Гостеприимные ворота базара Искусство

Николай КРАСИЛЬНИКОВ

Получилось так, что я, всеми своими корнями русский человек, долго жил в Средней Азии. В Узбекистане. Эта солнечная земля навсегда останется в моём сердце частичкой любимой отчизны.

Когда я говорю «отчизна», то подразумеваю вовсе не очерченное законными и твёрдыми границами государство. Современная география тут ни при чём. Для меня отчизна моего детства — это добрая память, ватага верных друзей, жаркое солнце и голубоватые вершины Чимгана, гомон восточного базара и колючая на ощупь коробочка белейшего хлопка в чёрных, как смоль, косичках первой красавицы нашего класса…

И ещё это — ощущение крепкой, не нуждающейся ни в каких доказательствах общности. Несмотря на то, что кто-то из нас носил кепку, а кто тюбетейку, кто-то был русоволос, а кто смугловат, кто-то с трудом говорил по-русски, а кто лихо шпарил на нескольких языках.

В Ташкенте издавна бок о бок жили узбеки, русские, евреи, татары, киргизы, курды, армяне… Много-много разных народностей. Так уж получилось.

А ещё, говорят, «Ташкент — город хлебный». И это тоже, правда. В далёкие тридцатые годы прошлого века, спасаясь от голода, тысячи семей из Поволжья нашли здесь кров и пищу. Узбекистан стал для них второй родиной. В войну сюда эвакуировали заводы и фабрики, институты и киностудии. Здесь, в глубоком тылу, лечили раненных и ковали оружие, собирали подарки для фронта и отогревали теплом своих сердец маленьких «подранков войны». Четырнадцать детей-сирот приютил в своём д
оме простой кузнец Шамахмудов! Разных национальностей, мальчики и девочки, кто откуда — все стали ему родными детьми.
О гостеприимстве, душевной щедрости и скромности узбекского народа можно рассказывать бесконечно. Но и Ташкенту не раз помогали в трудную минуту. 26 апреля 1966 года сокрушительное землетрясение обратило в пыль большую часть города. Вся страна отстраивала Ташкент. На руинах поднялся, по существу, новый город — с широкими проспектами и тенистыми парками, просторными площадями и искристыми фонтанами, уютными микрорайонами и ухоженным метро. «Для Ташкента» — означало «срочно», «в первую очередь», «самое лучшее».

Это была истинная дружба. И её нельзя забывать.

Сегодня мы живём в разных государствах. Границы, таможни, загранпаспорта… Я всё понимаю. Но почему же тогда так болит сердце, когда я вижу по телевизору, как очередную партию приезжих трудяг «выдворяют» за пределы России? Не спорю — порядок есть порядок. Да и времена нынче жестокие. Но… А вдруг среди них — внук или правнук усто Шамахмудова?

Как-то незаметно в нашей речи прижилось подловатое словечко «чёрные». Услышь мы его в детстве, — сильно удивились бы. Ну да, — «чёрные», — точно так же, как кто-то из нас был рыжим или конопатым. Что из того? Нам ведь всё равно жить на одной Земле. И это наш выбор — жить в дружбе, с общими благодарными воспоминаниями, или отгородиться друг от друга стеной тупого неприятия — чужой речи, чужой веры, чужих традиций, «чужого» оттенка кожи.
Я не очень знаю, как противостоять этой глупости. Единственное, что я могу, — это поделиться с вами воспоминаниями. Конечно, всего за один раз не расскажешь. Поэтому давайте-ка лучше сходим с вами… на базар. Не бойтесь, — не обсчитают!

«Хуш келибсиз!»

На Востоке говорят: хочешь побольше узнать про людей, которые здесь живут? Сходи на базар.
Последуем же совету мудрых, войдём в ворота какого-нибудь из ташкентских базаров.
Посмотрим… Поговорим… Послушаем…
– Салом алейкум, базар!
– Хуш келибсиз, гости дорогие!
«Хуш келибсиз» означает «добро пожаловать». Итак, дорогой читатель…
– Хуш келибсиз!

