Встреча через жизнь Искусство
Николай КРАСИЛЬНИКОВ
Лет сорок тому назад, теперь уже в далёкой юности, в Ташкенте во Дворце железнодорожников существовало литературное объединение. На одном из заседаний обсуждались мои стихи. Председательствовал неизменный руководитель семинара и большой друг творческой молодёжи поэт-фронтовик Виталий Качаев. Стихи, надо сказать сразу, были слабыми, порой даже наивными… О вечерней школе, о заводе, о недавнем землетрясении… Мало в них было мастерства и элементарной поэтической культуры. Но тогда они мне самому казались верхом совершенства. Только в тот вечер, к моему огромному огорчению (и пользе – это я, конечно, понял позже), стихи новичка подверглись разносу. Как говорится, не осталось камня на камне… В перерыве, подавленный и мрачный, я выскользнул в коридор. И тут ко мне подошёл невысокий коренастый человек с пышной шевелюрой, на первый взгляд, очень серьёзный и немолодой…
– Не обижайтесь, – сказал он вполне сочувственно. – Пусть вам не покажется банальной старая истина: лучше горькая правда, чем сладкая ложь.
– Я-то что, я ничего… – хмуро проронил я, мало этим утешенный.
– А вы читали Велимира Хлебникова? – спросил вдруг незнакомец.– А Дмитрия Кедрина, Владислава Ходасевича, Николая Гумилева, Осипа Мандельштама? – при этом имени, он, слегка шепелявя и закатив глаза, прочёл наизусть:
Тает в бочке, словно соль, звезда, И вода студёная чернее, Чище смерть, солёнее беда, И земля правдивей и страшнее.
Особенно последние строки чтец старался выделить, показать, как они музыкальны, сколько в них мысли…
Имена этих поэтов я, конечно, уже слышал, а вот стихов их, к сожалению, не читал, – откуда?
– Эх, да где достать эти книги… – чистосердечно признался я.
– А вы приходите на наши семинары, я буду приносить, – и незнакомец протянул мне горячую ладонь: – Будем знакомы. Изяслав Вильскер…
С тех туманно-далёких пор я не встречал людей, которые так фанатично были бы преданы русской поэзии, так глубоко её изучали и понимали, как этот человек.
… Как желта в чёрном небе луна, Точно пятка от долгой ходьбы. Это наша беда, не вина, — Топать слепо по следу судьбы.
Изяслав Вильскер родился перед войной в местечке на границе между Белоруссией и Польшей. Он рано лишился родителей. Воспитывался у чужих. Голодал, бродяжничал. И войну испытал на себе полной мерой, с лихвой, о чём напишет потом грустные, но полные правды и света строки. Белоруссия и Дальний Восток, солончаковые степи Прибалхашья и благодатный Узбекистан – вот неполный маршрут его скитаний. Поиски себя, своего места в жизни. Служба в армии, работа на заводе, в ботаническом саду, учительство в сельской школе… Смена профессий, обстоятельств, но неизменная преданность и любовь к слову, высокому «храму поэзии». И конечно, стихи, стихи, стихи… Об увиденном, пережитом, «процеженном» только сквозь сердце.
Некоторые стихи поэта изредка появляются в газетах, в альманахе. И запоминаются читателям.
Почувствовав пробел в образовании (бессистемная учёба всё же даёт мало), Изяслав Вильскер уже в зрелом возрасте поступает в республиканский Институт русского языка и литературы имени А.С.Пушкина. Здесь он знакомится с известными учёными-филологами, литературоведами и языковедами, профессорами А.Решетовым, С.Лиходзиевским, М.Сойфером. Слушание лекций, конспекты… И внутренний контакт, перераставший в дружбу между студентом и преподавателем. Тогда в Изяславе Вильскере, как бы заново родилась любовь к Пушкину, к декабристам, но уже с глубоким изучением их биографий и окружения… Эта горячая привязанность помогла ему написать незаёмные строки о великом поэте, внести в пушкиноведение пусть маленькую, но свою лепту.
