Страна Ташкения, или Летняя прогулка вдоль канала. Часть 2 Искусство Ташкентцы

Еще один мост. Налево – Аппарат Президента, бывшее здание ЦК. Аранжировано соответственной растительностью. Березки, голубые ели – скрытая гиперссылка на державную кремлевскую флору.

“Однажды я прилетел в Ташкент, и университетский однокашник, окончивший узбекское отделение филфака и работавший в ЦК Компартии Узбекистана, спросил меня, не хочу ли я посмотреть на Ташкент из Старой Крепости. В Старую Крепость, как на военный объект, в мое время было не попасть, а теперь ее снесли и на этом месте воздвигли беломраморное здание ЦК. Я сказал, что хочу. Он заказал мне пропуск, и, поднявшись на третий этаж, я полюбовался на речку Анхор и ее берега с точки зрения Центрального Комитета Компартии Узбекистана”.

Это – Владимир Рецептер, “Ностальгия по Японии”. Почему “по Японии”? Потому что японцы похожи на узбеков. Или узбеки на японцев – не это главное. Кстати, Гамлета, сыгранного Рецептером в Ташкентском драмтеатре, до ухода к Товстоногову, старожилы помнят до сих пор. Актеры – такая же вечная статья ташкентского экспорта, как и литераторы. Рецептер, Роман Ткачук, Леонид Броневой, Маргарита Терехова, Игорь Ледогоров, Виктор Вержбицкий…
Хотя, наверное, самой известной личностью, начинавшей путь на ташкентской, правда любительской, сцене был Александр Керенский. Учась в Ташкентской гимназии, блистательно сыграл Хлестакова. По воспоминаниям очевидцев, “роль эта казалась написанной как будто бы исключительно для него”. Позже, как известно, бывший ташкентский гимназист ее повторил – но уже на столичной сцене и в других декорациях… Так что Зинаида Гиппиус, назвавшая Керенского “провинциальным лицедеем”, была недалека от истины.

Ташкент вообще был городом театральным, городом-театром.
Конечно, театральны по-своему многие города. Например, Питер – многоярусный зал с облупившейся позолотой и балтийскими сквозняками, гуляющими по рядам. Или Вена – огромный театральный буфет с запахом кофе и корицы. Или Иерусалим, напоминающий толкотню у вешалок, в которой вместо номерков получаешь туристические брелки и обереги всех возможных религий.
И все же Ташкент – театр особый. На его сцене ничего не происходит – только бестолково меняются декорации, подновляются задники, пару раз в год выгоняется массовка: помахать флажками, изобразить народ, уйти. Все остальное время сцена пуста и величественна. Только по шороху, глухим смешкам догадываешься, что действо происходит не здесь, среди крашенных зеленой краской газонов и ослепляющего галогена. Что театр – там, за кулисами, в накуренных гримерках, в подсобках. А то и в подвалах.
Как, например, театр “Ильхом”, созданный Марком Вайлем в подвале Дворца молодежи в середине семидесятых. И переживший и “Дворец молодежи”, и, увы, самого Вайля.
Это ташкентские деревья вырубают в финале вайлевской “Лаборатории доктора Чехова”. Это – колониальный Ташкент, город-призрак, в “Радении с гранатом”. Это по жарким ташкентским лабиринтам бежит обезумевший Орест в “Орестее”. А в “Счастливых нищих” сцена – ташкентский вокзал, прежний, с осыпающейся мозаикой.
Если Ташкент – город-театр, то “Ильхом” – театр-город. Город – как живая, шумная, вибрирующая и пластичная материя. Кричащая. Плачущая. Рассуждающая о философии и показывающая голый зад. Город, который построил Вайль.

