Фестивальная мозаика: продолжение Искусство История Ташкентцы

Пишет Джасур Исхаков. Начало.

Многие события, встречи со временем стёрлись из памяти. Остались самые яркие, иногда смешные, иногда грустные. Имена героев этих маленьких новелл вымышлены.
И так история первая.

24.05.1972 Участники торжественного открытия II-го Международного кинофестиваля стран Азии и Африки, проходившего с 24 мая по 2 июня 1972 года в Ташкенте. Справа вторая и третья — советские актрисы Людмила Гурченко и Наталья Фатеева. Галина Кмит / РИА Новости

«ЗАПАХ ХЛЕБА И РОЗ»

Самый любимый и простой приём проходил под открытым небом на киностудии «Узбекфильм». После небольшой экскурсии гости фестиваля уютно располагались во дворе киностудии, украшенном гирляндами из разноцветных лампочек.

В больших казанах готовился плов. На мангалах раскладывали шашлык повара в белых колпаках. Ароматные, аппетитные запахи носились в вечернем воздухе. И это не было просто вечерней трапезой. Это была большая вечеринка коллег по профессии, друзей по духу. Слышался смех, возгласы на разных языках, голоса переводчиков, звон бокалов. На импровизированной сцене играли музыканты, пели певцы и танцовщицы приглашали гостей на общий танец. Здесь можно было услышать итальянские песни, музыку из индийских фильмов, французские шлягеры, американские блюзы, советские хиты и, конечно, заводные узбекские мелодии.
Ко мне подошёл известный кинокритик Семён Чернов. Рядом с ним была девушка, уже успевшая надеть сувенирную тюбетейку.
– Познакомься, старик. – сказал он. – Эту красивую девушку зовут Миланка – киновед, моя ученица из Болгарии. Окончила ВГИК. А это наш сопровождающий. — он назвал моё имя. – Давайте, выпьем за знакомство! – сказала девушка без акцента.
Мы чокнулись. — Вы знаете я влюблена в ваш город. – улыбнулась Миланка. — И потом вкрадчиво добавила. – Но мне говорили, чтобы понять и почувствовать Ташкент до конца, надо обязательно побывать в старом городе и поесть шашлык в подпольном ресторанчике. Я вспомнил слова Куратора: «Ни в коем случае не водите гостей фестиваля, особенно иностранцев в этот Жар или Чигатай!»
Она переглянулась с Семёном. Я промолчал. Чернов отвёл меня в сторону, и теребя пуговицу рубашки, умоляюще сказал:
— Старик, я тебя очень прошу… Я знаю, что туда нельзя водить иностранцев. «Но курица не птица, а Болгария не заграница!».
Я согласился.

