Халима Насырова: «Я знала, что я несчастный ребёнок» История Старые фото Ташкентцы

Я знала, что я несчастный ребенок. Сколько раз слышала это от моей матери Хасиятхон! Я была девятым ребенком в семье. Девятой девочкой! В те времена в узбекских семьях встречали рождение девочки жестокими словами: «Чем родить тебя, лучше родить камень, он пригодился бы при постройки стены».

Моя мать вошла в дом отца, Мухамеда Насыра, второй женой.
По закону вторая жена, вошедшая в дом при жизни первой, имела половинные права. При рождении ребенка от второй жены не устраивали пышного тоя, как при рождении первенца от старшей жены. У моей матери не было ни одного мальчика. Ожидая меня, мать молилась аллаху, просила у него сына, плакала, боялась… Родилась я, девочка. Отец даже не посмотрел на меня. Он ругал мать. Порывался избить ее, больную и изнеможенную, готовую умереть от страха.

Но я не чувствовала себя несчастной. Я была очень веселой. Любила мать, своих двух сестер – Ходжар и Айшу (остальные мои сестры умерли), любила наш дом, сад, горы, у подножия которых раскинулся наш кишлак Таглык, любила быстрый арык, к которому мы бегали с медными кувшинами за водой.

Обычно пела мать простые, задушевные народные песни. Она знала бесчисленное количество метких, острых народных пословиц, создавала их сама, и народ прозвал ее «Аллома», что значит «умный человек, просвещенный». Но Хасиятхон никогда не училась, она была неграмотна, как и все женщины нашего кишлака.

Мулла, муж Ходжар, закончив свои дела в Коканде, приехал за нею. Ходжар заторопилась. По то¬му, как побледнело ее лицо, как дрожали ее пальцы, когда она надевала паранджу, было видно, что она очень боялась своего мужа.
Мы с Айшой слышали, как на прощание мать ти¬хо сказала ей:
– Не давай бить себя в живот. Береги ребенка.
Зимой Ходжар стала матерью. Она долго болела, но мою мать к ней мулла не пустил.
Мать работала так много, что я не знала, когда она отдыхает. Она пряла, изготовляла маты, добывая нам на жизнь и на выплату за дом и сад.
Каждый день приходил Хайдар и напоминал о долге, намекал об Айше.
Но, видно, не суждено было нам жить в отцов¬ском доме…

Глухо доносились до нашего кишлака отголоски великих мировых событий. Постепенно волнующих вестей становилось все больше. По тому, как соседки перешептывались с матерью, я чувствовала, что слу¬чилось что-то удивительное,
Мне было пять лет. Что я могла тогда понять? Да и мать моя понимала очень немного. А в кишлак прилетали все новые и новые слухи, непонятные слова… Революция… Большевики… Война… Люди, не умея разобраться в происходящем, шли к мулле; тот заставлял молиться и проклинать большевиков.
Мулла говорил, что большевики — это «неверные», они восстали против аллаха. Их ждет страшная расплата. За веру должен встать народ. Появилось и новое слово – «басмачи». Мулла говорил, что басмачи – защитники веры, они друзья народа. Но скоро узнали мы правду.

В тот вечер я узнала от Яшена печальную исто¬рию его родной сестры Султанхан. Еще совсем де¬вочкой ее продали за калым богатому человеку. Жизнь ее ограничилась стенами ичкари, даже к род¬не ее не пускали. Лишь раз в год муж провожал ее, закутанную в паранджу, к родным, провожал вече¬ром, чтобы никто не увидел ее. Это была единствен¬ная ее радость. И снова целый год она сидела запер¬тая в четырех стенах, ожидая, когда придет единст¬венный ее праздник.
Яшен очень жалел свою сестру, он негодовал на старые обычаи и законы, порабощающие женщин.
Я рассказала ему историю Ходжар, так похожую на историю его сестры, и мы еще раз поклялись друг другу все свои силы отдать борьбе за раскрепощение женщин.

