Сказки об Италии. Баркарола Искусство Фото

София Вишневская

В какой-то момент у меня появилось желание написать о Венеции без единого собственного слова, используя только цитаты. «В сущности, антитеза литературы – не молчание, а необязательные слова». Что, собственно, можно написать после Петрарки и Шекспира, Гоцци и Гольдони, Манна, Муратова и Ходасевича, поэтов всех времен, покоренных Венецией. Нет Венеции Марселя Пруста, Эрнеста Хемингуэя, Бориса Пастернака, Анны Ахматовой, Иосифа Бродского.

Но стоит на том же месте город на воде, порождающий свои отражения и «незавершимые метафоры». Слова рождаются из увиденных «… фасадов и линий, зимнего света…», услышанных «…звонов колоколов и итальянской речи…», из «запаха мерзлых водорослей».

Если перефразировать Бродского, – объекту нет никакого дела до отражения,– и, скорее всего, Венеции нет никакого дела до моих впечатлений, но я, как и все, не устояла, пытаясь «нарисовать портрет этого места, если не в четыре времени года, то в четыре времени дня».

Венеция началась Mestre – с портов, кранов, современных зданий, не вписывающихся в собственные сны и миражи. Она началась с дня сегодняшнего. Мы заехали в громаду шестиэтажного гаража, с трудом нашли место для парковки. Там главенствовал человек с виртуозной мануальной техникой и внешностью знаменитости. Стройный, загорелый, белозубый. Он дирижировал потоком, как симфоническим оркестром, плавно поднимался на цыпочки и движением развернутой ладони показывал, – куда-то вдаль, где должно было образоваться искомое нами пространство.

С этого, казалось, будничного действа – оставили машину – началась другая жизнь.

Оказавшись без колес, мы пришли в город, в котором они не нужны. Так странно было видеть небо без троллейбусных проводов, улицу без машин и пробок; сколько раз я это уже видела, удивляясь, как в первый раз.

Автобусы и маршрутки нам заменили пароходик, катер, в конце путешествия – черная гондола. Черный цвет гондолы, разумеется, связан с адюльтером – под покровом ночи плывут бесконечные венецианские любовные сюжеты.

Гондола – сама по себе произведение искусства, но не роскошь, а способ передвижения, по водам ходить так никто и не научился.

Как для картины нужны были только холст (доска), краски, божий дар, так и для лодки – нужны талант, топор, пила, дерево. Правда, семи пород – дуб, ель, вишня, липа, красное дерево, вяз. При расчетах для лучшей маневренности и скорости, учитывается даже вес гондольера.

Гондола – символ, сувенир, транспорт, личное богатство.

И мы еще прокатимся на ней в венецианской лагуне. Может быть, не в этот раз.

В маленькой будочке купили билеты на вапоретто по маршруту –Rialto –S.Marko – Ca’ D’oro. Мост – площадь – дворец.

Все, о чем ты когда-то читал – видишь, чувствуешь, осязаешь. Слышишь – ни с чем несравнимый гул, как на вавилонской башне, когда спутаны уже все языки и наречия. Только вместо полета ветра, шум волн. Дома являются из воды, каналы вместо улиц. Величие и невиданная старая красота делает человеком рабом этого города. В Венецию возвращаются даже после смерти – Стравинский, Дягилев, Бродский.

Удивительно? Гении, рожденные в России, связанные с Петербургом, покоятся на венецианском кладбище по своей последней воле. Игорь Стравинский и Иосиф Бродский умерли в Нью-Йорке. Сергей Дягилев умер в Венеции.На кладбище Сан-Микеле похоронен Петр Вайль.

Солнце неустанно двигалось следом за нами, как толпа туристов.

Вода с мерным плеском билась о промокшие до зеленой плесени ступеньки и стены первых этажей. А уже на втором была жизнь, горели в окнах люстры, на балконах развернутых к каналу, росли цветы. В зеленой, бутылочного цвета воде, цветы казались тонущим фейерверком. Вода и суша, а ты между ними. Человек-амфибия.

Рыбу можно было поймать руками, перевернутые и отражающиеся в воде дома – взглядом. Поверхность воды затягивала в свой омут. Представить, сколько людей смотрелось в эти воды, думая о себе и своей жизни, как сосчитать мертвых.

