Полихромные хроники серых времён Искусство История Ташкентцы

(Случайные совпадения)

Марк Фукс опубликовал в журнал-газете Евгения Берковича «Мастерская».

Окончание. Начало

5.Аброр относился к своему подопечному с уважением и ловил себя на том, что симпатизирует ему, хотя и не демонстрировал этого. Такие отношения не предусматривалось инструкцией и во всяком случае не поощрялись. В случае обнаружения подобного куратора немедленно переводили на другой участок работы.

Давид манерой говорить, обстоятельностью и неспешностью своей, иронией, наконец, напоминал Юзика, а о Юзике у Аброра были особые и теплые воспоминания.

Между тем началось то, что впоследствии назвали «застойными годами». Для Давида это время прежде всего означало стабильность и предсказуемость, а это для него лично с его двойной жизнью могло означать уменьшение нагрузки, сужение спектра разовых поручений и в конечном итоге уменьшение числа встреч с куратором.

Так оно и произошло.

Еврейская тематика сошла почти на нет, её как бы вынесли за скобки.

Теперь встречи с Аброром приобрели почти формальный характер.

Между тем на работе разворачивались интересные события. Отделу поручили сосредоточиться на разработке и внедрении режущего инструмента из современных материалов на безвольфрамной основе. Отрасль отставала.

Считалось, что эти вопросы хорошо решаются в ГДР, и в министерстве решили форсировать работы, пристегнув своих инженеров к немцам.

Впервые за долгие годы специалисты направлялись не в Ирак и не в Сирию, а в Европу.

Давид тщательно готовил к командировке своего зама, ему казалось вполне естественным, что за границу его не пустят. Однажды он уже пытался поехать в турпоездку в Югославию и из этого ничего не вышло.

Но в социалистическую Германию его пустили. Полетели директор, начальник его службы и заведующий отделом из главка. В Москве сделали остановку на сутки, и здесь к ним присоединился представитель министерства. Давиду хотелось включить в список своего инженера-инструментальщика, но он понимал, что двое евреев в одной бригаде в ГДР — это уже слишком.

Шёнефельд встретил дождиком. Их уже ждали. В Берлин не заехали. Маленький автобус сразу взял курс на юг. Заботливые немцы в пути, как только выехали на автобан, выдали каждому пакетик с бутербродами и маленькие бутылочки с газировкой. Вскоре их встретил Зуль.

Уже на месте оказалось, что немцы инструмент, из-за которого разгорелся сыр-бор, сами производят лишь частично, режущие элементы покупают через посредников в Швеции, технологию производства их не знают и о составе сплавов представление имеют приблизительное.

К его удивлению руководители командировки совершенно не расстроились, словно знали заранее о шведах, немедленно переключились на культурную программу и магазины.

Делать было нечего, и он пустился гулять по городу, посетил оружейный и автомобильный музеи. В отличие от коренных ташкентцев ничто его в Зуле особенно не удивляло. Разве, что продукты в магазинах. А красоты таких городов для него, западенца, не новость. Он понимал логику этого города, и музыка его архитектуры была привычной.

В Ташкенте, по возвращении, почти неделю просидел с отчетами по командировке.

Пришлось написать за всех. Делал он это без нытья и злобы, словно отрабатывая предоставленную возможность побывать за границей.

Сложнее пришлось с Аброром, вникавшем в самые мелкие и, казалось бы, незначительные детали поездки: кто какие анекдоты рассказывал, как вели себя немцы и почему не было известно заранее о том, что немцы сами твердыми сплавами не занимаются, и почему не предполагали, что, возможно, командировка намеченной цели не достигнет.

Немцы в ГДР, между прочим, вели себя осторожно, не расслаблялись даже вечером за пивом в баре, были начеку и, если разговор переходил на политику, старались немедленно переключить беседу в другое русло.

«Кайне политик!»

Техническое решение он нашел достаточно быстро и без шведов. Под Горьким, на одном из заводов делали нечто похожее, правда, для оборонки. Его специалисты, оттолкнувшись от разработок оборонщиков, добились требуемого результата, оформили несколько авторских и к концу года, после того как удалось модернизировать оборудование и получить нужные материалы, сделали свои образцы. Оснастка к этому времени уже была готова, после испытаний изделия доработали и наладили серийный выпуск.

На техсоветах их хвалили, но поговаривали, что в министерстве и главке недовольны: такие командировки к шведам сорвались!