В шесть часов утра я стоял у входа в гостиницу. До этого я попросил в транспортном отделе одну машину. Наконец в крутящихся стеклянных дверях появилась фигура Семёна Чернова, а за ним шла Миланка, держа за руку ещё одну гостью. Я вопросительно посмотрел на неё. – О, это моя подруга! – улыбалась Миланка. – Будущая звезда болгарского кино! Мы уже двинулись к машине, как в дверях показались ещё три девичьи фигуры. – Ой-ой, мы не опоздали? – махнув рукой, закричала одна из них. Семён виновато посмотрел на меня и молча пожал плечами.
– Я так мечтала попасть на эти шашлыки! – сказала другая.
Мне пришлось заказывать вторую «Волгу». Диспетчер транспортного отдела хмуро сказал: — Только из уважения к тебе. Цель поездки? – Прогулка по утреннему городу, – я произнёс, заранее приготовленную фразу. Диспетчер так и записал в толстую общую тетрадь. Когда мы рассаживались по машинам, прибежали ещё трое, — два парня из «Совинтерфеста», а с ними невысокая женщина средних лет с большим фотоаппаратом на груди. К моему ужасу я узнал в ней французскую журналистку, о которой нас предупреждал наш Куратор. «Особое внимание обратите на журналистку из Франции мадам Мари Жермен. Это – ярая антисоветчица, очень злая и острая на язык. Она печатается в либеральной парижской газете. Я удивляюсь как ей вообще дали аккредитацию. Она будет спрашивать вас об Афганистане, о нарушении прав человека. Старайтесь не отвечать ей ни на один вопрос». Но делать было нечего. К неудовольствию диспетчера, мне пришлось заказывать третью машину. К нам шли трое переводчиков — с португальского, французского и болгарского. Все они были из Москвы. – На шашлыки? Мы с вами! – нахально сказал один из них, и они расселись по машинам. – Куда едем? – спросил шофёр. – На старогородской базар. Шофёр хмыкнул. – Понятно! И наша кавалькада из чёрных «Волг» двинулась по утренним пустым ещё улицам. Тогда было несколько выходов из базара. Для конспирации мы побродили вдоль по пустым ещё прилавкам. Торговцы только расставляли свои фрукты и овощи. Мы вышли со стороны Медрессе Кукильдаш. Гости с восхищённо зацокали. Перешли дорогу и стали спускаться вниз в расположенную рядом махаллю. Она называлась Жар, что означало овраг, низина. Скопление этих глинобитных домов с узкими проездами, кривыми пешеходными тропками составляли сложный лабиринт, в котором можно было заблудиться. Но именно здесь зимой и летом, в любую погоду, в жару и ненастье можно было великолепно пообедать, потрясающим лагманом и нежнейшим шашлыком. Эти доморощенные ресторанчики были раньше чуть ли не в каждом дворе. Многочисленные милицейские облавы не могли справиться с этим запретным занятием жителей махалли. А слава об Овраге росла с каждым днём. Француженка жадно щёлкала фотоаппаратом, снимая эти полу трущобы, дымоходные трубы, воздушные змеи в проводах, голубей в утреннем небе. Я повёл их по знакомым местам. Но все дворы были закрыты, а одна из женщин прошептала мне на ухо: «Вы сегодня не найдёте здесь ничего. Вчера приехал целый автобус с милиционерами и сам начальник Райотдела орал, что если кто-то сделает хоть одну палочку шашлыка на продажу он посадит того на три года в тюрьму». Мы бродили по переулкам уже около часа и заметно устали. Кинокритик из Москвы разочарованно сказал мне: — Зря мы встали в такую рань. Француженка, немного говорившая по-русски как-то нехорошо ухмыльнулась и сказала с иронией: — Почему же мсье Симон, у меня получится великолепный репортаж! Смотрите. Какая живописная стена! Как будто из прошлого века. Настоящий Восток! Честно сказать в её словах была правда. И мне вдруг стало нестерпимо стыдно, что я проявил слабость и взял эту злюку с собой. Эту махаллю должны были снести уже лет пятнадцать назад, после землетрясения. Но как это часто бывает, снос ветхих домов затянулся. А жителям было не выгодно делать какой-либо ремонт своих жилищ. В этот момент одна из калиток распахнулась. Улыбающийся человек лет сорока с каким-то восторгом воскликнул: — Мехмонлар, гости! Фес-ти-валь! – и он широким жестом пригласил нашу компанию во дворик. – Заходите, дорогие! Он был небрит, одет по-домашнему. Мы вошли в этот двор. Маленький, но необыкновенно уютный. Часть территории и дорожки были выложены старинным квадратным кирпичом. У противоположной стены яркими пятнами выделялся цветник с роскошными розами, а по краю цветника вдоль бордюра, выделенного косо посаженными кирпичами, росли кустики райхона. На стене небольшого айвана висело старинное сюзане. А на полу на бархатных одеялах спали дети разного возраста. Кто-то уже проснулся и с любопытством оглядывал незнакомцев. На цементном крылечке аккуратно стояли туфли, босоножки, калоши и детские сандалии, несколько десятков.
За небольшими оконцами, выкрашенными яркой синей краской, виднелась герань в горшочках, а за трогательными занавесками мелькали лица женщин. В узком проходе в углу двора дымился разожжённый тандыр. И подросток лет пятнадцати умело и ловко шлёпал сырые заготовки будущих лепёшек к раскалённым стенкам тандыра. В двух матерчатых клетках, весящих над айваном, пикпиликали перепёлки. Мы познакомились с хозяином. Его звали Собит. Был он нонвой-лепёшечником. Разговаривая с нами, он успевал давать распоряжения. Весь дом пришёл в движение, включая детей. Все домочадцы получали разные поручения. Одна из дочерей поливала из ведра землю, другая аккуратно, не поднимая пыли подметала, маленькая девочка повесила на гвоздик у рукомойника свежее вафельное полотенце, а в мыльницу положила брусок красного мыла. В зеркале, вделанном прямо в дувал, виднелись пятна сырости. Кто-то из взрослых уже расставлял столы. Кто-то вытаскивал из дома разнокалиберные стулья и табуреты. А длинную узкую скамью покрыли цветастой курпачой-одеялом. На столы разной высоты расстелили длинную полосатую ткань – как бы скатерть.