“Ильхом” – дальше, по левую сторону, а мы все идем вдоль Анхора. Миновав заводь “моржей” и объявление “Туалета нет!” (означающее, что он наверняка есть), выходим к заднику здания Сената.
Как и большинство ташкентских зданий, оно достопримечательно тем, что было на его месте раньше. А на месте Сената первоначально находилась резиденция туркестанского генерал-губернатора, потом оно было перестроено в сталинском, но вполне человекообразном стиле, часть здания занимало правительство, другую – библиотека Навои и концертный зал “Бахор”. В правительственной части в шестьдесят шестом был подписана известная “Ташкентская декларация” между Индией и Пакистаном, в “Бахоре” выступали Джон Лилл, Ростропович, Гилельс, Рихтер, а стену украшала знаменитая фреска Джалалова “Рождение танца”.
Про нее рассказывали такую байку. Первоначально на фреске были изображены солистки ансамбля народного танца “Бахор”, но перед приемкой кто-то из не попавших в композицию танцовщиц накатал в Москву “телегу” с полным разбором морального облика изображенных (эта – любовница того-то, эта – переспала с тем-то). После этого лица на фреске были в одночасье сбиты, а художнику велели заменить их чем-то более нравственным. И вроде бы художник, в тихой ярости, снял здесь же, на Анхоре, несколько проституток и изобразил их лица взамен сбитых. И что на этот раз комиссия была совершенно удовлетворена и, не задавая лишних вопросов, приняла фреску, а сам Джалалов получил за фреску Государственную премию. Кстати, я несколько раз собирался ему самому задать вопрос о правдивости этой истории, но потом передумал: байка есть байка и должна таковой оставаться. Да и к тому времени и концертный зал, и фреска исчезли под глыбой Сената.
Впрочем, это на правом, “правительственном” берегу Анхора, а левый берег до самой Урды усыпан влюбленными. Здесь не моют машин, не плавают – здесь гуляют или сидят парочки. Воздух вокруг них густой, как перед весенним ливнем, в движениях – что-то от ассирийских рельефов.

Венера в гороскопе Ташкента господствует не меньше, чем Меркурий, что дает смесь пылкости с лукавством и находчивостью. Неслучайно одно из первых описаний ташкентца (“ташкинца”) в русской прозе живописует именно эти свойства моих земляков. Принадлежало оно Николаю Мамышеву – горному инженеру, прозаику, знакомцу Пушкина – и было опубликовано в “Вестнике Европы” за 1808 год под названием “Остроумие Ташкинца”.
“В 1803 году, когда я проезжал из С.-Петербурга чрез Каменской завод, вверенный моему смотрению, – рассказывает Мамышев, – посетил меня Ташкинской Посланник, Визирь, Малладзан Ага-Хан Мадгун. У меня случились гости, и между ими одна любезная, веселая, молодая Дама, Гжа. К.”.

Далее Мамышев сообщает “разговор, которой произошел за кофеем между прекрасной Московитянкою и смуглым Азиятцом”.
Гжа. К. (шутливо). Я не люблю ваших земляков.
Ташкинец. За что, сударыня, позвольте спросить?
Гжа. К. Ваша вера покровительствует многоженству – фи!..
Ташк. (сорвав с горшка один цветок). Не правда ли, сударыня, что этот цветок прекрасен?
Гжа. К. Очень!
Ташк. (сорвав и поднося к носу другой). И этот цветок хорош же?
Гжа. К. Хорош.
Ташк. (срывая росписную гвоздику). A этот, мне кажется, их всех лучше и цветом и запахом.
Гжа. К. Согласна.
Ташк. (сложивши все три цветка в букет). Но признайтесь, сударыня, что они вместе приятнее и для глаз и для обоняния – (с лукавою улыбкою взглянув на Гжу. К. и подавая ей букет, нежным голосом). Но ежели бы y меня или другаго кого из моих земляков была такая прекрасная жена, как вы, сударыня, то, конечно бы, никогда не подумали мы жениться на другой…”

