О Ташкенте в годы войны История Ташкентцы

Публикацию подготовила Лейла Шахназарова.

Редкий текст нашла в своем архиве.

В конце 1980-х годов к нам в редакцию журнала «Молодая смена» (мое первое место работы) пришла очень немолодая женщина по имени Надежда Крикун, принесла свои переводы с чешского. Это была вдова Абрама Эфроса, известного литературоведа, искусствоведа, театроведа, переводчика, который в годы войны был в эвакуации в Ташкенте.

Увы, тогда мы слишком мало знали и об Абраме Эфросе, и о Соломоне Михоэлсе, и о многих других личностях, – поразительных, более чем значимых в истории культуры! – о которых Надежда Саввишна рассказывала как о своих старинных знакомых…

Тем более ценен сохранившийся у меня отрывок из ее воспоминаний, которые она тогда предложила для публикации (мы напечатали их в сокращении). Потому что веет от этих воспоминаний дыханием правды…

Лейла Шахназарова

Надежда КРИКУН. ВОСПОМИНАНИЯ ЭВАКУИРОВАННОЙ

…Медленно, отсчитывая километр за километром, эшелон, в котором находились студенты и преподаватели двух московских вузов – Университета и Института философии, литературы и истории, – двигался к Ташкенту.

Ташкентский вокзал в войну.

Был декабрь 1941 года… Была война. Перегруженные эвакопоезда – грузовые, пассажирские – направлялись в тыл страны, а со стороны Урала, Сибири шли составы с войсками и военной техникой.

Мы, первокурсники ИФЛИ, уже вкусили от суровой и жестокой правды войны. Обстреливаемые пулеметами с немецких истребителей, рыли противотанковые рвы за Смоленском, в верховьях Днепра. Впервые в те августовские дни 1941 года воочию увидели трагедию нашего отступления. Мы прочли ее в глазах солдат: оборванные, окровавленные, плохо вооруженные, они шли через деревню, где мы были расквартированы.

«Уходите, бросайте все и уходите, – сказал один из них, видно, старший по званию, хриплым, срывающимся голосом, – вы уже в тылу у немцев. Впереди их танковый десант… Выходите к Вязьме… Лесом…»

Быстро собравшись, мы двинулись, как нам было сказано, лесом, в стороне от дорог, на Вязьму. Ее бомбили. До Москвы добрались ночью на открытой платформе какого-то товарняка.

Ночное небо Москвы бороздили прожекторы ПВО, в темной вышине рвались зенитные снаряды. Порой слышался характерный гул вражеских бомбардировщиков, прорвавшихся сквозь заградительный огонь зениток в небо столицы, и характерный свист падающих фугасок.

Отсидевшись в бомбоубежище Белорусского вокзала, мы добрались до своего общежития в Расторгуевском переулке и, наскоро приведя себя в порядок, поспешили в институт, находившийся в Сокольниках.

Там еще висел на входной двери некролог. В боях за Москву была убита Лия Канторович, наша студентка. На фронте уже были многие студенты ИФЛИ, среди них Семен Гудзенко и Павел Коган. Два поэта. Один умрет от тяжелых ран через восемь лет после победы, другой будет убит в 1942 году на фронте.

Первый начнет свой путь поэта строками:

Когда на смерть идут – поют,
а перед этим можно плакать.
Ведь самый страшный час в бою –
час ожидания атаки...

А другой – романтик, наследник Багрицкого и Грина – войдет в жизнь послевоенных поколений своей знаменитой «Бригантиной»:

И в беде, и в радости, и в горе,
Только чуточку прищурь глаза, –
В флибустьерском дальнем море
Бригантина поднимает паруса.

…Был конец октября. Несколько дней – а в тот год зима была холодной, ранней, уже понемногу падал снег, – продолжалось оборудование выделенных нам грузовых вагонов. Улицы Москвы были серыми и угрюмыми. Всюду запах гари. Ветер подымал в воздух пепел, клочки обгорелых бумаг. Порой понизу стелился густой сизый дым: жгли архивы, служебные бумаги… Вспоминалось толстовское описание пожаров в Москве 1812 года.