Любовь венецианцев к зеркалам, стеклам, окнам, блестящим бусинкам – от привычки к отражениям. Это взгляд в глубину, сквозь преграду летейских вод.

Пока размышляла обо всем этом, придумался сувенир – белый треугольный флакон в форме старинной венецианской маски – бауты, наполненной зеленой водой лагуны. Венецианский запах резкий, с нотой, как говорят парфюмеры, тления и распада (гнили). Так пахнет не только вода, сам город, улицы, здания, вещи. Сегодняшнее время.

Мне кажется, чтобы почувствовать город хоть на мгновение своим, нужно сделать какой-то привычный жест. Мы купили пакетики с маисом, и стали разбрасывать зернышки по площади Сан Марко. Голуби слетелись огромной серой тучей. Наглые, толстые, уверенные в своей правоте – что тут скажешь, они венецианские голуби, почти венценосные, испытывали к нам интерес только до тех пор, пока у нас было угощение. Когда оно кончилось, знакомство резко прекратилось. Шуршали вновь открываемые пакетики в руках новых гостей. И голуби без всякого сожаления покинули нас. У них был выбор — на одного голубя пять туристов. Но сейчас за кормление голубей могут и оштрафовать. Венеция является объектом культурного наследия ЮНЕСКО, а голуби, простите, гадят прямо на архитектурные шедевры

На площади, где уже много-много лет соперничают кафе «Флориана» и «Квадри» – выпить кофе желают многие. Это – как сесть на белый стул   в центре мироздания. Сидеть и смотреть по сторонам.

По традиции гости города сюда приходят смотреть на закат: солнце медленно скатывается за купола собора Сан-Марко. И там прячется. Интересно превращение народа в толпу, нет, в орду. Солнце закрывают……

Я скорее — поклонница Томаса Манна, Бродского, Хемингуэя ( помните, «За рекой, в тени деревьев») — я смотрю на Венецию их глазами. Мои собственные раздражены толпой, ненавистным звуком шаркающих ног, запахом гнилой воды, синтетических ковриков в гондолах, фальшивых теноров, и еще — я никогда не видела в Венеции ни одного венецианца. Я пытаюсь их угадать…по покашливанию — сыро, туманно, влажно. И если бы можно было — не выходить из Академии

Я даже не знаю, кем себя чувствуешь, особенно, когда подают счет за кофе. Расплачиваясь, я была вдовой Дональда Трампа.

За белым роялем сидел пианист в белом смокинге с маленькой бутоньеркой в петлице (вот в каких городах невостребованные слова – эспаньолка, бутоньерка – становятся просто необходимыми) и играл попурри: Вивальди, Моцарт, Лей, «Битлз».

И вдруг, когда солнце еще медленно плыло к куполам – зазвучала мелодия чуть не свалившая меня со стула.

Я не помню её названия, только слова: « Представить страшно мне теперь, что я не ту открыл бы дверь. Другой бы улицей прошел, тебя не встретил, не нашел».

Представить действительно было страшно. Решила, что это звуковая галлюцинация и солнечный удар одновременно. Эту песню пел когда-то, очень давно, Полад Бюль-Бюль-оглы. В белой «тройке» на «Голубом огоньке».

200 лет назад гондольеры исполняли октавы из «Освобожденного Иерусалима» Торквато Тассо. Звучали «Времена года» Антонио Вивальди, «Адажио» Томазо Альбинони – композитора и скрипача эпохи Барокко.

Но мы слушали Арно Бабаджаняна.

Этот единственный эпизод делает мое первое повествование о Венеции в какой-то степени неожиданным.

Все остальное описано:

И блеском золотым
Весь город одержим
В неистовом предсумрачном сиянье.
Там красота, там гармоничный строй,
Там сладострастье, роскошь и покой.
(Ш. Бодлер)

***

Фотографии – Валерия Разина. По моему глубокому убеждению, он – автор самых лучших портретов Венеции последних лет, мастер, художник – он умеет передать скрытое – то, для чего нужен «третий глаз», как у ясновидящего.

Он проникает в суть увиденного, его фотографии не отображения, а изображения – прихотливой извилистости каналов и улиц, игры солнечных бликов, теней под мостами и арками домов. Сквозь легкий романтический флер его манеры, проявляется прекраснейший из городов мира – Венеция.