Что произошло далее между “Ташкинским посланником”, надергавшим между делом расписных гвоздик из хозяйского горшка, и “прекрасною Московитянкой”, Мамышев не сообщает. Вероятно, этим “флиртом по-ташкентски” все и закончилось. Но любвеобильность ташкентцев уже вошла в поговорку, и хорунжий Николай Потанин, посетивший Ташкент в 1830 году, писал: “Ташкентцы роста средняго, статны, любят увеселения, ласковы и чрезвычайно женолюбивы”. Насчет роста и статности ничего сказать не могу, а вот насчет остального…

А мы уже дошли до урдинского моста. Урда – она же Орда – место бывшей кокандской крепости, от которой, разумеется, тоже ничего не осталось. Мост был выстроен в 1913 году и связывал тогда два разных мира. За спиной русского горожанина, перешедшего мост, оставался колониальный Ташкент с его парками, электричеством, выбритыми офицерами и обществами взаимного кредита. Впереди же простирался Ташкент азиатский. Здесь было шумно, базарно, не очень чисто и как-то легко; в воздухе толпились и вступали друг с другом в затейливые химические отношения десятки, сотни запахов. Запахи кунжутного масла, глины, ватного одеяла, кислого молока, перца, навоза, дыма, мясных рядов с зелеными мухами, снова масла и лежалой муки, базилика… Эти запахи звучали то вкрадчивым шепотком, то обрушивались, словно крик азанчи; то пели по одному, то сливались в густой муравьиный хор…
В тридцатые годы оба мира стали усиленно сближать: из колониального города в туземный прорубили проспект, назвали его именем Навои, по нему забегал трамвай – через этот самый мост.

И трамвай, и мост позже появятся в “Раковом корпусе” Солженицына: “Трамвай тянул по мосту через речку. Там, внизу, наклонились слабоногие ивы, и плети их, свисшие к желто-коричневой быстрой воде, уже были доверчиво зелены.
Озеленились и деревья вдоль тротуаров, но лишь настолько, чтобы не скрыть собою домов – одноэтажных, прочно каменных, неспешливо построенных неспешливыми людьми. Олег посматривал с завистью: и живут же какие-то счастливчики в этих домах! Шли удивительные кварталы: широченные тротуары, широченные бульвары. Ну да какой город не понравится, если смотреть его розовым ранним утром!
Трамвай был все так же неполон. Против Олега сел старый узбек в очках, не простой, древне-ученого вида. А получив от кондукторши билет, свернул его в трубочку и заткнул в ухо. Так и ехал, а из уха торчал скруток розовой бумаги. И от этой незамысловатости при въезде в Старый город Олегу стало еще веселей и проще”.

Сам Солженицын жил в Ташкенте несколько месяцев в начале 1952 года – лечился от рака. Кстати, другой лауреат Нобелевской премии, Бродский, тоже побывал здесь в мае 1958-го – собирался угнать самолет. О Ташкенте Бродский ничего не написал, хотя его: “Если выпало в империи родиться, / Лучше жить в глухой провинции у моря. / И от Цезаря далёко, и от вьюги” мне всегда казалось очень “ташкентским”. Конечно, моря в Ташкенте не было. Да и провинцией он был не такой уж глухой – слегка слабослышащей, не более.

Под шумок бегущей воды легко фантазируется. Что бы, скажем, было, если бы Солженицын не излечился в Ташкенте от рака, а юный Бродский, наоборот, осуществил свой план с угоном самолета? Что было бы, если бы Цветаева поехала в эвакуацию в Ташкент, как ей настойчиво предлагали, а не в Елабугу, в петлю? Если бы Ахматова задержалась в Ташкенте подольше, а не торопилась в Питер к Гаршину (и совершенно напрасно)? Или если бы Пастернак в 1916 году все-таки доехал до Ташкента (уже сообщал родителям: “Пишите в Ташкент до востребования”) и его не сумел бы от этого отговорить Борис Збарский, в будущем – знаменитый мумификатор, бальзамировавший Ленина?
Это история мегаполисов, мировых столиц не знает сослагательного направления, а история провинции вся в этом мечтательном “быканьи”: бы, бы… Все для провинции возможно, все – возможность; мало что не застряло в мечте и смогло сбыться хотя бы в масштабе один к десяти. Разумеется, сегодняшний Ташкент уже давно потерял свой провинциальный флер – вырос, заторопился, приоделся. А маниловские башни и нью-васюкинские небоскребы так и живут в его подсознании, предутренних видениях, когда город сопит в свою глиняную, простроченную асфальтом подушку.