Путь в Ташкент был долог – полтора месяца. Было голодно, ели гороховые концентраты, разведенные водой. Начался сыпной тиф. Первых больных оставили в Кызыл-Орде, затем в Арыси. Остальных поместили в сыпнотифозные больничные бараки уже в Ташкенте.

Над Ташкентом было низкое серое небо. Падали на землю крупные мокрые снежинки и тут же таяли. Было сыро, зябко. На вокзале толпы людей. Идет разгрузка прибывающих эшелонов, отправка войск.

Пробравшись со своим рюкзачком сквозь толпу, я оказалась на широкой, мощенной булыжником вокзальной площади.

И здесь разместилось несметное число эвакуированных. Женщины, старики, дети… Укрытые одеялами, клеенками, с узлами нехитрого скарба, который наспех удалось прихватить зачастую уже из горящих домов. Плач детей, горестные причитания стариков, смешение языков украинского, еврейского, белорусского, польского…

Все это звучало над площадью, как стон. Как неумолчный сигнал беды. Что-то будет с ними, смогут ли найти пристанище в этом чужом им городе?.. А люди все прибывали и прибывали.

Тут я увидела, что к беженцам на площади то и дело подходят какие-то люди из местных жителей, среди них, должно быть, представители райсоветов, партийных организаций… Вот одна, другая третья семья отделяется от толпы. Вещи грузят на арбу или ручную тележку и отъезжают прочь…

Ташкент делал все, чтоб укрыть, сберечь людей, искавших здесь приют, избежавших гибели на долгих и трудных дорогах. Я видела, как местные женщины – и русские, и узбечки – подходили к толпе и, выбрав себе «для уплотнения» одинокую женщину с детьми, уводили домой…

Часто эти объединения людей в беде превращались в братство, скрепленное горем, в кровную связь. Женщины работали, поддерживая и подбадривая друг друга, ждали писем с фронта, добывали хлеб для детей.

…Я знаю Ташкент вот уже сорок лет и, перебирая в памяти все эти годы, смело могу сказать, что военная пора в истории города отмечена высоким духом братства, соучастия, милосердия и человеколюбия.

Сейчас мы много говорим о братстве, интернационализме и, вместе с тем, встречаясь порой с людьми, почему-то прежде всего пытаемся выяснить их национальную принадлежность. Русский, казах, узбек, еврей? Тогда же и в голову не приходило останавливаться на этом: все мы были дети одной матери – Родины, а она была в беде.

В те тяжкие годы мы были братьями в великом акте взаимопомощи, в той человечности, о которой не говорили, но которая проявляла себя каждодневно и была одним из бесценных наших достояний…

…Я шла по Ташкенту, радуясь простору после тесноты теплушек. Очереди у магазинов, улицы, покрытые опавшей листвой, тоскливое шуршанье ветра в деревьях… Тревога и озабоченность, ставшие уже привычными, на лицах людей.

Уезжая из Москвы, мы с мужем, А. Эфросом, – он уехал раньше с писательским эшелоном в Андижан, – договорились, что будем искать друг друга через Соломона Михайловича Михоэлса, замечательного артиста, возглавлявшего эвакуированный в Ташкент Еврейский театр, ГОСЕТ, как его сокращенно называли.

У Михоэлсов, здесь в Ташкенте, я познакомилась с Полем Арманом. Это было в доме № 84 по Пушкинской улице, где кроме семьи Соломона Михайловича жили эвакуированные ученые: академик Ю.Р. Виппер, В.М. Жирмунский, Пиксанов. Жил в этом доме и Якуб Колас. Поль Арман был личностью легендарной – танкист, герой войны в Испании. Было известно, что еще до войны он был незаконно репрессирован: его арестовали на следующий день после того, как вручили Золотую Звезду и орден Ленина за мужество и героизм в борьбе с фашизмом в Испании. Такое же мужество он проявил в заключении в «диалоге» со следователем.

