Щукарь-бобо Разное

Владимир Вертелецкий

Давно это было. Ну, в прошлом тысячелетии. Я молодой, не седой, худой и неженатый с сильнейшим сывороточным гепатитом загремел в инфекционную больницу у Литинститута.

Недомогание началось на сельхозработах. В тот раз они были в Кибрае. Море фруктов и молодого вина, которое мы покупали ведрами. И вот в конце этой веселой сельхозкампании стало мне херовато. Вялость, небольшая температура наводили мысль на простуду, которую я и лечил народными средствами: а именно приемом алкоголя внутрь в разное время в разных дозах.

Но результат не улучшался. Когда нас вывезли в Ташкент, я еле доплелся до дома и упал в глубокий обморок в коридоре. Очнулся от чьего-то поскуливания. Это мама стояла надо мной на коленях и плакала. Я встал и сказал, что все в порядке. Но она все-таки вызвала врача. Тот посмотрел в мои желтые глаза и сказал: «Гепатит». Через час я лежал в инфекционке. Интересный факт. В один и тот же день, но в разные инфекционные больницы Ташкента, слегли трое из моей компании: моя знакомая, мой друг и я. Сывороточный гепатит. Сразу предупреждаю — никаких сексуальных контактов (я тогда был непуганым идиотом). Загадка. Все трое незадолго до этого пересекались только на шашлыках за городом.

Лечение было своеобразное – основное это питие минеральной ташкентской воды в неограниченных количествах (чем больше, тем лучше). Родственники приносили ее сетками. А вечерами нянечки, сгибаясь под тяжестью мешков с пустыми стеклянными бутылками, относили их в приемный пункт стеклотары. Думаю, этот заработок был соизмерим (а то и превышал) их зарплату в больнице.

Из медицинских процедур были внутривенные вливания физраствора с мочегонным. Здоровая бутылка раствора вливалась в тебя часами, так что я не вытерпливал ее окончания, перекрывал капельницу, вытаскивал шланг из иглы и вместе с иглой шел в сортир, где естественным образом сливал влитое в меня. Далее возвращался в палату, прицеплял шланг и долеживал до конца процедуры. Сортир тоже был запоминающимся. Инфекционка находилась в бывшем интернате, и сортир был сделан в бывшей ванной комнате. Представьте себе большую комнату, отделанную разколупанным кафелем. У стены стояла старая чугунная ванна, сверху которой сделан настил из досок с проделанными дырами-очками. На помост вели деревянные ступени. И ты восходил на этот импровизированный сортир, как на эшафот.

Все ничего, но хреновые медсестры попадали в мои хреновые вены с третьей-четвертой попытки. А процедуры два раза в день, да еще в перерывах между ними брали кровь из вены на анализ. Так что через две недели я ждал прихода медсестры, как Прометей прилета орла. И эти «орлы» «прилетали» постоянно. Всего я отлежал там 28 дней и ночей и ждал выписки, как декабристы окончания каторги. Но врач все не выписывал меня, ссылаясь на высокий уровень билирубина в крови. Время тянулось мучительно. Из палаты не выпускали – инфекционка. Основной целью лежки в инфекционке подобных больных была изоляция заразы. Из «сокамерников» со мной были два пацана из какого-то не сильно умного техникума, узбек с дочкой пяти лет и старик-узбек. И вот этот старик скрашивал мое одиночество.

Представьте себе сухонького старичка с седой бородкой клинышком на морщинистом лице, вечной улыбкой и хитроватым прищуром глаз. Он постоянно балагурил, рассказывал байки из своей жизни и с самого начала показался мне узбекским вариантом деда Щукаря. Я попробую передать вам эти байки. Но сразу заявляю: они много теряют без присущего этому деду забавного узбекского акцента.

Совсем незадолго до текущей его отсидки в инфекционной больнице он лежал тут же с тяжелым гепатитом. По выписке добился у районного руководства путевки в санаторий для поправки действительно пошатнувшегося здоровья. Путевка была куда-то на Кавказ. Приехав в санаторий, Щукарь-бобо прознал, что отдыхающие по блату выбили из главврача направление на массаж, который делала молоденькая симпатичная медсестра. Загоревшись, он правдами и неправдами выбил желанное направление на процедуры. Каковые и посещал, в результате чего медсестра намяла его воспаленную печень. И по приезде в Узбекистан тут же слег в инфекционку с так называемой механической желтухой.

Приблизительно так выглядел Щукарь-бобо.

Услыхав в нашем разговоре незнакомое для него слово «вундеркинд», он попросил разъяснить его смысл. Мы сказали, что это ребенок, сильно опережающий сверстников в своем развитии. Щукарь-бобо тут же сказал: «У нас в Урта-Сарайском районе был такой мальчик. Он родился в местном роддоме. И, когда его положили на стол, он сам сел, посмотрел на врачей и сказал: «Я долго жить не буду»… И скоро умер».

Как он сам нам рассказал, Щукарь-бобо был большой любитель выпить. Поведав нам об этом, обвел нас долгим взглядом и проникновенно сказал: «Когда будете выпивать – это ничего. Помните одно – никогда не похмеляйтесь. Я вот этому не следовал, и однажды в уборной увидел зеленых человечков».

Как-то весной после долгих уговоров, упреков и тычков жены отправился Щукарь-бобо на гренажную станцию за греной. Грена – это яички шелкопряда, который выращивали колхозники дома и сдавали коконы для заработка. Купив маленькие картонные коробочки с греной, Щукарь-бобо стал дожидаться автобуса в станционном буфете. Автобуса долго не было, и рассказчик изрядно набрался. Его погрузили в автобус, и он очнулся, уже подъезжая к своему кишлаку. И тут осознал, что все дорогу сидел на пакете с коробочками дорогой грены. Естественно там была каша. Тут он обвел слушателей грустными глазами и прочувственно поведал о вреде пьянства.

Щукарь-бобо был худым и вечно голодным. Больничное меню не отличалось изысками: каши на воде, да водянистые супчики. Я это есть не мог и держался на приносимом мамой. На беду в это же время сестра слегла с аппендицитом в другую больницу. На второй день, видя, как мать разрывается между двумя больницами, стал убеждать ее в приличности больничного рациона. Но не убедил. Единственно, что поменял, так это то, что мама поочередно ходила в больницы: день ко мне, день к сестре. Так как есть человеческую еду мне было нельзя по причине жесточайшей диеты, она раз в два дня приносила таз с мантами с тыквой. И этот таз мы всей палатой съедали. А мой больничный паек съедал Щукарь-бобо. Соскребав манную кашу в литровую банку, он потом вечером, зажмурив глаза от удовольствия, подъедал эти запасы. К концу его отсидки у него появилось пузико. И, когда при выписке, ему выдали одежду, обтерханные штаны на нем не сходились сантиметров на 15. Вот в этих штанах, подвязанных веревочкой и с распахнутой мотней, он и ушел от нас.

Мне честно было жаль расставаться с ним. И после его ухода нам так недоставало лукавых прищуренных глаз, незатейливых баек и улыбчивого позитива.