Книга воспоминаний об Александре Файнберге. Часть 21. Рустам МУСУРМАН Искусство Ташкентцы

ДЛЯ СЛЕЗ НУЖНЫ ПРОСТЫЕ ЗЕРКАЛА

Впервые стихи Александра Файнберга, по просьбе редакции газеты «Узбекистон адабиёт ва санъати»** , я взялся переводить лет десять тому назад, примерно – в 2005 году. Дело было срочное, поскольку стихи планировалось поставить в номер буквально на следующий день. То есть, за одну ночь надо было сделать пять переводов – с русского языка на узбекский. Все – из его книги «Прииск».

Было это в ноябре. Я уединился в старом дворике нашего дома, неторопливо расположился на сури***  под ветками виноградника, и вот так, лежа, начал работать. Писать и вычеркивать. И снова писать, и снова вычеркивать. Все должно было получиться не хуже, чем у Файнберга.

Не берусь судить, о конечном литературном результате, но мои переводы уже на следующий день были заверстаны в очередной номер. Среди них оказалось и очень грустное, очень нежное его стихотворение, посвященное маме. Зазвучало оно так:

Qabristonga bordim, qish-bahor emas,

Yuragimga esdi mezon shamoli.

Osmondan yog‘yotgan oppoq qor emas,

Onamning bor-yo‘g‘i bitta ro‘moli *

С той осенней ночи его поэзия навсегда очаровала меня. И я стал вновь и вновь возвращаться к его стихам, переводя их на узбекский язык уже без всяких договоров, но просто – для себя.

«Мне повезло, – написал как-то однажды Александр Файнберг, – что я родился в Узбекистане. И никогда не чувствовал себя здесь чужим. На моем творческом пути я много раз встречал поддержку и ощущал помощь моих коллег – узбекских писателей. Особенно чувствовал товарищескую доброту со стороны Абдуллы Арипова и Эркина Вахидова…»

Своеобразным ответом поэта на эту любовь стали многочисленные, сделанные с высоким мастерством, переводы на русский язык лучших стихотворений узбекских авторов – и классиков, и современников:  Алишера Навои, Аскада Мухтара, Джуманияза Джаббарова, Эркина Вахидова, Абдуллы Арипова, Усмана Азима, Сирожиддина Саййида, Азима Суюна…

А что может быть ярче, плодотворнее такого творческого сотрудничества? И отмечено оно весьма достойно – званием «Узбекистон халк шоири»**.

Как-то в разговоре об Александре Аркадьевиче Файнберге я услышал слова проставленного нашего устоза***,  Героя Узбекистана, Народного поэта Абдуллы Арипова:

– Среди русскоязычных поэтов Узбекистана нет равных Александру Файнбергу. Он и в кругу своих современников, русских поэтов бывшего Союза, занимает одно из наиболее значимых мест. Его творчество очень высоко ценится в Узбекистане, хотя в масштабе большой русской литературы поэзия Файнберга и не получила пока еще оценки, достойной его таланта…

Абдулла-ака, не без воспитательного умысла, много раз повторял нам, молодым, одно из известнейших стихотворений Александра Аркадьевича, где были такие строки:

Ну, зеркала! Сплошное неприличье.

Весь мир кривой. И все наоборот.

Хватаемся от смеха за живот

и каждый пальцем друг на друга тычем.

…………………………………………….

Ой, не могу я! В ребра бьет игла.

От смеха? Ну конечно же, от смеха.

Для слез нужны простые зеркала.

Вот эти-то слова – «…Для слез нужны простые зеркала» – лучше всяких других литературных напутствий, мне кажется, должны помогать всем нам, писателям, оставаться честными в своем ремесле…

Сонет Файнберга «Зеркала» я также перевел на узбекский язык.

Следующим, поразившим меня своею динамикой, стихотворением Файнберга, так и просящимся в перевод, стал текст его «Одиннадцатиметрового штрафного удара». Не репортаж, не комментарий футбольного матча, но что-то совершенно иное.

Хотя столь тщательного, едва ли не подетального описания игры – в стихах – еще следует поискать, тем не менее, за этим описанием, на мой взгляд, легко разглядеть нечто гораздо большее… Символичное. Жизнеутверждающее.

Вратарь, вступающий в решающий бой, выходящий – один на один – с нападающим, вполне может ассоциироваться с борьбой всякого человека за некую конкретную справедливость, причем в ситуации опасной и достаточно напряженной:

Darvozaga qulf kabi osildim.