После того, как генсеки откатались в катафалках по Красной площади и в Кремле заговорили о перестройке, на завод зачастили иностранцы.

Его включали в команду переговорщиков, он совсем забросил работу, переложив ее на зама.

Теперь он жил от визита немецких бизнесменов до приезда китайских промышленников, от совещаний с испанцами и до техсовета с австрийцами.

Толку большого от переговоров не было. Гости были осторожны, да и сами принимающие толком не знали, чего хотят, но работы у него было по горло. Почти ежедневно готовил отчеты Аброру, встречался с ним, получал подробные установки и ориентировки.

Он понимал, что с его помощью и с его подачи сформировался отдел внешних сношений главка и была разработана доктрина работы с западными бизнесменами.

Тем временем поволжские немцы, в свое время перебравшиеся из ссылки, из Казахстана и Сибири в Ташкент, стали уезжать в Германию, греческие политэмигранты повесили замок на свой клуб на Педагогической и укатили в Салоники и Афины, от спячки проснулись братья евреи и выстроились в очередь в ОВИР.

Поначалу пришлось готовить сведения о подавших документы на выезд, но потом, видимо наверху поняли, что качество перешло в количество, плюнули на это дело и успокоились.

На заводе появились кооперативы, замелькали новые лица и у руководства появились новые, подкрепленные большими деньгами интересы.

Министерство в Москве как-то незаметно отошло на второй план, чувствовалось что начальство переориентировалось на местные власти.

6.

В конце года Давид собрался в ставшую уже традиционной командировку в Москву. Походить по коридорам министерства и, как это называлось, утрясти вопросы, а оттуда, уже в принципе решив всё и организовав нужные письма и звонки, в Воронеж в отраслевой институт для защиты заявок.

В аэропорту, при посадке, он обнаружил рядом с собой Аброра:

— Прокатимся в Москву вместе, так решили. Возможно вы понадобитесь нашим.

В Москве по едва уловимым признакам: обрывкам фраз, вопросам чиновников, разговорам в магазинах и в фойе театров он ощутил и отчетливо осознал то, о чем в последнее время изредка заикалась жена и о чем порой поговаривали коллеги, то, о чем он даже думать не хотел, а приходившие мысли на эту тему гнал прочь. Впервые он серьезно задумался о том, что произойдет, если страна действительно изменит формат и форму своего существования и республики перейдут к параду суверенитетов не на словах, а на деле.

Еще в начале лета появились признаки брожения умов даже в партаппарате республики.

Равиль, давнишний партнер по шахматам, в принципе вполне успешный инженер из отдела стандартизации, выдвинутый несколько лет тому назад на работу в горком, неожиданно позвонил и настойчиво, но по-дружески попросил после работы зайти к нему.

Приглашение было необычным, но Давид не стал задавать вопросы, только позвонил жене и сообщил, что задерживается, в конце рабочего дня принял душ, надел свежую сорочку и повязал галстук.

Пропуск был заказан заранее. Милиционер, младший лейтенант, принял его и проводил до лифта.

Вопрос, волновавший горком, оказался неожиданным и простым.

Главная городская газета «Ташкентская правда», обеспокоенная центростремительными тенденциями в стране и разговорами о распаде, решила начать публиковать цикл материалов, призывающих к сохранению Союза.

Цикл назвали «Только вместе!» и под главным заголовком решили поместить перевод этого призыва на всех пятнадцати языках союзных республик.

Запросили отделы пропаганды союзных ЦК, собрали материал, обработали. Завтра выпуск, но тут в последний момент оказалось, что с Украины ответ пришел по телефону и принимавший его инструктор вдруг засомневался в правильности записанного им.

В кабинете кроме Равиля находился и журналист, ответственный за выпуск.

Поздоровались за руки, разлили чай по пиялушкам, и хозяин кабинета изложил просьбу:

— Давид Израилевич! Простите ради аллаха, я тут бросился искать переводчика с украинского и вспомнил, что вы с Украины. Нам надо бы срочно уточнить как правильно написать «Только вместе!» на украинском. То ли «тількі разом!», то ли «тільки разом!».

— Материал срочный, идет в печать, ошибок быть не должно, вопрос на контроле! — уточнил журналист.

— Пишите: «тільки разом»!

— Точно?

— Точно.