У Ходжар была подружка, дочь нашего соседа. Говорили, что она самая красивая во всей округе. Я смутно помню ее. После ухода Ходжар она иногда забегала к нам. Веселая, быстрая, она звонко смея¬лась, играла с Айшой, баловалась со мной и Расул-джаном. Мать очень любила ее. Когда она осо¬бенно тосковала по Ходжар, она шла в дом ее подружки.
И вдруг девочка пропала. Пропала после того, как двое неизвестных мужчин, гостивших два дня у муллы, покинули наш кишлак. Прошел слух, что это были басмачи.
Обезумевший отец пропавшей девочки бросился к мулле. Народ волновался, столпился у дома мул¬лы, ждал. Но вот вышел несчастный отец – вид у не¬го был смущенный и растерянный. За ним шел важ¬ный и гордый мулла. Так же как отцу пропавшей, он рассказал собравшейся толпе, что девочку унесли ангелы, унесли на небо…
Народ замолк. Только кто-то нерешительно спросил:
– Почему же святые выбрали именно ее?
Мулла, поддерживая свой тучный живот руками, ответил:
– У нее была ангельская красота и чистая душа. Отец ее должен гордиться.
Но опять раздался чей-то голос:
–Девочка пропала, ее надо искать!
– Велик аллах, пусть ищут, – невозмутимо отве¬тил мулла и спокойно ушел к себе в дом.
Народ постоял, потоптался и разошелся. Что скажешь? Аллах велик…

В комнате, куда мы вошли, за большим столом сидели две женщины. Они приветливо взглянули на нас. Одна из них, молодая и красивая, улыбнулась Расулджану, которого мать от волнения так сильно прижала к себе, что он закряхтел, и спросила:
– Что тебя, сестра, привело сюда? Садись и рас¬сказывай.
Это и была Турахон-ое. Та, что постарше, была известная активистка Таджихон Шадиева. Мать начала рассказывать о своей горькой жиз¬ни. Женщины слушали ее внимательно, не переби¬вая, но когда мать сбивчиво, волнуясь, стала повто¬рять все сначала, Турахон-ое ласково остановила ее:
– Ты не волнуйся, сестра. Мы поможем тебе. Советская власть открыла детские дома для сирот и для таких детей, как твои. Советская власть не оста¬вит тебя, она даст приют твоим детям, она даст ра¬боту тебе. Твои дети будут учиться. Понимаешь?
– И девочки? – нерешительно спросила мать.
– И девочки и мальчики. Ты должна запомнить на всю жизнь: теперь у нас и женщины и мужчины имеют одинаковые права, все теперь равны.
И мужчины согласны? – удивилась мать.
– Это закон. И согласны или не согласны муж¬чины, они должны подчиняться.
– А если они не захотят?
– Советская власть разъясняет им законы, вос¬питывает их, но тех, кто продолжает бить своих жен и продавать за калым своих детей, тех судят и нака¬зывают.
– Тогда всех мужчин придется судить и наказы¬вать, – сказала мать, – ни один из них не захочет быть равным с женщиной.
Турахон-ое весело рассмеялась, она ласково, как с ребенком, говорила с матерью, объясняя ей много нового, совершенно незнакомого. Она подробно рассказала матери о детском доме, сильно удивив ее тем, что нас, ее детей, будут содер¬жать и учить бесплатно. За все будет платить совет¬ская власть…
И вот с бумажкой в руках Шадиева и мать ве¬дут нас в детский дом. Мы все боимся, конечно.

Мать утешает нас. Если нам будет плохо, она за¬берет нас из детского дома. Ей обещали работу; мо¬жет быть, она найдет работу и для Айши, и мы снова будем жить все вместе. Я горько плачу и держусь за платье матери. Я не хочу в детский дом, не хочу расставаться с матерью. Плачет и Айша. Один Расулджан с интересом рассматривает незнакомые улицы, дома, встречающихся людей. Он смеется, он ничего не понимает…
Вот и детский дом. Нерешительно, робко, со стра¬хом переступаем мы его порог.
Прощай, старая жизнь, прощай навсегда!..

В первый раз в жизни на меня надели новое белье и платье. Одежда была из грубого и дешевого материала, но раньше я всегда ходила в старых, заплатанных, вылинявших платьях, я ни разу еще в своей жизни не надевала ничего нового, ни разу в жизни, а тут вдруг… Я была счастлива и горда.
Нас сытно накормили.
Но ночь оказалась для меня тяжелой. Дети спали на кроватях. До сих пор я не только не лежала на кровати, но никогда ее и не видела: мы всегда спали на полу. И сейчас я ужасно боялась свалиться.