Дыни

Пойдешь прямо, свернешь влево, вправо – повсюду высокие горы нежного, жёлтого цвета. Дыни…
Издали кажется, что жёлтые пирамиды сложены из одинаковых – один в один – «кирпичиков». Но это не так!
Круглая – прямо-таки солнышко в зените – дыня приехала из Коканда. Кокандскую гостью легко отличить, «халат» на ней в лёгкую неяркую полоску.
Бухарская дыня – продолговатая, крепкокожая. Но какая мякоть под твёрдой, шершавой коркой…
Самая большая пирамида получается из мирзачульских дынь. Вот дыня так дыня! До двадцати килограммов доходит. Подвесят такую великаншу в сетке из камыша где-нибудь на веранде – дозревай, голубушка! Дозревшую «мирзачульку» едят всей семьёй где-нибудь уже в декабре, по первому морозцу.
«Пирамиды» у дынь разные, а продавцы – все как будто на одно лицо. Смуглолицые, седобородые, в одинаковых полосатых халатах. Поют-приговаривают:

Подходи, народ,
Свой огород,
Половина – сахар,
Половина – ми-и-ёд!

Хозяин пирамиды сам выберет вам дыню. Делается это так. Дыню похлопывают по бокам. Нет, не та! Значит, эта. Процедура похлопывания продолжается, и вдруг, точно вырвавшись из ладоней продавца, дыня взвивается в воздух, ещё одно движение фокусника – и дыня сама ложится на весы.
Спрячется за забором знойное солнце. Уйдут седобородые аксакалы-продавцы… В тишину погрузится базарная площадь. А запах дынь – густой, терпкий, чуть тяжеловатый – остаётся. До утра он будет витать над рядами, перебивая собой все остальные запахи. Проведите языком по губам, и рот ваш наполнится дынной сладостью. Здорово ведь?
Половина – сахар,
Половина – ми-и-ёд!

Гранаты

Брат мой живёт на севере. А родился в Средней Азии. Кстати, скоро у него день рождения. Что бы подарить ему, бывшему южанину?.. Может быть, гранаты? В детстве он их очень любил. Для земляков моего брата – северян – все гранаты делятся на два сорта: кислые и сладкие. Но брат-то знает, что лучшие гранаты – наманганские. И я знаю… Поэтому-то, придя на базар, первым делом направляюсь к прилавку, где горкой лежат именно эти, наманганские.
– Взвесьте три кило!
Продавец, молодой парень с узкими, спокойными глазами на скуластом лице, однако, не двигается с места.
– В чём дело, хозяин? Покупатель не нравится?
Медлительный юноша нехотя начинает перебирать лежащие на прилавке плоды.
– Что, дорогой, плова перекушал?
Продавец не реагирует на шутку. Всё с той же бесстрастной миной на лице продолжает копаться в своих гранатах. Наконец, отделяет один большой, с розовой, слегка надтреснутой кожурой – и откатывает его по прилавку в мою сторону.
Я разламываю плод на две половинки. Рубины, настоящие рубины вспыхивают у самых глаз! Пробую. Во рту – не кисло, не сладко. Гранатово.
– Якши гранат?
– Якши!
– Хоп! – говорит невозмутимый джигит. – Попробовал? Теперь можно и взвешивать.
Каких-нибудь пять часов лету на самолёте – и гранаты принесут тепло нашей земли в далекий заснеженный город.