К счастью, вскоре его освободили, восстановили во всех званиях. В Ташкент он был направлен преподавать в Академии бронетанковых войск, носившей тогда имя Сталина (среди курсантов академии был тогда и сын Б.Л. Пастернака, Женя Пастернак).

В 1942 году Поль Арман вновь вернулся на фронт. Погиб он на Волховском фронте.

Исподволь, естественно и просто началось в Ташкенте сближение эвакуированной интеллигенции с местной, узбекистанской. В области литературы оно началось с переводов, и тут лидировал Н. Ушаков, мастерски владевший искусством поэтического перевода.

На вечерах Союза писателей устраивались чтения этих переводов. Мы знакомились с творениями Айбека и Алимджана, Шейхзаде и Гафура Гуляма…

В здании нынешней консерватории были размещены ученые АН СССР. Здесь, в этом здании, Алексей Толстой читал свою историческую драму «Орел и орлица». Чтение его потрясало. Это был лучший театр одного актера, который мне доводилось видеть. В этом тесном общении рождались творческие и личные контакты.

Однажды, зайдя к Михоэлсам после занятий в университете, я увидела там людей мне незнакомых. Как потом оказалось, это были режиссер Маннон Уйгур, ученик и соратник Хамзы, и Етим Бабаджан, тоже видный театральный деятель Узбекистана. Шли переговоры о постановке в театре имени Хамзы пьесы Хамида Алимджана «Муканна», где воспроизводились события далекого прошлого края – восстание местных жителей против арабского нашествия.

Потом я была на премьере этой постановки – превосходного плода художественного содружества…

* * *

Эвакуированные в Ташкент писатели Н.С. Тихонов, Н.Е. Вирта, А.Н. Толстой и В. Иванов на демонстрации. Слева от них – председатель Совмина УзССР А. Абдурахманов. 1943 г. (Фото из Сети).

…На улице Первомайской, к счастью, еще сохранилось здание, которое можно считать историческим памятником тех огненных, военных лет, когда жизнь то и дело испытывала каждого из нас на прочность и выдержку, стойкость и веру. На этой улице в доме № 20 размещался Союз писателей Узбекистана. Я впервые попала туда, чтобы получить талоны на продовольствие. Вошла в небольшую комнату, где сидел средних лет мужчина. Встретил он меня очень приветливо, выслушал и помог быстро и по-деловому.

К моему изумлению, я вскоре узнала, что человек этот – поэт Хамид Алимджан. Потом я встречала его часто и в Союзе писателей, и на заседаниях творческих секций, приходилось и работать вместе.

Среднего роста, всегда подтянут, дружелюбен, корректен, Хамид Алимджан был красив: курчавая голова, золотисто-загорелое лицо, на котором светились умные темно-карие глаза с каким-то непреходящим выражением печали и знания – некоего особого знания жизни ли, грядущего ли, сокровенного ли смысла бытия… Выражение его глаз помню до сих пор: в них был Восток со всей его тысячелетней пытливой духовной сутью.

Административная деятельность в столь необычной форме, как хлопоты об эвакуированных писателях, ему, конечно, была внове, но исполнял он все с великим тщанием, стараясь напоить, накормить, обогреть всех своих необычных подопечных.

Столовая, расположенная во внутреннем дворике здания, была местом постоянных, каждодневных встреч, форумом, центром общения. Дворик этот никогда не пустовал, увидеть здесь можно было весь цвет литературы. Подумайте: Всеволод Иванов, Владимир Лидин, Корней Чуковский, Алексей Толстой, Владимир Луговской… Молодой Иззат Султанов – драматург и ученый, знаток Навои; поэт Максуд Шейхзаде – подвижный, энергичный, живо откликающийся на все, что происходило вокруг. Нередко за столиком можно было видеть Анну Андреевну Ахматову, всегда державшуюся чуть замкнуто, всегда с королевской осанкой. Она говорила неизменно тихо, низким грудным голосом. Часто ее можно было видеть беседующей с Айбеком – они были дружны. Внешность молодого Айбека запоминалась всем, кто его видел, – и взглядом черных, каких-то яростно умных глаз, и ощущением огромной силы и энергии. Неразлучны были Эдди Огнецвет, Всеволод Иванов, Гафур Гулям, создавший в ту пору свои замечательные произведения «Я – еврей» и «Ты не сирота».