Издавна существовали на старых русских картах три страны. Бухария, Самаркандия и Ташкения.
Впрочем, Самаркандии на самих картах не было – ее выдумал всего столетие назад гениальный Петров-Водкин (“Влево, от Зеравшана до Зеравшана, Самаркандия. Серебряно-зеленые градации, как в плоской чаше”).
А Бухария и Ташкения на картах были, причем еще в конце восемнадцатого века.
С Бухарией было все ясно, это просто другое название для Бухарского ханства, хотя некоторые горячие географические головы и пытались простереть ее чуть ли не до Китая.

Сложнее с Ташкенией. Дело в том, что ее появление на русских картах – результат, говоря сегодняшним языком, активной пиар-деятельности ташкентских купцов и “ташкинских посланников”. Едва Ташкент умирил внутренние раздоры и даже подзавоевал себе небольшую территорийку, как тут же в Россию была отправлена депутация из местных купцов. Купцы вручили начальнику Сибирской линии письмо ташкентского правителя Юнус-Хаджи. В письме сообщалось, что в Ташкенте теперь царят “благополучие, добрые дни и процветание”, что, возможно, и не было преувеличением, а также, что Ташкенту теперь подчинена “вся казахская орда и большая орда”, что преувеличением, безусловно, было. Юнус-Хаджу можно понять: новое независимое государство озаботилось внешним имиджем. “Если по соизволению великого Аллаха они (послы – Е.А.) благополучно и невредимыми доедут и расскажут о нашем благополучии и благоденствии, то верьте им”. Видимо, если о неблагополучии – то верить не рекомендовалось.

К письму Юнус-Хаджа присовокупил просьбу: прислать ему подзорную трубу и горного инженера. Последним пунктом на Сибирской линии заинтересовались: для какой надобности? Купцы помялись, потом раскололись: есть сведения… хотя, конечно, это еще нужно подтвердить… ну, в общем, в горе Наудаг возле Ташкента обнаружено… (переход на шепот) золото!
С этого момента страна Ташкения появляется на русских картах.

Ташкентскому правителю отправили подзорную трубу и даже двух горных инженеров, Бурнашева и Поспелова. Следующую делегацию из Ташкента принимали уже в Зимнем дворце. В новой грамоте Юнус-Хаджа ходатайствовал: “Поскольку мы с древнейших времен ведем торговлю, то пусть были бы оказаны ташкентцам царское позволение и разрешение беспрепятственно приезжать и уезжать в границу высокого русского государства”. Заканчивалась грамота просьбой к “великому царю” взять Ташкент под свое покровительство на случай войны с Китаем. Гостям устроили экскурсию по императорским покоям, покровительство пообещали, насчет Китая ответили уклончиво. “Ташкинцы” передали для императора Павла Петровича три шкурки барса, для Марии Федоровны – страусовое перо и отбыли восвояси.
Правда, слухи о россыпях золота не подтвердились. Более того, через десять лет Юнус-Хаджа умер, а вскоре и Ташкент оказался под Кокандским ханством. Однако дело было сделано: Ташкент надежно вселился в русское сознание как далекий, но невраждебный русским город. Привыкнув “зеркалить”, отражать то, что другие хотели в нем увидеть, Ташкент “отзеркалил” Россию.