Журналист записал ответ на листе бумаги, протянул лист инструктору и попросил завизировать, затем лист передали Давиду, и он также поставил свою подпись.

— У нас так. Лучше пере…, чем недо…. Хоп, рахмат! Я побежал!

Дверь кабинета закрылась.

По пути в буфет, шагая по мягкому ковру длинного коридора Равиль проронил:

— Все с ума посходили. Суверенитет, права, самостоятельность… Добром не кончится. Еще наплачутся!

Спасибо вам Давид-ака, катта рахмат, выручили.

Давид не стал отказываться от похода в горкомовский буфет — это могло обидеть старого партнера по заводским шахматным турнирам.

Пакет, содержавший несколько пачек девяносто пятого чая, бутылку коньяка «Узбекистон», коробку конфет «Птичье молоко» и палку сервелата, Давид устроил рядом с собой в салоне машины.

Теперь в Москве память выдавала на поверхность все эти детали и складывала их совсем не симпатичную ему картину.

Утром Аброр, остановившийся где-то в центре позвонил и назначил встречу:

— У меня билеты в «Ленком». Приходите в «Будапешт» к четырем, пообедаем, погуляем и в театр. Хоп?

Давид с интересом рассматривал зал ресторана и посетителей. За соседним столиком устроилась интересная компания: очаровательные женщины и элегантные мужчины. Из доносившегося до них оживленного разговора он не понял ни слова и вопросительно посмотрел на Аброра.

— Мадьяры — проронил тот. — Музыканты, струнный квартет Бартока, обсуждают вчерашний концерт и прием в Министерстве культуры.

Давид онемел от удивления. Такой осведомленности даже от Аброра он не ожидал.

После обеда вышли на улицу, уже стемнело и зажглись фонари. Пошли по Пушкинской неспешно, в сторону театра.

— Дела вот какие, — начал Аброр, — мы москвичам по всей видимости больше не нужны. Неинтересны. Во всяком случае на нашем уровне.

Вроде отпускают в свободное плавание. Пока отпускают.

Из сказанного сейчас Давид понял немного, но вопросов задавать не стал, только кивнул. Он все еще был под впечатлением от эпизода с венграми.

Остановились у ярко освещенной витрины магазина, уставленной импортными пишущими машинками.

— Жизнь усложняется — словно продолжая начатый разговор проронил Аброр.— В Воронеж можете не спешить, ничего не решите. Связи рвутся. Новые интересы и новые реалии. Пока все образуется немало времени пройдет.

А венгерскому не удивляйтесь. У меня способности к языкам.

Я ведь начинал с танков, командовал ротой, в Веспреме, в Венгрии — продолжил Аброр, а когда обнаружилось, что за два года ко мне без особых усилий с моей стороны прилип венгерский язык, направили на учебу в Москву и в Минск. Должны были распределить на службу в Финляндию, но в конце концов направили на родину, в Ташкент. Так что теперь молодость вспоминаю в московском «Будапеште».

Попрощались у метро.

— Особенно на Москву не надейтесь, впереди перемены.

Наступило время неопределённости. Завод резко сократил работу, связи с Москвой рушились, начались серьезные проблемы со снабжением, единственное что работало в полную нагрузку — это незаметно и даже непонятно как появившиеся в цехах и лабораториях кооперативы. Давид сторонился, избегал их. Его в принципе устраивал сложившийся порядок вещей, он привык к своему положению и не хотел перемен.

Аброр не беспокоил до конца лета и встречу назначил только в середине сентября. Велел ждать на остановке у кафе «Лаззат», напротив консерватории.

Такси остановилось рядом с Давидом за рулем сидел Аброр. Поехали за город, на север.

Пересекли кольцевую дорогу, затем свернули с трассы и остановились возле спрятавшейся в деревьях чайханы на берегу стекающего с гор сая. Вдали на горизонте виднелся Чимган.

— Палван-ака! — обратился к чайханщику Аброр. — Один чёрный и один зеленый.

Разливая чай по пиалам Аброр начал разговор. Собственно, не разговор, а монолог.

— Палван мой дальний родственник. Со стороны отца. Свой человек.

То, что я сейчас скажу, Давид Израилевич, между нами.

Мы ведь с вами — номенклатура Москвы и наша с вами работа на центр подошла к концу.

Республика стала независимой. Формируются новые органы, привлекаются новые люди.