Даже в самые застойные годы, когда в литературе «котировались» трескучий оптимизм и расслабленное благодушие, Изяслав Вильскер писал только по велению сердца и правды. Ему изначально глубоко была чужда всякая газетность, легкость пера, свойственная и иным мэтрам, и начинающим… Он писал о далекой Кушке – там прошла его армейская юность, о милом сердцу Полесье, где витал образ купринской Олеси, о печальных событиях на Даманском с гуманной мечтой: «Ну, а старые автоматы подарим китайским братьям», о вечном – о любви и смерти. Наконёц, в нём можно было уловить лёгкую, исцеляющую душу самоиронию. В поэзии и в жизни. «Ну, как я вам прочту эти стихи – во рту у меня словно ириски перекатываются»…
Необычная образность, звукопись, глубинное понимание жизни, радующее точной метафорой – «тишина – недостаток нашего слуха», незаданность переживаний лирического героя, – видимо, изначально отпугивали издателей. И стихи Изяслава Вильскера десятилетиями оседали в ящиках письменного стола. Но они жили и живут по незыблемым законам поэзии, ходят в машинописных листах, их читают наизусть, помнят отдельные строки. И теперь, собранные воедино, они дают полное представление о человеке с трудной судьбой – поэтической и гражданской, порой неуживчивого, но неизменно искреннего и, несомненно, отмеченного печатью таланта и тонкого вкуса. Пусть только искра, но «божья искра»…
Изяслав ВИЛЬСКЕР
Я ОТ МИРА СЕГО…
* * *
Я бродил по свету, как чернец… На Неве, и у костра в Полесье, За кальяном в черной чайхане Я мечтал о невозможной песне. В небе, как на голубом катке, В сумерках скользили конькобежцы Парами, как Мужество и Нежность… Бог держал зеленый луч в руке. Я б за эту песню отдал душу Богу или дьяволу без торга, Чтобы песню эту мир, услышав, На мгновенье замер от восторга!
Происхождение
Я жил в захолустном местечке, Где хилые наши отцы Пекли в почерневших печках На пасху сухую мацу. Где матери наши, как клушки, Лишь знали горшки да детей… И не было в доме игрушки, И не было в доме затей. А главное – не было сказки – Волшебного фонаря, А были лишь мрачные краски Еврейского календаря. Отец свой молитвенник старый Читал перед жирным меню, И сальный свечной огарок Коптил вечерами меня. А мать мне куриную гузку Совала в издерганный рот… И был лишь единственный русский В семье нашей – Васька-кот. И грех возмущаться предками. Но гены по их вине Как брызги кривого зеркала Засели навеки во мне.
Прощание с К…
Бог помочь вам, мои хорошие! Небось – чужая сторона, Где показалась медным грошиком Еще Есенину луна. Пускай с заманчивого Запада С окольным ветром до меня Доходят лакомые запахи, – Я знаю: Запад – западня. Я не хочу скулить над ладанкой С родной землей: – Тоска, тоска… И мне не надобно, не надобно Уже другого языка.
* * *
Мне девять лет. У нас в дому Живут заезжие актеры, И с ними девочка – Виктория, Как кукла в розовом дыму. Ах, кто я? Местечковый мальчик. А девочка – из Киевграда. Какие у нее наряды!.. Когда стоял я с нею рядом, Она, грозя, казала пальчик. Я для неё в чужих садах Рвал яблоки. Она бросала Их в реку. Громко хохотала, И я тонул в крутых волнах, Неся ей яблоки в зубах. Мальчишки с улицы дразнили Её «буржуйкою» за шик… Шик вызывал в них только шок, Поскольку все бедны мы были. … Я в синяках ходил, как Бог. Я плакал по ночам… … Дитя! Не понимал, что это горе – Такое счастье, о котором Мечтать я буду жизнь спустя.
Текст и публикация Николая КРАСИЛЬНИКОВА.
Решетова звали Виктор Васильевич
Aida[Цитировать]
Хорошо!!! А вот это вообще про всю нашу жизнь: «…не понимал, что это горе — такое счастье, о котором мечтать я буду жизнь спустя…» С наступающим Новым годом, люди!
lvt[Цитировать]
И институт наш никогда не был имени Пушкина… С Новым счастьем!!!!
Л.С[Цитировать]
имени Пушкина был институт языка и литературы при АН УзССР — научный институт, не учебный.
зухра[Цитировать]