Лепёшки

Горячей лепёшкой и пиалой кок-чая встречают гостя в узбекском доме. И, провожая, не забудут про чай с лепёшкой.
Базар – тоже гостеприимный хозяин. Лепёшечные ряды, заботливо спрятанные под широкими навесами, начинаются прямо от ворот. Лепёшкой здесь завтракают, ею же – обедают.
Лепёшка по-узбекски «нон».
Разновидностей базарной лепёшки буквально не счесть!
Шермаи-нон. Праздничная, большая.
Патыр-нон. Сдобная, пышная.
Ёпкан-нон. Твёрдая, на любителя.
Плоские и с узорами по краям. Посыпанные тмином и сдобренные маком. Слоёные и пресные. С луком и с зеленью. Даже с перцем есть, красным. Богаты лепёшечные ряды… Но как бы ни называлась лепёшка, отчество у неё всегда одно – Тандыровна.
Тандыр – круглая глиняная печь для выпечки хлеба.
А как выпекают лепёшку? Куски сырого теста прилепляются к стенкам пылающей печи. Чтобы сделать это, пекарю приходится обматывать руку влажным полотенцем. Да, нелегко даётся человеку вкусная базарная Тандыровна.

Вишенка в пиале

Жара! Походишь по базару и сорочку хоть выжимай. Попить бы… Кстати, вот и автоматы газированной воды. К ним, конечно же, целый хвост жаждущих. Зато ассортимент самый что ни есть разнообразный. Вода вишнёвая, яблочная, грушевая…
Не торопитесь, однако, читатель, делать выбор. Потерпите немного. Вон хотя бы до того старичка, под тенистой чинарой. Седенькая бородка, белая рубашка – яхтак – навыпуск. Возле стоптанных сапог кожаный бурдюк примостился. Рядом с бурдюком – столик-малыш, а на нём яркие пиалушки: маленькая и большая.
Кажется, и он нас заметил.
– Кумыс холодный! Подходи, пей, пожалуйста.
– Откуда кумыс, ата?
– С Чимгана, – улыбается старичок. – Горный кумыс… Хлебнёшь разок – сразу же горную прохладу в груди ощутишь. Пей, пожалуйста.
Отказываться от такого заманчивого приглашения было бы просто глупо. Особенно вам, читатель, никогда в жизни не пробовавшему кобыльего молока.
Молоко пенится, булькает, наполняя до краёв большую пиалу. Делаем первый глоток и… жаркого полудня как ни бывало.
Перед глазами уже не толпа распаренных людей, а цветущая горная долина. Снежные малахаи гор. Табуны кобылиц.
– Вкусно? – торжествует старик. – То-то. Напиток чуть кисловатый, с иголочками льда, покалывающими небо. А это что? Как будто три ягодки плавают по поверхности… Вишня?
– Горная вишня, – кивает головой старичок. – Пей до дна, джигит.
После пиалы с кумысом во рту становится кисловато. А ягодки на что? Закусим, читатель? Вот теперь хорошо: кисло-сладко. Здорово придумал продавец. А может быть, и не он, а его отец, дед…
Свежие, с прояснившимися глазами отходим от необычного прилавка. Ну, как, дорогой читатель? Теперь можете идти к своим автоматам. Ассортимент разнообразный – вишнёвая, яблочная, грушевая…

Транспорт

Два шага влево – левый ряд, два шага вправо – правый. Не всякая автомашина протиснется в такое узкое пространство. А прилавки, тем не менее, не пустеют.
Испокон века роль грузчика на восточном базаре выполняет… кто бы вы думали? Чтобы выяснить это, заглянем на базар в утренние часы. Ещё не рассвело, а меж рядов уже снуют длинноухие симпатичные ослики. На спине у каждого – поклажа. Тюки, мешки, кули, корзины. И всё это буквально лопается и трещит от груза фруктов и овощей.
Дыни. Гранаты. Виноград. Яблоки. Айва. Инжир. Абрикосы. Орехи…
Целый базар сносит зараз на своей спине маленький, длинноухий ослик.
– Пошт, пошт, – звонко покрикивает идущий рядом хозяин ослика. – Пропустите!
Человек изобрёл сверхумные машины. Вездеходы проходят в тайге там, где не прошёл бы и дикий зверь. Вертолёты поднимают в небо гигантские опоры для тысячекилометровых электролиний.
… А без ослика на тесном, восточном базаре всё равно не обойтись.
– Пошт, пошт! Сторонитесь, «Жигули», «Дамасы», «Нексии»! Ослик идёт!