Наша компания устало расселась за столами. Женщины быстро расставляли вазы с фруктами, пиалки с золотистым мёдом, белейший каймок, сливочное масло, сахар-нават, похожий на слюду и другие сладости. Подросток принёс на савате – плоской корзине горячие с пылу с жару лепёшки.
Хозяин дома громко сказал: «Шашлык-пашлык будет позже, надо подождать! А сейчас – лучший завтрак – горячая лепёшка, каймок, виноград и чай! Хотите чёрный. Хотите зелёный!» Сидевшая рядом со мной француженка шепнула с раздражением:
— И всё-таки вы обманываете меня… Вы с ним давно знакомы! – Я вижу этого человека первый раз! – твёрдо сказал я. – Такого не может быть! – она резко встала из-за стола. Мари Жермен ходила по двору снимала убранства двора, тандыр, поленницу дров, герань на подоконнике. Она подошла к цветам. Свежие ещё в росе покачивались розы жёлтого, белого, бордового цветов. Она наклонилась и вдохнула их аромат. Оглянулась, что-то взволнованно сказала по-французски. Переводчик, макая кусочек лепёшки в каймак перевёл: — Мадам Жермен сказала, что такие розы росли в их доме в далёком детстве. К ней подошла Миланка. – Пожалуйста, снимите меня на фоне этих прекрасных цветов. Я была уверена, что лучше, чем в Болгарии роз не бывает. Но я ошиблась. О, здесь растёт базилик! Это мой любимый запах! Хозяин дома отломил веточки бордового райхона и галантно заложил их за уши женщин. Необыкновенный завтрак продолжался. Двое парней внесли длинный мангал на металлических ножках, в углу которого уже дымились угли. Вслед за парнями во двор вошёл мужчина. Вежливо поклонился гостям. — Это мой друг, — представил его Собит. Самый лучший шашлычник в Ташкенте – Олимбой! Он извинился и скрылся в доме. Молодые женщины тем временем переодели детей в праздничную одежду и сами надели свои лучшие платья и украшения. Олимбой нарезал маринованное мясо, помощник нанизывал аккуратные кусочки на шампуры. Кто-то раздувал картонкой тлеющие угли, а кто-то нарезал салат из помидоров аччик-чучук. Вбежал старший сын Собита. В руках у него была сетка с бутылками. Внимание Мари привлекли молодые женщины с детьми. Она щёлкала подряд женские и детские лица, торопливо перезаряжая фотоаппарат и приговаривала по-французски: — Какая прелесть! Утреннее солнце освещало лица необыкновенным светом. Она оглянулась на меня. Это была словно другая женщина. Мари улыбалась. А в глазах её блеснули слёзы. – Спасибо вам! – сказала она мне. Тем временем принесли завёрнутую в байковое одеяло самсу. Её тут же разложили перед гостями. – Угощайтесь! – говорила жена Собита. – Эта самса с тыквой.
На айване появился Собит. Он был гладко выбрит. Причёсан, в белой финке и выходных брюках. – Хуш келибсиз, азиз мехмонлар! Добро пожаловать дорогие гости! — широко улыбаясь сказал он.

