В гостях у Али-Бабы Искусство

В престижном детско-юношеском издательстве «Аквилегия-М» переиздана книга рассказов и повестей нашего автора Н. Красильникова «Охотничья избушка», г. Москва, (2015г.) с прекрасными иллюстрациями художника Н. Соколовой. Книга была отмечена национальной премией «Золотое перо Руси». «… Несколько слов о манере письма Н. Красильникова, — пишет в предисловии известный московский писатель Л. Сергеев. – В его произведениях нет ничего лишнего, а рассказы, такие как «Музыкальный медведь», «Поздние ласточки», «Самое большое чудо» написаны с таким мастерством, что выглядят стихотворениями в прозе. Я благодарен автору вдвойне: прочитав его новую книгу, я словно вновь, спустя полвека, побывал в Средней Азии, и ностальгия по нашей некогда великой стране разбередила душу». Представляю читателям отрывок из этой книги. ЕС.

Николай КРАСИЛЬНИКОВ

ЧАЙХАНА ПОД ОБЛАКАМИ

Чайхану в пустыне я видел. Под старым совершенно безлистым саксауловым деревом сидят на топчане люди и хлебают из блюдечек горячую жидкость. Чай в пиалах солоноватый, хотя воду для него и достают из глубокого холодного колодца. Над головой стоит невыносимо-жаркое солнце, вокруг шелестят пески.

Отдыхал я не раз и в сельской чайхане на развилке дорог. Над головой колышутся мелколистые талы. На ветке клетка с перепелкой. Неподалеку арык. И теплым ветерком тянет с хлопковых полей.

Часто сидел и в тесной городской чайхане. Со всех сторон гул голосов, звон чайников и пиал. Даже поговорить нельзя толком.

А вот в чайхане высоко в горах побывать пришлось впервые. Точно орлиное гнездо притулилась она к скале, огороженная деревянными перильцами и высокой крышей – “шатром” из жести – от всякой непогоды. Рядом с чайханой растет чинара, глубоко внизу дробится о камни водопад. Поэтому-то не слышно здесь листьев дерева, чудом ухватившегося за неподатливый грунт.

В горную чайхану мы приехали с Нигматуллой. Нигматулла – объездчик колхозных полей, весь день проводит на лошади. Но в чайхану лошадь не пошла – высоко слишком. Пришлось спешиваться, привязывать ее к дереву…

Удивительная чайхана! Запрокинешь голову – и увидишь белые языки ледников, а протянешь руку за перильца – и можно поймать облако за бороду. И холодновато как-то, словно зимой. Хотя там, в долине – всего-то час езды – до тридцати градусов жары. Лето по календарю.

– Чай не пьешь, где силу берешь? – говорит чайханщик Али, ставя перед нами чайник, разрисованный маками.

Чайханщика все здесь называют Али-Баба. И он нисколько не обижается на это прозвище. Привык, наверное. Сам он весь какой-то круглый и тяжелый, точно куль, в котором ему привозят снизу чай и сахар.

Мы пьем зеленый чай. Угощаемся стеклянными камушками наввата.

– Навват, – говорят, причмокивая, старики, – мгновенно утоляет жажду. Такого сахара у вас, в России, нет.

– И вода родниковая, – вторит им Али-Баба.

Чай и впрямь совсем необыкновенный. Наверно, хозяин добавляет в него какую-то траву.

– Правильно, – подмигивает мне Али-Баба. – Это горная душица. Хорошая, душистая трава…

Подогнув ноги, чайханщик с неожиданной легкостью опускается на коврик. Я не в первый раз в чайхане и знаю, что это означает. Значит, наступает час дружеской беседы, рассказов о том, о сем…

– Ну рассказывай, – говорит Али-Баба, – где был, что видел? Какие чудеса в мире, а?

Где был, что видел… Не так просто, однако, удивить чем-нибудь старого чайханщика! Каких только людей не перебывает за день в его чайхане. То охотник спустится из-под облаков, то рыбак с лодкой-рюкзаком за плечами откуда-то вынырнет. Загорелые бородатые ребята-туристы встанут на привал в чайхане, зоолог из соседнего заповедника, возвращаясь из своего обычного похода, к ним подсядет. И – пойдут истории, одна другой краше, завлекательнее…

Полузакрыв глаза, слегка покачиваясь, сидит рядышком с гостем Али-Баба. Гремит внизу водопад, неслышно шелестит листвой чинара. Но ни одного словечка не упустит чайханщик из рассказа гостя. В свое время и он немало побродил по земле. Был егерем, сборщиком трав, ветеринаром. А теперь вот сидит, слушает рассказы бывалых людей. Где кто был, что видел. Иногда и свое словечко вставит…

Пришлось и нам с Нигматуллой раскошеливаться на рассказы.