Воспитателями и педагогами в нашем детском доме были женщины-татарки. Грамотных узбечек в Туркестане тогда было очень мало. Первым нашим педагогом узбечкой была Масумахон. Я хорошо помню ее. Высокая и стройная, как юное деревце, с ласковым лицом, с большими, блестящими, всегда живыми глазами, она была очень красива. Мягкая, женственная, она всех притягивала к себе. В детском доме ее любили.
Мне так нравились песенки Айши, что я легко запоминала и пела их. Сначала пела я потихоньку, но мотивы песенок всюду преследовали меня, они были все время со мной, и скоро я, не замечая этого, сама начала распевать их при подругах. И подруги прозвали меня «Майной».

В 1924 году в Москве при Узбекском доме просвещения была организована трехгодичная узбекская театральная студия. В эту студию из Узбекистана послали 24 человека, среди которых были и наиболее талантливые участники театральной самодеятельности, и молодые актеры.

В этом же 1924 году другую группу театральной молодежи послали учиться в Баку, в театральной техникум. В техникуме, кроме специальных предметов, изучались и общеобразовательные. Нагрузка была очень большая, но мы страстно хотели учиться и жадно поглощали все новое, что давал нам техникум. Усталости не знали.

Билеты в театры раскупались заранее, их обычно не хватало. Перед театральными кассами всегда были очереди. Интересный обычай установился в Андижане. Там театральная касса открывалась в 5 часов дня. Занятые люди не могли выстаивать целыми днями за билетами. Сам по себе установился порядок: люди оставляли вместо себя различные предметы – клали на землю камни, палочки с привязанными к ним разноцветными тряпочками или записками. Не было ни одного случая, чтобы кто-нибудь разбросал эти палочки и камни или нарушил очередь. К 5 часам приходили люди и в строгом соответствии с последовательностью оставленных предметов выстраивались в очередь.

Когда в Андижанский театр впервые пришла на представление женщина (и пришла-то она в парандже), ее убили и повесили на дереве. А днем по городу разнесся слух: каждая женщина, которая осмелится пойти в театр, будет убита.

Мы готовились к большим гастролям по городам Узбекистана. Учащиеся Бакинского техникума ехали на родину с отчетом о своей работе.
За три месяца гастролей мы должны были побывать в Ферганской долине, в Ташкенте, Самарканде, Намангане, Андижане, Бухаре, Коканде.
На первом представлении в Коканде присутствовали моя мать и Айша. За то время, что я не видела сестру, она похудела, выросла, стала стройной и интересной.
Она очень много работала, отдавая все свои силы и энергию работе в женотделе. Айша была секретарем у заведующей женотделом Таджихон Шадиевой.

Зрителей в театр собралось так много, что не хватило мест, все проходы были заняты людьми. Ставили мы «Айдын».
Когда я, волнуясь, выбежала на сцену, темнота зала, битком набитого народом, показалась мне пропастью, готовой поглотить меня.
Я забыла свою роль и остановилась посередине сцены, беспомощно опустив руки.
Зал замер в полной тишине и вдруг хриплым голосом кто-то с ненавистью выкрикнул:
— Бесстыдница!
В последний день пребывания в Коканде я получила короткую записку. Ее подбросили мне незаметно. В ней мне грозили адом на небе и убийством на земле за то, что я выступаю на сцене. Записку я никому не показала.

С ужасом читали мы в Баку, где продолжали свое учение после гастрольных поездок по Узбекистану, сообщение о гибели Турсуной: «В Старой Бухаре несколькими ножевыми ударами зверски убита своим мужем артистка-комсомолка, исполнительница главных ролей Саидазимова…

Театр был на строительстве Ферганского канала больше месяца. Вот где мы особо зримо ощутили кровную неразрывную связь театра и народа. Сюда же, на строительство канала, приехали и Театр имени Хамзы, и театры из Ферганы, Андижана, Самаркан¬да, Намангана — всего на народную стройку при¬ехало две с половиной тысячи артистов и музыкан¬тов.

Работа шла быстро. Люди перевыполняли нормы и старались работать еще лучше. Едва взойдет солн¬це и окрасит землю в золото и пурпур, люди уже спе¬шат на работу — шумной веселой толпой идут они на свои участки. А вечером, когда большие яркие звез¬ды с любопытством осматривали работу людей и, довольные их смелостью и отвагой, весело перемигивались между собой, люди торопились на концерты и в театры.

Площадка, на которой выступали актеры, иногда освещалась факелами. Вокруг расстилались кошмы. В большой круг усаживались тысячи людей. Затаив дыхание, смотрели зрители, как танцевали балерины, слушали, как пели певцы и играли музыканты.