Я ухожу на другую работу. Может увидите по телевидению и узнаете, или прочтете в газетах. Не удивляйтесь.

Эта страница жизни нами прочитана. За вами больших дел нет, обиженных вами мало, почти нет. В воздухе вы висеть не можете, закрепят за местными органами, дадут нового сопровождающего и поставят новые задачи.

Мой вам совет, не тяните, соберите все необходимое и уезжайте к брату, в «идишланд».

«Вос из гевейн ништ цу шпейт, из аусгештелет, ун ир зент шойн дорт».

Вы меня поняли?

Пока разберутся, пока вспомнят, а вы уже там.

Сейчас это возможно. Не тяните и не втягивайтесь в новые отношения. Пропадёте. Мой совет…

А идишу не удивляйтесь. Я его с детства знаю. Получил в подарок.

Вы мне моего близкого родственника напоминаете. Сантименты…

На днях познакомлю с новым куратором.

В трудные времена мы вступили, Давид Израилевич.

Если возникнут сложности свяжитесь с моим приятелем. Нариман Хайретдинов. Старший тренер в спортклубе инструментального завода. Узнайте расписание тренировок борцов и подъедете. По телефону не звоните. И имя запомните. Я ему о вас скажу.

7.

Нового куратора интересовали кооперативы и все связанное с ними. У Давида здесь был пробел: он избегал, не интересовался вовсе и сторонился всех этих ушлых и ловких ребят на новеньких машинах и их полулегальных бизнесов.

Новый куратор, после очередного объяснения с Давидом на его слова о том, что, мол, кооперативы с их делами не по его части и он, мол, вопросом не владеет, подытожил разговор так:

«А вы, Давид Израилович вникайте. Мы вам поможем. Сейчас вся работа там».

Встречи с куратором упростились, он стал приезжать прямо к нему на работу, формальностей стало меньше.

И Давид постепенно втянулся в кооперативные дела. Слова Аброра он не то чтобы забыл, но они отступили на второй план.

Давиду доверяли, он это чувствовал.

Если честно, то жить ему стало легче. Ему поручили проектирование, производство и испытания инструмента.

И, кроме того, деньги.

Сейф, в котором раньше на верхней полке лежали редкие бумаги «для служебного пользования», а на нижней в бутыли хранился месячный запас спирта для производства, пришлось освободить. Теперь там лежали деньги. Много денег. Наличка проходила через его руки. Когда деньги накапливалась, приезжал куратор, все забирал, не считая. Через некоторое время он же заезжал на четверть часа, и как бы между прочим, протягивал конверт ему.

— Берите. Берите, это ваше: премиальные.

Ему предоставили свободу действий в кадровом вопросе, разрешили, подкрепляя заявки, платить наличными за всё необходимое для производства. Он подобрал несколько дельных помощников, хотя дефицит классных специалистов уже чувствовался. Европейцы стали уезжать кто куда. Чаще всего в Россию.

Помог старый товарищ, писавший когда-то у него диплом — Лёня Дё, приведший своих корейцев, грамотных и дисциплинированных.

К концу года обнаружилось, что производственный механизм заработал и дела делаются как бы сами собой. Проектирование, производство, испытания — все получалось вовремя. Тревога по поводу кооперативов с их не совсем понятными ему схемами производственных и финансовых отношений почти перестали его волновать. Он стал привыкать к новой обстановке.

Порой он ловил себя на мысли о том, что куратор ничем кроме кооперативов не интересуется, даже формально и отношения их все больше напоминают производственные планерки.

И это его в принципе устраивало.

Посещавшие его раньше мысли о выезде за рубеж стали отступать и казались неактуальными. Все шло хорошо.

К осени Давид закончил ремонт, а по сути построил заново дачу и поставил под окнами новую «шестерку» модного цвета «сафари».

Дочери давно уже жили самостоятельно, своей жизнью, имели свои взгляды на нее и строили свои планы, в подробности которых он особенно не вникал, но от жены знал, что себя они видят вне Средней Азии. Он считал это разумным, и даже был готов помочь деньгами.

Он осознавал себя обеспеченным человеком с обустроенным бытом и солидной материальной базой. Он потихоньку скупал в надёжных местах доллары и оборудовал на работе в станине лабораторного испытательного стенда хитрый тайник для них.

Ему перевалило за шестьдесят. По старым советским понятиям возраст выхода на пенсию, но он считал возможным поработать еще лет пять-шесть и поднакопить еще.