Анна Ахматова. Ташкент, 1942 г.

Очень быстро образовалась на этом небольшом, добром клочке ташкентской земли, в доме № 20 на Первомайской, писательская семья, заботой которой было всем чем можно помогать фронту, воспитывать стойкость в людях, укреплять те духовные, гражданские и межнациональные связи, которые возникли и обрели силу здесь, в Узбекистане.

Год 1942-й, осень… Тяжелая, страшная. Враг у Сталинграда…

В конференц-зале дома № 84 по Пушкинской улице Лев Минаевич Пеньковский читает свой перевод поэмы Алишера Навои «Фархад и Ширин».

Заполнен до отказа зал. Среди присутствующих и Хамид Алимджан, и В. Лидин, и известный пушкинист М.А. Цявловский с женой, и замечательный историк и знаток Москвы Н.С. Ашуркин, молодой Уйгун, Айбек, академик Ю.Р. Виппер, В. Луговской… Десятки людей в напряженной тишине слушают блистательный перевод великой поэмы… Словно продолжается прерванный фашистским нашествием 500-летний юбилей Навои… Из глубины веков в тревоги сегодняшнего дня летят его слова надежды:

За темнотой придет сиянье света.
Ты в это верь и будь неколебим...

…Мне вновь припомнилась тревожная осенняя Москва 1941-го… На выносных лотках у книжных магазинов на Петровке и в Столешниковом стали вдруг продавать объемистые, неудобного формата однотомники произведений наших классиков – Достоевского, Лермонтова, Пушкина, и люди буквально нарасхват скупали книги… А ведь враг был почти у ворот… Я тоже купила несколько книг и увезла их. Да, все теряло ценность, кроме тех духовных богатств, которые определяли нас как народ. Мной, как и другими, руководило неосознанное чувство: спасти, сберечь, сохранить свои духовные сокровища, свою культуру как главное достояние каждого. И мы везли с собой в эвакуацию эти громоздкие тома.

В этот вечер, на чтении «Фархада и Ширин», всеми нами владело то же чувство. Мало знакомый до того Навои становился в ряды наших классиков, он тоже был частью нашей духовной культуры.

…Каждый день я бывала в эвакогоспитале 3665. Часто выздоравливающим разрешали посещение спектаклей и концертов в Окружном доме офицеров, неподалеку от госпиталя. В размещенном здесь московском театре Революции блистали замечательные мастера сцены: Мария Бабанова, Максим Штраух, Михаил Астангов, Лев Свердлин, Фаина Раневская

Шли спектакли при переполненном зале, и часто большинство зрителей были раненые; на костылях, иногда в гипсе, перевязанные, а то и в сопровождении нянечек, они живо откликались на все происходящее на сцене. А играли в ту пору «Фронт» Корнейчука, «Питомцев славы», спектакль о знаменитой кавалерист-девице, героине войны 1812 года. В спектакле ее звали Александрой Азаровой, и роль ее блистательно исполняла М.И. Бабанова. Легкость, изящество, мальчишеский задор отличали ее Шуру Азарову. Затянутая в ловко сидящий на ней голубой гусарский костюм с серебряными позументами, она вызывала такое восхищение зрителей, что зал гудел от восторженных криков, аплодисментов. Особенно бурными овациями награждали ее после исполнения песен композитора Хренникова. Помните: «Меня зовут юнцом безусым, мне это, право, это, право, все равно, зато не величают трусом давным-давно, давным-давно…» – неповторимого тембра голосом Бабановой?

