«Вспоминая Ташкент» Искусство

Петрусь Бровка
Перевод с белорусского Я. Хелемского

Ташкент, я тебя не забыл.
Все мне снятся ночами
Кварталы твои...
осененные карагачами,
Арыки твои,
тополя с поседевшей листвой...
При первом ударе
я был на рассвете с тобой.
Я помню тот гул,
нараставший апрельскою ранью.
Внезапный толчок —
и горницы нашей качанье.
И странную вспышку,
и города вздох полусонный,
И треск перекрытий,
и стоны земли потрясенной,
И стрелки на всех циферблатах.
застывшие сразу,
Как будто они подчинились чьему-то приказу:
Зловещее — пять двадцать три —
засекли они время.
Но город очнулся,
мгновенного ужаса бремя
Стряхнул.
И продолжилось время.
Звенели трамваи,
Людей,  потерявших  покой,  на посты  созывая.
Я помню,
как шли на работу твои горожане,
Дверей покосившихся,
стекол   разбитых   дрожанье,
Наклонно стоят глинобитные хрупкие стены,
А «скорая помощь» несется, включая сирены,
Туда, где нужда во враче...
Но упрямо и строго
Ташкентцы идут.
Как солдат боевая тревога,
Беда подняла их сегодня...
Идут они мимо
Осевших дувалов.
Но рядом стоит нерушимо
Театр Навои.
Только башенки самую малость
К земле накренились.—
— Ты что это разбушевалась!
Мы — гости Ташкента,—
на  утренней  площади  стоя,
Осмыслить пытаемся  только что пережитое,
Вдруг слышим:
— Ну, как, дорогие? Не очень робели?
Пришлось покачаться сегодня в земной колыбели?
О добрый наш друг!
Обнимаем Гафура Гуляма,
Как тот карагач многолетний,
он держится прямо,
Не сломлен ударом.
Улыбка, спокойствие взгляда...
Проведать пришел,
поддержать  и  помочь,  если  надо.
И стало теплее от мудрой улыбки Гафура,
Глаза посветлели,
в то утро глядевшие хмуро,
И вспомнил я всех,
с кем встречался на прошлой неделе,
На древней земле в благодатную пору апреля:
Я вспомнил ферганцев,
как бутдо отлитых из бронзы,
Взрастивших сады  под лучами  узбекского  солнца,
Людей, привносящих в деяния нашего века,
Упорство Фархада и зоркую мысль Улугбека.
...Идем по Ташкенту,
как будто по нашему Минску.
Порой перед нами,
как   жертвы  толчков   исполинских,—
В извилинах трещин —
фасады домишек  старинных,
Когда-то мы видели в Минске иные руины.
Взрывная волна в эпицентре войны бушевала,
Под вражьими бомбами рушились наземь кварталы.
Сирот белорусских в Ташкенте тогда приютили...
Идем вдоль арыков, присыпанных рыжею пылью,.
Но в том переулке, где вижу я свежие раны,
Как прежде, алеют нетронутые тюльпаны.
И мирное небо покоится в рваном просвете,
И в сквере тенистом играют ташкентские дети.
Смеркается.
Зал переполненный ярко расцвечен.
Театр Навои.
Белорусской поэзии вечер.
А почва дрожит,
и толчки повторяются снова.
Но люди внимают звучанию каждого слова.
А мы ощущаем, как бьются сердца дорогие,
Которые трижды сильней, чем любая стихия.
Гудела земля.
А проспекты работой гудели.
Прошел я по улицам Пушкина и Руставели,
Абая, Айни...
Всюду слышится братское имя.
Вот улица Колоса —
в близком соседстве с другими,
Потомки великих с ташкентцами трудятся рядом,
И рады хозяева разноязыким бригадам.
На смену палаткам вздымает кварталы жилые
Единство, которое трижды сильней, чем  стихия.
Ташкент!
Я тебя не забыл!
И забыть не сумею.
Судьба моя слита с бедой и победой твоею.
Березы под Минском шумят пожелтевшей листвою, 
Ташкент!
Как в апрельское утро,
я нынче с тобою.