Канатоходцы

– Вау-вау!
Слышите? Это поёт карнай. И снова:
– Вау-вау!
Зычно, протяжно. Не только слышен, но и виден издалека карнай – длинная труба с широким раструбом на конце. Ослепительно сияет медь карная, прерывистый рёв его заставляет учащённо биться сердца базарного люда.
– Вау-вау!
Когда-то под звуки карная воины Тимура шли на битву с врагом. Теперь труба собирает людей на свадьбу, встречу навруза, театральное представление.
И – точно…
– Трам-тара-та-там!
К голосу карная примешивается дробь бубна. Потом в мелодию вплетаются озорные трели дудки. И вот поплыла, полетела над головами торгующих и покупающих музыка древнего, базарного действа.
Музыканты, вот они: дюжий дядька-карнайчи в полосатом халате, подросток с бубном в малиновой рубашке, подпоясанный верёвочным кушаком, малыш в чапане с дудочкой в руках.
Но где же сами артисты? Над головами зрителей уже покачивается тонкая бечева, натянутая меж двух металлических опор. Вот-вот начнётся представление.
Взревев в последний раз, с печальным вздохом смолкает карнай. Карнайчи кладёт инструмент на постеленный прямо на земле коврик, то же делают маленькие музыканты. Сейчас появятся канатоходцы. И – вдруг! Полосатый дядька подскакивает к столбу и, в мгновение ока, точно кошка вскарабкивается на самый его верх. Ещё мгновение – и на помосте, только с другой стороны – стоят его помощники. Ну, конечно же, это и есть канатоходцы. И как только мы сразу не догадались? Карнайчи завязывает глаза платком, берёт в руки шест. Ступает на почти незаметную бечёвку, сначала одной ногой, потом – другой.
Тихо на базаре. Так тихо, что слышно, как сосед дышит в затылок соседу. А канатоходец всё скользит и скользит вперёд сантиметр за сантиметром… Вскакивает смельчак на помост и тишина взрывается гулом одобрительных голосов и взрывом аплодисментов. Будто тысячи голубей с хлопаньем крыльев одновременно взмывают в небо.
Сейчас тот же самый путь совершит мальчик. Теперь воздух просто дрожит от рукоплесканий.
Когда же он ступает на канат, некоторые в толпе опускают глаза. Конечно же, все знают, что крошку страхуют. И всё-таки, всё-таки…
Всё, однако, заканчивается благополучно. А паренёк, достигнув спасительного «берега», озорно подпрыгивает на канате. И – пулей влетает в отцовские объятия.
Люблю смотреть базарных канатоходцев. Прекрасное, благодарное зрелище! Но почему-то каждый раз маленькая, светлая грустинка пронзает сердце, проникает порой даже в стихи:
Мальчик с шестом идёт по канату –
В небе, как птица.
Смотрят внизу на площадке ребята:
– Нет, не боится!
Мальчик, и вправду, свободно ступает.
Солнцу смеётся.
Смотрит девчонка и не моргает:
– Ой, оборвётся!
Вот проскользнул до конца по канату
Лёгкий, как ветер.
Ах, как завидуют все акробату –
Старцы и дети!
Будут паденья и взлеты им сниться,
Словно когда-то
Сами летали и пели, как птицы,
Жили крылато…

Ворота

Что сказать вам на прощанье, дорогой читатель? Мы заглянули с вами только в несколько уголков целого мира, имя которому – базар.
Хотите узнать побольше? Тогда ещё и ещё раз сходите на восточный базар.
Посмотрите… Поговорите… Послушайте…
– Хуш келибсиз!

Николай Красильников. Волшебная верёвочка. Книга рассказов. г. Москва. Издательство «Московские учебники», 2007