Har tepilgan to‘pga o‘qdek otildim.

Ikkala taymda ham

zo‘r qalqon bo‘ldim.

Endi “O‘n bir metr”.

Endi men o‘ldim*.

……………………………………

Человек готов к бою. Человек сосредоточен на предстоящем:

Qo‘l-elkalarimga tob beraman xo‘b.

Qayiraman ko‘zga tushgan sochimni.

Mana, endi mening peshonamdan o‘p,

Futbol — taqdirimsan,

sila boshimni**.

……………………………………….

«To‘qqizinchi» bilan chiqdim

birga-bir.

U yugurib keldi…

To‘p tepdi, og‘ir!

Oh, uning zarbida buncha qahr-g‘am!

Men to‘pni osmonga o‘ynab yubordim.

Temir shtangaga tegib qobirg‘am,

Zafar burg‘usidek kuylab yubordi*.

Сломанная строка, прерыв созвучий, – буквально все в самой компоновке стиха выполняет одну задачу: передает через движение вратаря, в том числе и внутреннее, всю динамику происходящего. Здесь – одновременно: и волнение, и страдание, и надежда, и радость:

Hujumchi shuhrati menga ne darkor,

Hech qachon urmasman darvozaga gol.

O‘zimni nishonga qo‘yib fidokor,

Jamoam sha’nini asrayman halol**.

Из всего этого читателю становится совершенно ясно, – пока существует такое самоотвержение, такая радость от самой борьбы, от преодоленной трудности этой борьбы, никакому «нападающему» не прорваться, не преодолеть железную волю, защищающего честь и справедливость упорного «вратаря», который здесь становится неким метафорическим символом сопротивляющегося злу человека.

Точно так же, как благозвучное пение соловья равно принимаемо и понимаемо всеми, слушающими его, вне зависимости от национальности, от языка, так и музыкальное звучание стихов настоящего поэта одинаково очаровывает всех, кто его слышит. Об этом давно знают, напоминая нам, все наши поэты-устозы. Значит это одно, – язык поэзии, музыки и вообще искусства безграничен. То есть – расшифруем глубину слова – не имеет границ.

Этим я хочу сказать, что писавший на русском языке Александр Аркадьевич Файнберг для меня, носителя совершенно другого языка, всегда был понимаем. Понимаем во всех своих метафорах, образах, сравнениях.

Мне кажется, я достаточно точно улавливал жизнь его души, все ее переживания. И при работе над переводами мне оставалось лишь найти эквивалентные слова в узбекском языке, точно, строго и поэтически, выражающие эти переживания.

…To‘p yumalab ketdi chetga shoshqaloq.

Falakdan yulduzlar boqdi,

lol qildim.

Tabloda nol yondi

to‘pdek yumaloq.

“To‘qqizinchi”ni men

“Biru nol” qildim*.

Я становился архитектором, который, возвратившись из дальнего путешествия, строил уже в своей стране увиденное там и так понравившееся ему здание. Строил по памяти, восстанавливая его фасад, каменную кладку, мозаику стен… Но делая это уже из своего собственного, родного для меня, словесного строительного материала.

И тогда его чудо-поэзия, его образы становились уже обретением узбекской литературы. Это был своеобразный «…в ладони грянувший огонь»:  «Kaftloarimda yondi lovv etib olov».

Мой родной узбекский язык всегда оказывался в полной мере эквивалентным любому иностранному языку. Он прекрасно, как в тех же, уже упомянутых зеркалах, отражал все то, что оказывалось перед ним. Если было солнце – отражал солнце. Если была звезда – отражал звезду. И ветерок, и траву: «Shamol hilpiratib erkalar to‘rni, // Maysalar ustida o‘ynar bearmon. //…»*

Таким образом, поэзия Александра Файнберга по-настоящему зазвучала и по-узбекски. С добавлением переводов, сделанных и другими узбекскими поэтами, все это со временем сложилось в отдельную книгу – «Чигир»**.

