26 апреля 1966 года История

Пишет Serola1

26 апреля 1966 года, раннее утро.
Еще  только, только светает. Я  резко открываю глаза, как будто и не спала.

Муж  в командировке на Иссык-куле, строит пансионат “Кристалл”, рядом вдохновенно сопит мой маленький 8-ми месячный сынуля, торопиться некуда, вроде бы можно и поспать, но сна нет. Откуда-то изнутри поднимается совершенно непонятная волна дискомфорта и неуютности. Не могу понять почему. Вдруг откуда-то издалека слышу непонятные звуки. Как-будто  начинает работать какой-то механизм, сопровождая работу равномерным гулом. В 5 часов утра, удивляюсь я?

С момента открывания глаз прошло минуты три. И вдруг все вокруг затрещало, заходило ходуном. Раздался страшный грохот со стороны коридора. Потом я увидела, что это рухнула ниша, где у нас хранились заготовки и консервация. По коридору поплыли реки  из варенья и  соков вперемежку с солеными грибами и огурцами.  Во все стороны разлетелись осколки стекла.

Я с детства очень хорошо запомнила отголоски Ашхабадского землетрясения, когда наш старенький дом чуть не развалился. Поэтому сразу поняла, что  происходит.

Хватаю сына, как попало, завернув в одеяло, тороплюсь, зная, что второй толчок всегда сильнее, чем первый. Только я выхватила его из кроватки, как в нее грохается огромный кусок штукатурки вместе с камышовой чией ( Камышовые маты, употреблялись, как звукоизоляция между потолкам и полом), на которой она держалась. Я спешу в одной ночной рубашке в комнату родителей.  Мелкие толчки продолжаются, болтает из стороны в сторону. В комнате у мамы наблюдаю картину.  Моя полная и грузная мама на полу, ее сбросило с кровати, и не может встать. Толчками ее валяет по полу, как неваляшку. Папа растерялся, пытается поднять маму, но у него плохо получается. Одной рукой крепко держу сына, второй – помогаю отцу. Подняли! Мама кричит, чтобы мы все выходили во двор. Я накидываю какой-то плащ и выскакиваю, за мной выходят отец и мама.

Во дворе – полный сбор. Все выскочили, 53 квартиры, кто в чем был. Кто-то не громко рыдает, кому-то плохо с сердцем, в том числе и моей маме, но никакой паники нет.

Отдаю ребенка кому-то подержать, и бегом домой за лекарством, остальные боятся.

Прибегаю с нитроглицерином, валокордином и валерьянкой. Начинаем отпаивать пожилой народ. Только тут обращаю внимание, что из ступни идет кровь, поранилась о разбитые банки пока бегала по коридору. Вытащила стекло, завязала носовым платком, который случайно оказался у кого-то в кармане.

Ищу  глазами своего сына . Вот он, на руках уже у моего папы, рядом с мамой. Среди общего волнения и озабоченности, как островок в океане, совершенно счастливая, лучезарная  рожица, сияющие голубизной глаза, как фонарики, на посветлевшем фоне.

Счастье великое –он понял,  мы гуляем на улице!

Меня поразило, что у такого количества разного народа во дворе, который, может быть первый раз в жизни, удалось собрать вместе, не возникало ни стычек, ни конфликтов, ни истерик. Только полное взаимопонимание и помощь. Даже среди тех, кто в обычное время находился в состоянии постоянной конфронтации между собой.

Просидев на улице где-то до  половины восьмого утра, народ, еще с опаской, начал возвращаться в квартиры. Пошли и мы. Мама уже немножко пришла в себя, отец начал собираться на работу, но сначала мы решили обследовать свое жилище.

Картина открылась очень впечатляющая! Потолок в моей комнате наполовину рухнул, как я уже говорила, не стало ниши вместе с полками и частью потолка в коридоре. Основная сена, отделяющая наш дом от улицы, отошла от поперечных стен больше, чем на ладонь. Наш дом постройки 40-41 года спасло только качество цемента, строительства и толщина стен – 80 см.

А ведь  мы были далеко от эпицентра, который находился на Кашгарке.

Оправившись от испуга, определив размеры катастрофы и убрав мусор после разгрома, все побежали на работу, по знакомым, так, как телефоны были далеко не у всех. Вот тут-то и стало видно, как досталось нашему городу. Слава богу, все  из знакомых остались живы, физически никто не пострадал.  Институт “Узгипроводхоз”, который находился на пересечении улиц Навои и Усмана Юсупова, где я работала вместе с отцом, только что пристроил себе новый корпус, куда и заселился в 1-х числах апреля. После 26 апреля здание попало в разряд  аварийных. Мы даже новоселье не успели отметить.