Впервые за долгие годы ему показалось, что его оставили в покое, и он чувствовал себя освободившемся от второй, ненавистной ему части своей биографии.

Он настроился на спокойную обеспеченную старость и собрался перечитать книги своей юности.

8.

В вестибюле спортивного клуба инструментального завода во время тренировок борцов было людно, как обычно.

С тех пор, как воспитанник клуба Рустем Казаков привёз из Мюнхена золотую олимпийскую медаль и подтвердил тем самым высокую репутацию не только местных борцов классиков и вольников, но и самое главное — курашистов, популярность клуба взлетела до немыслимой до того высоты, появились многочисленные влиятельные поклонники, друзья из СКА и «Динамо». От молодежи, да и от людей постарше и посолидней, желавших заниматься этим престижным, а главное необходимым в нынешней жизни видом спорта, отбоя не было.

Здесь можно было обнаружить как молоденьких студентов из престижных вузов, модных, популярных музыкантов столичных ансамблей, звезд кино с их друзьями — каскадёрами, так и ребят с уголовным прошлым и настоящим. Силу и ловкость уважали все и готовы были ради достижения этого на многое. Здесь в тренировочном зале все становились равными, здесь царили законы спорта и своеобразного братства и хозяином положения, и авторитетом был Тренер.

Никого не удивляли новенькие «Лады» и «Волги» с интересными номерами, выстраивавшиеся во время тренировок борцов на площадке перед клубом.

Тренировка подошла к концу, парни покинули зал и направились в раздевалки и душевою.

Давид рассматривавший стенды и витрины с кубками, грамотами, вырезками из газет и журналов, бросил взгляд на свою припаркованную на стоянке машину, и направился вслед за вошедшим в свой кабинет старшим тренером. Он внимательно прочёл табличку на двери, выждал несколько минут, пока вестибюль опустеет и постучал.

— Нариман Ганиевич?

Хозяин кабинета удобно устроившийся в кресле и приступивший к просмотру привезенной на днях из Стамбула видеозаписи материалов борцовских матчей и тренировок, повернулся к двери и вопросительно посмотрел на посетителя.

— Я от Аброра.

Нариман родился по правую сторону Боз-Су, за железной дорогой и это в конце сороковых для ташкентцев означало многое.

За той самой дорогой на Оренбург ведущей, как говорили взрослые, на родину, в Крым.

Здесь, за границей города в сорок четвертом его семью, как и тысячи других депортированных из Крыма вытряхнули из товарных вагонов и великодушно позволили выжить, но без права жить по другую строну канала, в Ташкенте.

Дети росли одновременно с поселком, который, вгрызаясь в желтую землю строили их родители. Поселок привязали к заводам, эвакуированным из Украины. Взрослые по двенадцать часов трудились у станков и печей, а все свое свободное время отдавали огородам. С огорода, да еще с рыбы, выловленной в канале и жили.

Детьми в основном занималась уцелевшие в депортации старики да улица.

Развлечений у мальчишек мало: «тарзанка», высоко подвешенная к деревьям над ледяными даже в июльскую жару потоками воды и футбол.

Когда дети подросли, появилось новое увлечение — спортивный клуб при заводе, а в нём секция борьбы.

Это ташкентские с Кашгарки занимались боксом у Сиднея Львовича Джаксона, а ребята с Абразивного и Инструментального отдали свое сердце борьбе.

За Рустемом Нариману было не угнаться, но он всё же своё взял, после армии окончил физкультурный институт и стал тренером. Сначала в «Трудовых резервах», а потом перешел в «Динамо», но главным местом своей работы считал клуб инструментального завода. С годами пришло мастерство и авторитет, появились связи.

Его много раз после всесоюзных соревнований приглашали на тренерскую работу за пределы Узбекистана и даже в Москву, но для себя он давно решил: или Ташкент, давший жизнь, или родина — Ак-Мечеть в Крыму. О родине помнили и завещали беречь память старики.

— От Аброра? — переспросил хозяин кабинета. — Нет не говорил, но это не важно. Вы садитесь. Где он сейчас, в МИДе? Раз велел обратиться, помогу. Что случилось?