МУЗЫКАЛЬНЫЙ МЕДВЕДЬ

… К вам домой когда-нибудь приходил медведь? Нет, не во сне, а наяву… Не было такого случая? А вот к моему другу Ахмаду косолапый гость наведывался. И не раз, и не два.

Ахмад работает полевым сторожем. Его дело – оберегать посевы пшеницы, кукурузы, подсолнечника от скота, отгонять лакомок от полей. Кибитка Ахмада стоит на склоне горы, у самого подножья. Вокруг расстилается альпийский луг. Шелестят высокие горные травы, бабочки, шмели кружат над головой…

Вечером, объехав свои “владения”, Ахмад возвращается домой, в кибитку. Отпускает кобылу на луг, а сам, умывшись в ручье, принимается готовить ужин. А потом… Потом берет в руки старенькую домбру, садится к окну. Долго еще порхают в вечернем воздухе звуки домбры – над деревьями, над зарослями барбариса, над остывающими камнями…

Однажды Ахмад выглянул в окно и… чуть домбру из рук не выпустил! Возле кибитки, прямо на кирпичиках-ступеньках, сладко позевывая, лежал большой медведь. Сторож не на шутку испугался. Захлопнул окно, притаился. Мишка не подавал никаких признаков жизни. Насмелившись, Ахмад выглянул в щелку. Медведь, понурив голову, ковылял вверх, в гору. Обиделся, видно…

Приходил он и на другой день, и на третий. Наконец-то у Ахмада-горбуна появился слушатель. Теперь его вечерние концерты длились часами. Медведь внимательно слушал, только иногда “поклевывал” носом. Но стоило Ахмаду отложить в сторону домбру, как медведь немедленно вставал и отправлялся восвояси.

– Вот музыкальная душа! – удивлялся Ахмад. Он и сам не заметил, как перестал опасаться дикого зверя. – И ведь совсем не боится меня. Может быть, потому, что и у него, и у меня – горб за плечами. И оба мы – одинокие, холостяки.

А в октябре, с первыми заморозками, медведь исчез. Ахмаду не хотелось думать о том, что с его слушателем случилась какая-то беда. Может быть, мишке просто-напросто наскучил его репертуар?

И только некоторое время спустя Ахмад догадался, в чем тут дело. Незаметно подкралась осень, наступила пора свадеб. Все чаще Ахмад, привязав к седлу свою домбру, отправлялся куда-нибудь в гости и домой возвращался с первыми звездами или в полной темноте. А однажды утром он обнаружил у кибитки следы, клочки бурой шерсти. Значит, медведь все-таки приходил, ждал его возвращения. Но соскучившись ждать Ахмада-горбуна, косолапый ушел в свои горы…

ПОЗДНИЕ ЛАСТОЧКИ

… Плыли мы с приятелем как-то на плоту по Сырдарье. Слева – зеленые тугаи – деревья, кусты, колючки. Справа – пустыня, полинявшая за долгое знойное лето до желтизны.

Середина октября, а небо по-прежнему светло-бирюзовое, ни жары, ни мошкары. Хорошо! Прохладный ветерок дует в спину, чайки белыми лоскутками-крыльями чиркают по воде. Выловив рыбешку, взмывают вверх, кричат звонко, радостно…

В полдень решили остановиться. Облюбовали красивую тугайную полянку, пристали к берегу. Выгрузили вещи, расчистили “пятачок” для костра.

Я пошел с котелком за водой, а приятель за хворостом в тугаи. Тихо кругом. Только вода к берегу ластится, да один на весь берег комарик норовит на ухо сесть – будто другого места нет.

И вдруг… шелест, свист, звон! Запрокинув голову, я увидел ласточек-береговушек, огромной сетью опутавших небо. И откуда их столько набралось!

