Из воспоминаний политзаключённого… История Ташкентцы

mira gra:

Искала информацию про табачную фабрику «Уртак» и надыбала трогательные воспоминания латышского коммуниста об Узбекистане. Не знаю, приветствуются ли у Вас воспоминания коммунистов. Но, зная Ваше увлечение прошлым Ташкента, на могла не поделиться. Начала читать с главы «Ташкент» и зачиталась. Столько знакомых фамилий…

Скопировано здесь http://www.sakharov-center.ru/asfcd/auth/?t=book&num=1584

ТАШКЕНТ (Из воспоминаний о ГУЛАГе)

В Москве мы с Милдой попадаем на Воронцово поле, в дом политэмигрантов. Через несколько дней там появляются и Рудис с Вилисом Буллисом, они вместе переходили границу.

Являемся в Латышскую секцию Коминтерна. Она помещалась на набережной Москвы-реки, около старого Кремлевского моста, напротив Дома правительства. Там нас расспрашивают о нашей деятельности в Латвии. Конечно, мне попадает за то, что самовольно взял с собою Милду. Однако организационных выводов не последовало.

Врачи находят, что я сильно переутомился, и посылают в дом отдыха в Голицыне. Но и после возвращения оттуда рекомендуют один год отдохнуть, не приступать сразу к учебе.

Нас с Милдой приглашают к председателю ЦК МОП? Е. Д. Стасовой. Она принимает нас очень сердечно, интересуется, как мы себя чувствуем, что намерены дальше делать. Говорю, что у нас никаких планов нет. Собирались учиться, но, если к учебе сейчас приступать нельзя, может быть, нам на некоторое время поехать в Ташкент, там у меня сестра.

Стасова обещает подготовить письмо в узбекское ЦК МОПР, чтобы там нам помогли устроиться и обеспечили всем необходимым. Через несколько дней мы с Милдой уезжаем в Ташкент. Рудис остается учиться в латышском секторе Коммунистического университета национальных меньшинств Запада имени Мархлевского.

В Ташкент приехали в конце 1930 года. В кармане у меня справка Латышской секции Коминтерна о том, что я являюсь политэмигрантом из Латвии и членом нелегальной Компартии Латвии с 1928 года. Это единственный документ, удостоверяющий мою личность и партийность, да еще письмо Стасовой. Так как в Латвии меня ищут, то в Латсекции Коминтерна советовали изменить фамилию. В справке и в письме Стасовой я уже не Индзерс, а Цирулис. Рудис также больше не Вилке: теперь его фамилия Лацис.

Недолго гостим у моей сестры Эммы Соловьевой. Знакомимся с городом. У сестры хорошая трехкомнатная квартира. В ней она живет с мужем и сынишкой Всеволодом. Некоторое время можем жить у нее. Муж сестры Михаил Соловьев, командир пограничных войск, служит адъютантом начальника Среднеазиатского управления пограничных войск Быстрова. Он очень спокойный, добрый и аккуратный человек. Нас принимает очень любезно. Однако нам с Милдой непривычен такой спокойный и размеренный ритм жизни.

Через неделю обращаюсь к председателю ЦК МОПР Узбекистана. Хочу начать работать. Он меня встречает довольно холодно, разговор получается не тот, что со Стасовой. Узнав, что пока могу жить у сестры, он несколько успокаивается. Специальности у меня, по существу, нет. Моя квалификация пекаря тут не требуется. На хлебозаводе пока пекут всего два-три сорта хлеба, без всяких булочек и кондитерских изделий. Мои познания в малярном деле такие скудные, что о них я даже не упоминаю.

Мне предлагают идти работать на табачную фабрику «Уртак». Я понятия не имею, что буду там делать. Однако боюсь остаться без работы и принимаю предложение.

На фабрике меня назначают уборщиком. Дня три я усердно подметаю полы в цехах. К концу третьего дня ко мне подходит смуглая брюнетка. Расспрашивает, откуда я, что умею и как себя чувствую. Оказывается, она секретарь парторганизации фабрики. Узнала, что я кое-что соображаю в малярном деле, и говорит:

— Нет, эта работа, что вы сейчас делаете, не для вас. Я позабочусь, чтобы вам завтра дали более подходящее дело.

