Доллары для мамы Разное

Ризо Ахмад

Осень в этом году была теплая, уже и ноябрь наступил, а люди всё еще не надевали пальто и хотя бы плащей, курток и зимних сапог. Но зима приближалась, это чувствовалось старым людям, степенно так шла, не спешила, сегодня +17, завтра +16. Дождей и ветров, привычных в это время, тоже не было, листья, и пожелтевшие чуть, и совсем зеленые, нехотя опадали, а сорная трава всё еще выходила из-под земли, совсем не заботясь, что по такому времени года может быстро погибнуть при резком наступлении холодов.

Вишневые деревья поблекли, листья их как-то побелели, но всё еще держались. А ведь недавно вроде пригоршнями все ели вишенки, вкусные и кисленькие по их нутру. Но на улице можно было найти и золото, охватившее чинары, они раньше других желтеют и блестят на солнце еще долго – долго. Вот и сейчас солнце в зените и чинары искрятся, полыхают на фоне синего неба. Но солнце как раз и выглядывает лишь к полудню, а до того его не пропускают тучи или туман, образующийся разницей температур, внизу воздух еще теплый, а наверху уже холодный. А и туман истончается к полудню, когда солнце окончательно его побеждает измором, но и оно ненадолго, к пяти вечера уступает ранним осенним сумеркам.

До дома еще далеко, но Зафар выходит из автобуса за 4 остановки до него. Пройти бы медленным шагом, некуда ведь спешить, а кто ждет – подождет. Но он знает, что его ждет мать. Только она одна. Она тоже была одна после смерти его отчима, он и перевез ее к себе: чего им в одиночестве обоим мыкаться, надо забыть старые обиды и помогать друг другу, уважая и ценя чужое личное пространство. Да что и говорить, теперь в его квартире было чисто и стоял запах приготоаленной еды, а мать теперь не боялась, хватит ли ей пенсии на то или это, и от чего ей стоит пока отказаться.

Зафар не замечал листьев под ногами, громоздившихся кучками на его пути. Листья никто не убирал, куда они девались по весне – черт знает,  ведь он не видел ни одного человека, собиравшего их. До дома было еще много идти и Зафар вспомнил о матери.

В последнее время она для него существовала как бы в двух измерениях: вроде бы и есть, вот она смотрит телик и своего любимого Малахова, вот она готовит сыну завтраки и ужины, беседует с Зафаром вечерами, просит после работы что-то из магазина принести или требует немедленно снять с себя всё и бросить в корзину для стирки, а самому надеть теперь же всё чистое, остальное грязное она сама найдет в его гардеробе, да и пусть накрошит на терке целый кусок хозяйственного мыла, с ним машина стирает лучше, а завтра она хочет затеять большую стирку.

И вдруг совсем другая, когда не узнает его по телефону, потом вечером со страшными глазами говорит ему о своих страхах, что кто-то допытывался, есть ли кто дома, наверное это были грабители. Или вовсе не узнает его наяву, не открывает дверь и кричит ему сквозь нее в глазок – кто вы, я вас не узнаю, нет – нет, никак не припомню вас. Приходится доставать свой ключ, благо на двери изнутри никакого засова, грубо оттолкнуть ее, а потом долго  успокаивать, отвечая ей на вопросы. Наконец по запаху она узнает его, как притянет он ее к себе в порыве сыновнего чувства, хоть это  осталось в ее памяти, хоть это осталось. При таком Альцгеймере хоть не спрашивает, как дела у него в школе, представляя его учеником 8 или 9 класса.

А еще один есть бзик у нее – один карман ее кофты зашит, там она хранит свои доллары. Ну хранит и хранит, плевать, так ведь постоянно распарывает шов на том кармане, вытаскивает и считает, сколько их там и не убыло ли. А что там считать, там три бумажки, 300 долларов, сын сам их ей давал. Мать  хранит их на свои похороны и хорошие поминки, поэтому додаст сыночек еще, чтобы тысяча получилась, тогда и умрет, а сын распорет карман и всё, что сказала, сделает ладно. А он не спешит давать ей очередную бумажку, чего торопиться – пусть поживет.

Но сегодня он  несет ей еще одну такую купюру, сто баксов. Она очень требовала и упрекала, что давно не давал. Ему в принципе нетрудно, он в пересчете получаетпять таких бумажек в месяц. И они не все уходят, остается примерно половина. А что, по рестаранам они не ходят, налоги все вовремя, одежду не покупают, а из еды самое простое – утром молочные продукты, а вечером борщ или солянка. Днем же на работе он ест завернутый ею для него большой бутерброд и запивает колой, вот и всё. Так что он, кроме всего прочего, откладывает на свой автомобиль, но мама об этом не знает. Ему нравится Шевроле – Нива, он бы тогда ездил с друзьями на охоту. Так что всё нормально, ничего страшного…

Его окликнули, это была знакомая проститутка. Кстати, он заметил, что в городе стало много проституток. Вроде и жизнь улучшается. А может деньги легкие, от легкого заработка никто еще не отказывался. Но Элла ему нравилась. Она была милая евреечка, чистенькая, опрятная, классический секс и никаких изощрений и извращений, никаких выдумок – придумок.

• Привет, пойдешь со мной? Только будешь платить баксами.
• Ты тоже копишь на похороны?
• Что-что? – она не расслышала или не поняла.
• Да нет, я так, а сколько?
• Двадцать пять!

Он уже ступил к ней навстречу, но вспомнил что – то:

• Нет, Элла, не сегодня, сто баксов не разменяю, обещал!
• А-а, ну-ну, до завтра, может быть.
• Может быть, милая!