К вечеру  третьего дня  нам привезли огромные палатки и установили их во дворе. Наш дом тоже был признан аварийным. Мы должны были вынести, что можно, в палатки, а здание подлежало капитальному ремонту. Все, конечно, вынесли в палатки мебель, предметы обихода, не опасаясь воров, потому, что в этой большой коммунальной квартире, всегда был народ, а двор наш ограничен с четырех сторон. Но не учли, что днем в палатке температура поднималась до 60 градусов на поверхности и, когда вечером, после работы народ собирался в этих импровизированных домах, то приходилось палатки поливать сверху из шлангов, чтобы как-то снизить температуру. В квартирах оставаться было запрещено, так как ожидались еще толчки ( трясло, собственно, постоянно), но кое-кто, в том числе и мой отец, все равно жили дома. У меня на столе стоял мраморный письменный прибор, состоящий из основания и подставки для ручки. Между собой они не были закреплены. Так вот, если подставка слетала с прибора, то толчок был выше 4-х  баллов, если нет, то вовсе – ерунда…

Первой не выдержала мебель. От постоянных резких перепадов температур и жары она в палатках у всех рассохлась и начала разваливаться. Размеры своей катастрофы я увидела, только тогда, когда в  конце октября месяца  перебирались  назад, в квартиру. У отца были 2 альбома с совершенно уникальными фотографиями старого, дореволюционного Ташкента. Альбомы были размером 50х 50 см. Когда я их открыла, ахнула!

Все фото на глазах превращались в пыль, и это была, совершенно ужасная, не восполнимая, потеря.

Нашему дому повезло. Ту внешнюю стену, которая целиком и полностью, без трещин и разрушений, отошла от крыши равномерно вдоль всего дома, притянули огромными швеллерами назад, соорудив зданию металлический корсет. Внутренние стены переложили с первого этажа до четвертого заново, и дом стоит, как миленький, до сей поры. Я в нем и живу. И даже сейчас, когда трясет, новые дома покрываются трещинами, а наш — нет. Стоит миленький!  И очень хочется, чтобы простоял еще, как можно дольше!

Но не всем домам так повезло, как нашему.

Город начали восстанавливать заново.

Сначала, видимо согласно какому-то принятому плану Ташкент начали расчищать, убирать не нужные дома.

В том числе и   дома старой постройки, которые не затронуло землетрясение, которые могли простоять еще много лет. До сих пор в глазах стоит школа  у гостиницы Ташкент, построенная из николаевского кирпича еще до революции. Чем только ее не пытались сломать, она не поддавалась. Потом ее долбили танками. Она устояла. Тогда ее взорвали. У людей на глазах стояли слезы, когда  даже взорванная, она распалась на огромные блоки, как будто кирпичи не хотели расставаться  и отпускать друг  друга.

Вся страна пришла на помощь Ташкенту. То там, то сям виднелись транспаранты: “ Москва – Ташкенту”,  ”Украина — Ташкенту”, ”Белоруссия — Ташкенту”. Где работали украинские бригады – район 110 школы, появился гастроном  “Украина”, где москвичи – “Москва”. А сколько бригад работало без транспарантов?!

Всем тем, кто восстанавливал Ташкент – нижайший поклон!!!

Но вместе со строителями, сколько понаехало шушары! Воры, мошенники, пропойцы, любители срубить копейку по быстрому, не особо прикладывая руки. Ташкент – город хлебный, народ доверчивый! Сколько раз по сарафанному радио передавали о необычайно сильных ожидаемых толчках. Предлагалось собраться где-нибудь на открытых пространствах, подальше от домов и… дома чистились, пока обитатели ждали толчков на расстоянии.

Сейчас город стал очень красив,  красив даже по мировым меркам, но Ташкент вчерашний, Ташкент нашего времени со своим духом, со своим воздухом, скверами, чинарами, со своей, присущей только ему, атмосферой уходит в небытие. Каждый день мы теряем какое-нибудь из старых зданий, или им придают новый, современный вид. А с ними уходят и кусочки наших сердец, прикипевших к этому городу, городу, где у каждого была своя  “солнечная сторона  улицы” и свои аллеи в зеленом, тенистом сквере, и даже  период постигшего город страшного удара, не кажется ужасным, а несет какой-то ностальгический свет объединенного общей бедой народа.