Бухара, Самарканд, Хива – все это было слишком далеко, слишком восточно, непонятно. Ташкент – находившийся географически ничуть не ближе – отчего-то был понятнее: свой парень, умеет и с дамами политес соблюсти, и поторговать, и приврать для красоты, и повеселиться. И вот легкое, как щелчок, словечко “Ташкент” начинает скакать по страницам русской прозы – и в “Карениной”, и в “Бесах”, не говоря о вещах поменьше, вроде пушкинского “О Татищеве” или лесковского “Путешествия с нигилистом”. Да, он пока на третьих, десятых ролях, в виде некой Тмутаракани – но “своей” Тмутаракани, своей Кудыкиной горы – щекотал, мелькал, напоминал о себе. А в “Господах ташкентцах” Салтыкова-Щедрина – даже вдруг вырос, раздулся чуть ли не до величины самой матушки России: “Название “ташкентцы” отнюдь не следует принимать в буквальном смысле. О! если б все ташкентцы нашли себе убежище в Ташкенте! Мы могли бы сказать тогда: “Ташкент есть страна, населенная вышедшими из России, за ненадобностью, ташкентцами”. Но теперь – разве мы можем по совести утверждать это? разве мы можем указать наверное, где начинаются границы нашего Ташкента и где они кончаются? не живут ли господа ташкентцы посреди нас? не рыскают ли стадами по весям и градам нашим?”
Как в воду глядел господин сатирик – последние лет надцать выходцев из Ташкента в градах и весях России значительно прибавилось. Впрочем, не только ташкентцев – и самаркандцев, и ферганцев, и душанбинцев, и бишкекцев…

Пора заканчивать затянувшуюся прогулку.
Хотите дальше – пожалуйста, но самостоятельно.

Можете пойти налево, по Навои, и, пройдя пару кварталов, свернуть вглубь, к остаткам Шейхантаурского мазара – двум мавзолеям среди гранатовых деревьев. Место тихое, священное; здесь, по преданию, спускался в царство мертвых Александр Македонский, здесь же он насадил кедры – их окаменевшие стволы еще в тридцатые годы стояли на мазаре; считалось, если их срубить, наступит конец света. С них и начали. Уцелел только один – в мавзолее самого шейха Тухура (Шейхантаура); советская власть в конец света не верила, но решила подстраховаться. А все остальное было разрушено. И ворота, и усыпальницы. И могила Васифи. И чайхана рядом, в которой посиживал в дни своего ташкентского путешествия Есенин. И медресе, куда во время войны вселился “Мосфильм” и где Бернес пел свою “темную но-очь”. Но то, что осталось, достойно того, чтобы потратить полчаса, пройдясь вдоль старой кирпичной кладки, древесной коры, неторопливо взлетающих птиц.

Можно пойти направо, мимо площади со знаменитыми фонтанами, спуститься в метро, покататься по чиланзарской линии; интересные интерьеры попадаются и на двух других линиях. Если не час пик, то народу немного, на некоторых станциях можно вообще обнаружить себя в одиночестве.

А можно идти прямо, дальше и дальше по каналу. Мимо очередного концертного зала, мимо старого кладбища, где у входа рос огромный тутовник, воспетый Санджаром Янышевым (“О кладбище, листвяный палимпсест, / тутовая невыболтанность к лету!..”); тутовник недавно срубили, да и почти все деревья, и летом могильный мрамор раскаляется, как сковорода. Все дальше вдоль берега, он становится все более диким, и идти по нему все труднее, и если бы не телебашня вдали, то можно решить, что город отходит, отползает от канала в сторону, ненадолго утолив тысячелетнюю жажду. Можно идти еще дальше, дальше телебашни и еще, но что будет там, я сам не знаю – так далеко по каналу сам не уходил…
Наконец можно сесть в автобус и проехаться по правильным экскурсионным местам и лицензированным достопримечательностям. Послушать журчание экскурсовода, помедитировать на амулет с кузмунчоком. Кондиционер, кстати, работает – уже починили.