На следующий день я раскрашиваю этикетки на пакетах готовой продукции фабрики. В фабричной стенгазете появляется заметка о том, что я борец за свободу, который вырвался из застенков капитализма.

На табачной фабрике я проработал немного больше недели. Из МОПР поступило указание послать меня на более подходящую работу. ….
—
        (А вот здесь упоминается Войно-Ясенецкий)
— 89 —
….
В ташкентской больнице работал тогда хирург профессор Михайловский. Он читал лекции и в медицинском институте. Часто в больнице делал сложные операции и Войно-Ясенецкий, настоятель Ташкентского собора, который также имел медицинское образование. Ясенецкий был хорошим хирургом, но перед каждой операцией читал молитву.

— 90 —
Михайловский был материалистом и занимался исследованиями, пытался оживить умершие организмы. В нашем зоологическом саду еще сейчас живет обезьяна, которую профессор Михайловский оживил спустя три часа после того, как сердце перестало биться. Все эти три часа обезьяна находилась в темном помещении в абсолютном покое. Говорили, что Войно-Ясенецкий очень недоволен опытами Михайловского.

Первая жена Михайловского умерла. После этого он женился на студентке. Новая жена профессора была энергичная, красивая и талантливая женщина и притом религиозная. Тайно от мужа она поддерживала знакомство с Войно-Ясенецким.

Произошел несчастный случай. В арыке Салара утонул шестнадцатилетний сын Михайловского от первого брака. Когда его вытащили, Михайловский положил его в темное помещение и велел оставить на некоторое время в полном покое. Воспользовавшись моментом, когда Михайловский, прежде чем оживлять сына, оставил помещение, туда ворвалась его молодая жена, открыла окно и стала двигать утопленника. Тем самым она сделала невозможной попытку оживления.

Через несколько дней профессора Михайловского нашли в своем кабинете застрелившимся. Были подозрения, что профессора убили. Рукописи с описанием опытов по оживлению умерших организмов пропали. По этому делу, были привлечены к суду Войно-Ясенецкий и молодая жена Михайловского. Суд приговорил Михайловскую к восьми годам заключения.
…
—
И здесь…
— 105 —
Допрос обычно продолжается несколько дней подряд. Оттуда редко кто приходит обратно сам. Обычно надзиратели притаскивают допрашиваемого и забрасывают в камеру. Каждый день приходят новые арестованные.

Меня поражают этот чрезвычайно строгий внутренний режим и нечеловеческое обращение. Нервы у всех страшно натянуты. Редкую ночь никого не вызывают.

Живу в тюрьме уже недели две. Меня пока не допрашивали. Знакомлюсь с обитателями камеры. Никогда не мог бы представить себе, что кому-либо удастся собрать вместе людей таких различных по классовой принадлежности и общественному положению, по мировоззрению и образу жизни.

Обращаю внимание на стройного, высокого седого мужчину почтенного вида в черном костюме. Держится самоуверенно и ни в какие разговоры ни с кем не пускается.

— Это Войно-Ясенецкий, настоятель Ташкентского собора. Отец Сергий, — разъясняет мне кто-то.

Так это тот самый хирург Войно-Ясенецкий, которого подозревали в убийстве Михайловского!

Старичок с белой головой, длинной белой бородой — астроном Жуков. Он много лет работал в Ташкентской обсерватории. Его знают даже за границей. За какое-то открытие у него медаль из Соединенных Штатов Америки. Очень образованный человек, хорошо знает литературу, языки. Но по мировоззрению он наивный идеалист. Жуков очень разговорчив. Он старается всем доказать, что все события в природе и обществе, их развитие — всё зависит от пятен на солнце.

Какой-то заносчивый молодой человек выдает себя за родственника писателя Арцыбашева и одновременно — Немировича-Данченко. Говорит, что он киноработник. По сути дела он пустой, нигилистически настроенный распутник. С ним постоянно спорит молодой поляк, который очень любит Сенкевича и отлично знает его книги. Он хороший рассказчик. Иногда он часами пересказывает камере содержание какого-нибудь романа Сенкевича. Мы все внимательно слушаем. Когда рассказ кончается, все молчат.