…За столом царило оживление. Один за другим поднимались тосты. Кто-то пил водку, кто-то красное вино, а кто-то минеральную воду. Гости нахваливали шашлык. Он на самом деле был великолепен. Олимбой только и успевал раскладывать очередные шампуры с мясом на мангал. Потом дети под дойру танцевали и пели песенки. Миланка не вытерпела и пошла в круг танцевать с детьми. А через некоторое время уже танцевал весь двор.
…Вечером того дня в фойе гостиницы я увидел Куратора. Он стоял за колонной у винтовой лестницы. Поманил меня пальцем. По его лицу я понял, что мне несдобровать. Я подошёл к нему. – Ну, здравствуй, массовик-затейник, — негромко сказал он мне и протянул ладонь. Он неожиданно сжал мою руку с такой силой, что от боли у меня выступили слёзы на глазах. – Ты шутить со мной вздумал? – Куратор выматерился. – Я же тебя сгною. Как пробка вылетишь из своей киностудии. И туда тебя не пустят ближе пушечного выстрела. Поверь мне, я это сумею сделать. Повести целую ораву гостей в Жар? Да плюс ещё с этой француженкой? Короче, всё мне напишешь, с кем куда ходили, о чём болтали… Ты понял меня? – и он отшвырнул меня как котёнка.

…После окончания фестиваля прошло месяца два или три. На очередном мероприятии в Доме кино я снова увидел Куратора. К моему удивлению, он шёл, широко улыбаясь и подойдя, обнял меня. – Надеюсь, ты на меня не очень обиделся тогда? Он словно источал само радушие и приветливость. Я промолчал.
– Ну ладно, извини за резкость. У нас профессия такая. Мы прошли в буфет. Сели за столик. Он открыл свой кейс, вытащил какие-то бумаги. Кроме этого, извлёк из портфеля ксерокопию бурового цвета газеты на французском языке. И первое, что мне бросилось в глаза фотография младшего внука пекаря Собита из махалли Жар. Мальчик улыбался, протягивая в кадр цветок. Я вопросительно посмотрел на Куратора. – В «Софинтерфесте» сделали анализ зарубежной прессы о нашем фестивале, — закуривая сигарету, деловито произнёс Куратор. — И как это не удивительно лучшей была признана статья Мари Жермен. Да-да, той самой! Вот перевод статьи. Почитай, потом вернёшь мне. – Он похлопал меня по плечу, потрепал за щёку. – Не держи обиды. Ты молодец! – Он закрыл свой кейс ушёл. Статья называлась «Запах хлеба и розы». Два первых небольших абзаца были посвящены непосредственно Международному ташкентскому кинофестивалю, его статусу, почётным гостям и фильмам, получившим награды. А остальная часть большой статьи рассказывала об уютном дворике в старом городе, где их приняли как самых дорогих друзей. Далее Мари Жермен подробно писала о большой семье ташкентского нонвой-пекаря лепёшек, о детях, об угощении, о волшебных фруктах, о том ощущении счастья, дружелюбия, которым было наполнено то утро. «Я вдыхала запах необыкновенных роз, которые цвели в маленьком цветнике дворика Собита и, словно окунулась в собственное детство, с его солнцем, детским смехом, ароматом роз и искренних улыбок. Я увозила в Париж человеческое тепло этой скромной семьи, удивительного города Ташкента, и этой, по истине, благословенной земли!»

Я шёл пешком, не замечая дождя, осеннего ветра. Все эти месяцы я жил в ожидании обещанных мне неприятностей. А сейчас, словно гора свалилась с плеч. И мне стало легко и покойно. Мысленно я вспоминал то утро, лица пекаря, его женщин, многочисленных детей и внуков, соседей, которые пришли в его двор, чтобы только поприветствовать гостей. …

Дождь смывал краску с ещё не убранных афиш.

18.05.2020
(продолжение следует)