Выслушал Давида не перебивая, затем уточнил:

— Приехали на дачу на двух машинах? «Семерки» вишнёвого и белого цветов? А номера? Ташкентские или из области? В дом вошли двое, говорил один? Узбеки? Не похожи? Европейцы? Без акцента? Вооружены? Угрожали? Сказали, что ставят на счётчик? Когда срок? В долларах?!

Вы то сами что по этому поводу думаете, откуда концы?

А ребята из кооперативов вне подозрений? Давно работаете с ними? Кто бывает на даче из посторонних? Кто ремонт делал?

Где кроме работы бываете вы, Давид?

А валюту покупаете? У кого и когда в последний раз? Значит доллары есть?

Ладно. Поспрашиваю ребят. Загляните на чай через три-четыре дня.

В конце следующей недели Давид снова вошел в уже знакомый кабинет, сел в кресло и вопросительно посмотрел на Наримана.

— Вам привет от Аброра, я с ним переговорил. Далеко он.

Дела значит такие: это ребята Валеры Исунца с Тезиковки. Персы. Вы валюту у тамошних покупали?

Ну вот!

Больше вас беспокоить не будут.

Пока не будут.

Вам Аброр советовал обменять квартиру?

Ну так меняйте.

Если будут проблемы, не стесняйтесь.

Аброр мне как брат. Способный был спортсмен!

9.

Счетчик включенный неожиданными гостями с Тезиковки Нариман Ганиевич вроде остановил и можно было бы успокоится, но Давид теперь включил свой счётчик: решил уехать.

Уехать то уехать, но не сейчас.

Торопиться нечего. Надо сначала продать квартиру и дачу, разобраться с деньгами, подучить язык, привести себе и жене зубы в порядок.

На все эти дела год-полтора уйдет. А там можно и сниматься.

Так рассудили Давид с женой и так установил он свой счётчик.

Но на небесах совсем другой отсчёт, и счётчики устанавливаются там иначе, и контрольные точки на них редко совпадает с установленным на Земле.

Кашель мучал Давида давно, года полтора, то появится и спать не даёт, то вроде проходит, но потом появляется снова. Он даже стал держать в рабочем кабинете в жестянке из-под китайского чая нават.

Нават при кашле — первое дело. С чаем.

Появившуюся усталость и безразличие к еде он сам себе объяснял возрастом и нервной обстановкой последнего времени.

Одеваясь, обратил внимание на то, что брюки стали свободными и что пряжку ремня пришлось передвинуть на два отверстия, но настоящая тревога появилась, когда, кашляя, при отхаркивании он обнаружил следы крови.

Начали с визита к пульмонологу, а окончили в онкологии.

Местные медики в один голос заявили:

— Можно прооперировать и у нас. Пожалуйста! Но если есть возможность, то лучше заграницей. Там уход и реабилитация.

Прилёт в Ташкент всегда действовал на Давида успокаивающе. И дело было даже не в том, что позади оставалась суета и гул Москвы или Тель-Авива, а в том, что здесь он, выросший и сформировавшийся на Западе, самым парадоксальным образом, здесь, на Востоке чувствовал себя своим, как дома.

Этому ощущению можно было найти множество объяснений, но он никогда не отягощал себя ими. Ему здесь нравилось и ему здесь было хорошо. Этого было вполне достаточно.

В этот раз, ступив на Ташкентскую землю, он впервые ощутил тревогу и неудовлетворённость. Позднее, уже дома, распаковывая чемоданы и сортируя привезенные лекарства по ячейкам органайзера, Давид сообразил, в чём причина тревоги: он покидал привычные рамки системы и это место переставало быть его убежищем.

На самом деле причин для беспокойства как будто бы не было. Дел почти никаких.

На выстроенной им даче уже копошились другие хозяева, баранку его автомобиля уже крутили другие руки. На работе он появился только через два дня и всем свои видом дал понять, что больше тянуть не может, да этого никто и не ожидал.

Лето шло к концу. Впереди был сентябрь, золотой ташкентский сентябрь с его пышными хризантемами, волшебными розами, утренней прохладой и чарующими запахами осени.

Билеты на прямой рейс в Тель-Авив были взяты на конец ноября, визит к профессору Могилевскому в Хайфе назначен в январе, а до этого нужно было пройти еще несколько важных проверок.

До отъезда можно было расслабиться.

Они с женой впервые за многие годы чувствовали себя свободными и беззаботными словно студенты, сдавшие сессию.

10.

Их остановили на выходе из театра по пути к станции метро.

Давиду понял всё и сразу.