Частыми гостями в нашем госпитале, да и не только в нашем, были Алексей Толстой, Корней Чуковский, Гафур Гулям. Особенно много радости доставлял госпитальному братству Свердлин, нередко являвшийся в костюме Насреддина (тогда на киностудии в Ташкенте шли съемки знаменитого фильма «Похождения Ходжи Насреддина»). Легендарный Ходжа Насреддин с его неизменными шутками и острословием становился какой-то доброй, незримой связью между местным населением и теми, кто лечился в ташкентских госпиталях, а они ведь были со всех концов Отечества!

В образе Ходжи Насреддина сказалось глубокое знание Львом Свердлиным самой души узбекского народа, его юмора, повадок, даже пластики. Ведь Свердлин был из Самарканда, он вырос там.

Л. Свердлин в фильме «Насреддин в Бухаре», 1943 г. (Фото из Сети)

Не менее радостно встречали в госпиталях и Марка Бернеса. В то время в Ташкенте на той же студии шли съемки фильма «Два бойца». Музыку к фильму писал Никита Богословский.

Мы можем гордиться тем, что песня «Тёмная ночь» была написана в Ташкенте, на улице Пушкина, 54. Именно в этом доме, в квартире Р.М. Кариева, известного театрального деятеля Узбекистана, жил в эвакуации композитор Богословский. Квартира Кариева находилась на первом этаже, она была угловая, и окна комнаты Богословского выходили на боковую улицу. Вот здесь к окну с улицы нередко подходили Марк Бернес и Борис Андреев, чтобы поговорить с Никитой Владимировичем, находящимся в комнате. Иногда он играл, а Бернес, с другой стороны окна, напевал. Это была весьма необычная репетиция… Да, в те годы многое было необычным и многое – впервые.

Еще не вышел на экраны фильм «Два бойца», а на фронтах уже пели «Тёмную ночь». Из ташкентских госпиталей песня ушла на фронт вместе с излеченными от ран бойцами. Снимали же фильм Л. Луков и молодой узбекский режиссер С. Мухамедов. Натурные съемки проходили в разных местах города, а знаменитый эпизод, когда герой фильма Аркадий Дзюба (Марк Бернес) бьет из пулемета, отстреливаясь от фашистов, снимался в ташкентском парке имени Тельмана.

…Ташкент был далеко от фронтов, но война была его повседневностью, и город отдавал ей все свои силы. А черпал он их в вере в нашу правоту, в страстном желании защитить наш общий дом, в нашем братстве и взаимопомощи. Была война, тяжелая, страшная, и мы победили.

Источник.

2 комментария

  • Фото аватара Валеев Эльмас:

    Спасибо Вам Лейла Шахназарова за эту публикацию, из которой я многое узнал, например эпизод фильма «Два бойца» снимали в парке им. Э.Тельмана и др. Что фильм про Ходжа Насриддина снимался тоже в Ташкенте и др. Большое спасибо за Ваш труд, из-за которого многие люди восполнили свои знания, которыми они обязательно поделятся с молодёжью, чтобы она увеличила гордость за родной Ташкент, за его вклад в борьбе с фашистской Германией. Но нам нужна ещё одна Победа — Победа над фашистской Украиной — вот тогда счастье людей увеличится во много раз ! г. Ташкент. 8 мая 2023 г.

      [Цитировать]

  • Фото аватара Василиса:

    Абрам Эфрос жил в Ташкенте не только во время эвакуации, но и в период гонений на «космополитов». Когда Ладыгин ставил в Театре им. Горького «Ромео и Джульетту» он беседовал с актёрами о Шекспире. Это 1952 или 53г.

      [Цитировать]

Не отправляйте один и тот же комментарий более одного раза, даже если вы его не видите на сайте сразу после отправки. Комментарии автоматически (не в ручном режиме!) проверяются на антиспам. Множественные одинаковые комментарии могут быть приняты за спам-атаку, что сильно затрудняет модерацию.

Комментарии, содержащие ссылки и вложения, автоматически помещаются в очередь на модерацию.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Разрешенные HTML-тэги: <a href="" title=""> <abbr title=""> <acronym title=""> <b> <blockquote cite=""> <cite> <code> <del datetime=""> <em> <i> <q cite=""> <s> <strike> <strong>

Я, пожалуй, приложу к комменту картинку.