Вот в круг входит Мукаррам Тургунбаева, она танцует. Изумительная грация, классическая красота всех движений, выразительная игра рук приводят зрителей в восторг. Я всегда с восхищением смотрела, как танцует Тургунбаева, но здесь, на строительстве канала, талант Мукаррам раскрылся во всем своем блеске!
Были выстроены большие театры. В них ставили оперу «Буран». И вот тогда особенно почувствовали мы, как духовно вырос наш народ, как дорог ему наш Театр оперы и балета, как нелепы были рассуж¬дения некоторых «теоретиков» о том, что опера еще недоступна нашему народу.

Дехкане готовы были носить нас на руках! После каждого акта «Бурана» и «Гульсары» начинались бурные овации. Мы, артисты, переживали наивысшее счастье от сознания, что мы нужны народу, что мы любимы им, что наше искусство вдохновляет его на большие дела и подвиги. Все свое время мы прово¬дили со строителями, мы не только выступали в теат¬рах с концертами, мы разъезжали по трассе канала, мы были в бригадах во время работы и во время обе¬денных перерывов. Народный энтузиазм охватил всех нас, актеров, мы чувствовали себя участниками этого огромного строительства. Одна из актрис должна была скоро стать ма¬терью, но она ни за что не хотела уезжать со стройки – здесь, на канале, она и родила дочь, которую в честь его назвали Канал-хон.

К нам приехала Ходжар. Она сбросила свою па¬ранджу, крепко прижалась к матери и заплакала. Мать что-то тихо ей говорила, даже раза два за¬смеялась.
Мы переглянулись с Айшой. С тех пор как ушла от нас Ходжар, мы ни разу не слышали смеха ма¬тери. А сейчас, быстрая, улыбающаяся, разостлала она дастархан, достала откуда-то горсточку сладо¬стей, принесла только что вскипевший кумган и на¬лила Ходжар в самую лучшую нашу пиалу чай.

Ходжар была все такой же хрупкой, только ее глаза стали еще больше, под ними появились черные круги, лицо стало прозрачным, и румянец с него ис¬чез. После чая мы все пошли в сад, Ходжар повесе¬лела. Она стала совсем как прежде. Легко подбежа¬ла к нашему любимому урюковому дереву, обняла его ствол и вдруг запела. Голос ее дрожал, но в нем появилась новая сила и глубина.
Ах, как хорошо она пела!
Ходжар сорвала тоненькую урюковую веточку с бледно-розовыми цветами и пристроила в своих густых волосах. От этой маленькой веточки лицо ее казалось еще бледнее и прозрачнее, а черные глаза— темнее и глубже.
— Знаешь, мама, со всем я смирилась бы, если бы отпускали меня к речке или в горы, — сказала Ходжар, — совсем бы ненадолго… Ах, мама, как бы мне хотелось убежать в горы! Я бы забралась на самую-самую высокую, легла бы на нее и умерла на¬всегда… Отчего, мама, вечерами горы такие синие? Говорят, оттого, что там живет шайтан . Разве могла бы я любить горы, если бы он там жил? Там ведь нет, мама, шайтана?
Она ждала ответа так, будто бы от этого зависела ее судьба.
— Нет там, доченька, шайтана,—уверенно сказа¬ла мать.
Ходжар засмеялась. Ее смех, как нежное журча¬ние ручья, еще долго слышался нам.

Халима Насырова, знаменитая оперная певица, 1912 года рождения, народная артистка СССР. Из архива Натальи Пеньтюховой (Москва), книга “Солнце над Востоком”, М. 1965 г.

Источник: Судьбы и время. Прошлое Узбекистана в устных рассказах женщин – свидетелей и современниц событий
Маруфа Тохтаходжаева
Доно Абдураззакова
Алмаз Кадырова

Отсюда.
Ещё статья о Халиме Насыровой.

Комментариев пока нет, вы можете стать первым комментатором.

Не отправляйте один и тот же комментарий более одного раза, даже если вы его не видите на сайте сразу после отправки. Комментарии автоматически (не в ручном режиме!) проверяются на антиспам. Множественные одинаковые комментарии могут быть приняты за спам-атаку, что сильно затрудняет модерацию.

Комментарии, содержащие ссылки и вложения, автоматически помещаются в очередь на модерацию.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Разрешенные HTML-тэги: <a href="" title=""> <abbr title=""> <acronym title=""> <b> <blockquote cite=""> <cite> <code> <del datetime=""> <em> <i> <q cite=""> <s> <strike> <strong>

Я, пожалуй, приложу к комменту картинку.