Он молча выслушал парней в спортивных костюмах и надвинутых на глаза шапочках, кивнул в знак того, что всё понял.

Больше всего он опасался, что сейчас, прямо здесь, на плохо освещенной аллее его оглушат и поволокут к стоявшему неподалеку РАФику.

Говоривший, внимательно заглянул Давиду в лицо, убедившись, что его понимают, кивнул, освободил локоть Давида, до этой минуты зажатый им словно тисками и дал знак напарнику на отход.

Давид пришел в себя только в подземном переходе возле своего дома.

Едва дождавшись утра, Давид вызвал такси.

— Инструментальный.

На двери кабинета старшего тренера красовалась новая табличка с незнакомым ему именем.

Облом! Во внутреннем дворе клуба в тени чинара двое пожилых узбеков играли в шеш-беш.

Давид вежливо поздоровался, принял приглашение присесть и выдержав паузу спросил про Наримана Ганиевича.

— Нариман?! Нариман в Крыму, уехал вместе с сыновьями. Землю отвоёвывать. Уже месяцев восемь-девять.

Уверенность в том, что беду удастся обойти, и надежда на быстрое, безболезненное решение возникшей проблемы улетучились.

В такси Давид сел с мыслью, что надо посоветоваться с женой, больше не с кем.

— А может зайти в МИД и узнать об Аброре, ведь Нариман Ганиевич говорил, что он сейчас в МИДе работает — пронеслось в голове.

— Да, в МИД, не повредит. Хуже не будет.

Из приёмной МИДа Давид вышел ни с чем.

Он решил пройтись до центра и спокойно обдумать ситуацию. Ходьба всегда успокоительно действовала на него и часто в ходе прогулки он находил нужное решение возникшей проблемы.

— Надо обратиться в Службу национальной безопасности, — решил он и зашагал в сторону дома с колоннами.

Дежурный офицер, принявший его, был вежлив, внимателен и предупредителен. Давида попросили изложить всё обстоятельства дела и просьбы в заявлении и самым подробным образом, оставить свои телефоны, адрес и т.п. и обещали в течение нескольких дней выяснить кто такой Аброр и какое отношение имеет податель заявления к их учреждению.

Давид покинул дом с колонами, успокоившимся и полным надежды на помощь, но с каждым шагом в сторону станции метро эти чувства уходили, вновь уступая место страху и тревоге.

Ноги подкосились, перехватило дыхание, бульвар поплыл. Он с трудом опустился на краешек скамейки и закрыл глаза.

Звук проходящего рядом трамвая заставил его из последних сил напрячься и приоткрыть веки.

— Как трамвай, откуда?! — пронеслось в голове. — Пути демонтировали два года тому, трамвай давно убрали из центра.

Память услужливо подсказала:

— Вулиця Вагова. Львівський трамвай.

Это был трамвай его молодости во Львове.

Из-под пантографа выскочил сноп искр, затем дуга погасла, пантограф опустился и лёг на крышу вагона.

Трамвай медленно, нехотя остановился.

* * *

Лейтенант милиции выслушал врачей «скорой», констатировавших смерть, понимающе кивнул, приступил к составлению протокола и в графе «примечания», перебрав содержимое бумажника, среди прочего записал:

— Национальная валюта: пять тысяч триста сумов. Иностранная валюта: один доллар США в ламинированной оболочке.

Словарик

Хоп, майли (узб.) — ладно, пусть, идёт.
Рахмат, Катта рахмат (узб.) — спасибо, большое спасибо.
Ака (узб.) — уважительное обращение, брат.
Нават (узб.) — кристаллизованный фруктовый сахар.
Кураш — национальная борьба народов Туркестана и Средней Азии.
«Зайт гизунт» (идиш) — «Будьте здоровы»
Ингале (идиш) — мальчик.
Моэль (иврит, идиш) — человек производящий обряд «Брит-мила».
Брис (идиш) = Брит (иврит) — обряд «Брит-мила».
Махаля — городской квартал (на Востоке), осуществляющий самоуправление
Кашгарка, Лобзак, Тезиковка — районы старого Ташкента.
Чимган — горный массив недалеко от Ташкента.
«Кобета и Жиче» — женский журнал (Польша).
«Львовска Политехника» — национальный технический университет.
Арбакеш (тюкск.) — извозчик.
Шеш-беш (тюркс.) — нарды.