«…С тех пор, как я понял, что такое для меня – как для читателя и как для писателя – литература, я стал критичен также и по отношению к литературе, которая тоже в свою очередь является частью действительности. Я жду от произведения литературы чего-то нового для меня, чего-то, что меня хотя бы на самую малость изменит, о чем я еще не думал, не представлял себе в качестве осознанной возможности существования, какой-то новой возможности видеть, говорить, думать, быть. С тех пор, как я понял, что я сам могу измениться, благодаря литературе, я жду от литературы новой возможности изменить меня, потому что не считаю себя завершенным. Я жду от литературы опровержения всех окончательных представлений о мире. А поскольку я понял, что могу измениться благодаря литературе, что могу благодаря литературе осознанно жить, я пришел к убеждению, что могу посредством литературы изменить и других. Изменили ведь Клейст, Флобер, Достоевский, Кафка, Фолкнер, Роб-Грийе мое представление о мире», – писал Петер Хандке, один из крупнейших представителей современной австрийской литературы. Вот и я тоже, работая, ожидал от поэзии Файнберга, что меня и других людей она изменит, обогатит образами, новым ощущением жизни. Ожидания оправдывалось постоянно.

Даже и в узко профессиональном смысле я учился у него многому, узко формальному. Например,  стремился столь же технически точно овладеть структурой стиха, которой Файнберг владел виртуозно. Само разнообразие предложенных им стихотворных форм и жанров заставляло литературно подтягиваться, избегать пустоты, смысловой ненагруженности слов, разболтанности стихотворной строчки. Поэмы, баллады, четверостишия и восьмистишия, наконец, – сонеты, написанные его рукой, удивляли, восторгали, обогащали духовно и смыслово.

Причем, сам он не стекленел в догматической строгости классических форм.

Он работал с этими формами, легко обогащая их современностью. Он и назвал-то свои сонеты – «Вольными», недвусмысленно подчеркивая, что в них появится нечто новое и по выразительности, и по содержанию.

Один из таких его сонетов – «Слово», по-особенному понравился мне. И я не мог не подарить его узбекскому читателю:

Kimning tili yo‘qdir, yo‘q unda huquq.

Ummonlar suviga biz og‘u qo‘shdik.

Delfinlar otilib qirg‘oqqa tushdi,

O‘lsa ham biror so‘z aytishgani yo‘q.

Daraxtlar gapirmas, kesilar o‘rmon.

Tog‘ boshiga yugan solar lokator.

Sahro osmonida lovullar yadro,

Yonadi tili yo‘q maysa, o‘t-o‘lan.

Suv gap qaytarmaydi, gap qaytarmas tosh.

Sher olovga sakrar ursang, egib bosh.

Uchar qushlar o‘lar to‘p otganda o‘q.

Yaralgandan buyon bu kuhna dunyo

Befarqmiz. Uyatdan o‘lganimiz yo‘q.

Ne uchun til berding odamga, Xudo?*

Александр Файнберг в своих стихах писал  не просто о неких человеческих, во все времена одинаково понятных и одинаково понимаемых чувствах. Он обогащал их невидимым, но вполне ощущаемым подтекстом, мудрой философией жизни, которая, вполне осознавая, что способна сама себя погубить, все-таки изо всех сил сопротивляется этому…

Если другие люди были счастливы, то и он не мог быть несчастным. Если другие люди страдают, то и он страдал вместе с ними. И здесь было невозможно определить – кто в его стихах становится настоящим лирическим героем, – те, о ком он написал, или он, автор, написавший о них:

Shoshilganimda ham visolga xushbaxt,

Kuylaganimda ham do‘stlar-la sarmast —

Meni tark etmadi birovning dardi,

Birovning g‘amidan chekdim uqubat.

Hayotda nogahon xafa bo‘lsam gar,

Hasad va xiyonat so‘ndirsa shashtim —

Birovning quvonchi ko‘nglimni olar,

Yig‘lagani qo‘ymas birovning baxti*.

Вот и выходит – без преувеличения – чтобы изменилось мировоззрения человека, чтобы он осознал себя на какой-то более высокой жизненной ступени, для того, чтобы мелодия его души достигла совершенства и обогатила внутренний мир, для всего этого поэзия Александра Файнберга жизненно необходима.

……………………………………………………………………………………………………..

Буквально на следующий день после того, как я закончил работу над очередным переводом его стихов, Александр Аркадьевич, будто почувствовав, что можно идти дальше, позвонил мне, – есть новые стихи, посвященные юбилею любимого им Ташкента, следует поговорить…

Я быстро отдал подготовленную мною свежую рукопись в набор и поспешил на встречу к Александру Аркадьевичу. В тот день я слышал его голос в последний раз.