Но это уже, пожалуйста, – без меня. Ташкентское гостеприимство растяжимо, но не безразмерно; я постараюсь скрыть, что немного утомился от променада, вы – что слегка разочарованы: ни одно из мест, отмеченных в путеводителе (вы полдороги мяли его в руках, пока не догадались засунуть в рюкзак), вам не было предъявлено. Впрочем, поскольку гостей у нас не принято отпускать с пустыми руками, вот, пожалуй, на память об этой прогулке. Из Неверова, “Ташкент – город хлебный”…
“Вскочил Мишка непонимающий, увидел Кондратьева, услыхал веселый ободряющий голос:
– Ну, Мишка, видишь?
– А чего это?
– Сейчас в Ташкенте будем.
Стукнуло Мишкино сердце, оборвалось, будто упало куда, глаза заслепило. Сначала ничего не видел, только пятно зеленое бежало вдоль паровоза, а когда паровоз пошел тише, глянули сады ташкентские, глиняные стенки, тонкие высокие деревья.
– Эх, Ташкентик!

Мимо садов ехали чудные, невиданные телеги (арбы) на двух огромных колесах. Сытые лошади с лентами в хвостах и гривах играли погремушками. На лошадях верхом сидели чудные, невиданные люди с обвязанными головами, а от огромных колес поднималась белая густая пыль, закрывала сады, деревья, и нельзя было ничего увидеть сквозь нее.
Потом верхом на маленьких жеребятах (ишаках) ехали толстые чернобородые мужики тоже с обвязанными головами. Сидят мужики на маленьких жеребятах, стукают жеребят по шее тоненькими палочками, а жеребята, мотая длинными ушами, идут без узды, и хвосты у них ровно телячьи.
Паровоз сделал маленькую остановку.
Высунулся Мишка, увидел торговцев с корзинками на головах, услыхал нерусские голоса. Из корзинок, из деревянных корыточек глянули яблоки разные и еще что-то, какие-то ягоды с черными и зелеными кистями, широкие, белые лепешки.
– Вот так живут! – подумал Мишка, облизывая языком сухие, голодные губы”.

Ташкент, апрель 2011 г.

6 комментариев

  • Фото аватара joeandex:

    С юмором рассказ…

      [Цитировать]

  • Фото аватара sreda.uz:

    Очень понравилось.

      [Цитировать]

  • Фото аватара Александр Колмогоров:

    Классно! Побольше бы таких прогулок! Не поленитесь, Евгений: распишите наш Ташкент "под Хохлому"! Целиком. Вдоль и поперёк. Какое хорошее, ласковое слово всплыло — Ташкентик.

      [Цитировать]

  • Фото аватара Фарида:

    Изумительно написано! Получила большое удовольствие! Наконец-то стала понятна страсть к не нашим деревьям

      [Цитировать]

  • Фото аватара Ирина:

    У Моржей туалета действительно НЕТ! Объявление — из-за большого количества считающих, что он есть, и рвущихся туда по этой причине. Там только мужская и женская раздевалки и подсобка. В туалет надо идти на стадион Пахтакор.

      [Цитировать]

  • Фото аватара Лана:

    Спасибо , описано изумительно ярко и со знанием предмета,так сказать. КАК будто снова в Ташкенте побывала..А продолжение можно?

      [Цитировать]

Не отправляйте один и тот же комментарий более одного раза, даже если вы его не видите на сайте сразу после отправки. Комментарии автоматически (не в ручном режиме!) проверяются на антиспам. Множественные одинаковые комментарии могут быть приняты за спам-атаку, что сильно затрудняет модерацию.

Комментарии, содержащие ссылки и вложения, автоматически помещаются в очередь на модерацию.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Разрешенные HTML-тэги: <a href="" title=""> <abbr title=""> <acronym title=""> <b> <blockquote cite=""> <cite> <code> <del datetime=""> <em> <i> <q cite=""> <s> <strike> <strong>

Я, пожалуй, приложу к комменту картинку.