“Сеть” то опускалась низко над Сырдарьей, то шумно взмывала к зениту, то нависала над тугаями. Что-то тревожащее душу было в бесконечных метаниях поздних ласточек. Мы долго сидели у костра, пили сладкий чай с сухарями, а они все еще кружили вверху, рассыпая по небу звон невидимых колокольчиков. И только к вечеру неожиданно исчезли, точно растворились в вышине. Я взял, было, удочку, чтобы пойти на берег порыбалить, но мой товарищ почему-то не тронулся с места.

– Давай сначала поставим палатку, – предложил он.

– Зачем? – пожал я плечами. – Тепло. Переспим и в спальных мешках.

– Нет, – настаивал приятель. – Погода изменится. Вот и ласточки к теплу потянулись.

Поставили палатку, порыбачили. И только-только улеглись, как со стороны пустыни налетел ветер. Небо обложило косматыми тучами. Похолодало. Ветер с треском ломал сухие сучья в тугаях, шуршал песком возле самого уха. Под его напором крепкий холст вздрагивал, надувался парусом. Если бы не глубоко забитые колышки, палатка, наверное, поднялась бы вместе с нами и улетела в небо.

Лишь перед рассветом наступило затишье. Мы вышли из палатки и не узнали вчерашней полянки. Все вокруг сверкало и искрилось от снега. Палатка, деревья, кусты казались облепленными мириадами насекомых с блистающими крылышками.

Я ходил вокруг палатки, щурясь, глядел по сторонам. И вдруг…

На нижней ветке одиноко стоящего дерева я заметил ласточек. Шесть птиц, целая стайка…

Подошел поближе и обомлел. Ласточки не двигались, словно были сделаны из стекла. Совсем как игрушки на новогодней елке.

Не улетели, замерзли…

Я вспомнил вчерашний день. Как не хотелось нам возиться с палаткой. Спасибо ласточкам, надоумили! А стайка из шести птичек решила задержаться. И вот…

Снег к обеду растаял, мы поплыли дальше. Река отогревалась, приходила в себя. Снова радостные крики чаек, теплый попутный ветерок. Но холодно, как-то зябко сделалось на нашем плоту.

<

ЧУНЯ

Ночью над горами промчался ливень.

С вершин низвергались потоки, увлекая за собой камни, ломая деревья, вырывая с корнем кусты.

Грохот, шум, плеск.

Только перед рассветом непогода угомонилась. Над вершиной проблеснула льдистая звездочка.

Дикая свинья увела выводок – восемь полосатых свинок – в абрикосовую рощу: там было покойнее.

Лишь к утру, она обнаружила, что в семье не достает одного детеныша. Он был девятым по счету, самым слабеньким…

Свинья в беспокойстве металась от дерева к дереву, расшвыривала обломанные ветки, обнюхивала траву. Малыша нигде не было. Отчаявшись, кабаниха увела оставшийся выводок обратно в горы, где под корневищами столетней арчи была ее лежка.

… Зоолог Евстафьев на рассвете вышел в горы. Да, здорово поозоровал за ночь весенний ливень! Валуны сдвинуты с места, деревья искорежены, трава спутана.

Дойдя до развилки тропы, человек остановился. Как будто тихое повизгивание донеслось до его слуха… Евстафьев нырнул в плотные заросли барбариса. На земле, запутавшись ножками в высокой траве, лежал крохотный кабаненок. Увидев человека, малыш попытался встать, но… Силы окончательно оставили его. Поросенок еще раз тихонько взвизгнул…

– Ну что ты, глупыш, – сказал Евстафьев. – Не бойся.

Зоолог стянул с плеч полевую куртку с множеством карманов и застежек и, вызволив дикого зверька из плена, укутал его в плотную ткань.

Но и под курткой кабаненок продолжал мелко дрожать и повизгивать. Видно, сильно простыл.

“Без материнского тепла и молока малышу долго не протянуть, – думал зоолог, шагая к станции. – Ладно еще, что на глаза мне попался!”

Дома, обогрев найденыша, Евстафьев однако призадумался. В его хозяйстве не оказалось ни соски, ни молока… Ну, положим, все это можно достать. А потом, когда малыш придет в себя? Ухаживать за дикими кабанятами Евстафьеву пока не приходилось. А если новосел заболеет? Как лечить такого кроху?

И тут зоолог вспомнил о своей знакомой – студентке техникума Лене.

Лена работала в зоопарке, а по вечерам училась на ветеринара.

“Ага, вот кто нам поможет!” – подумал Евстафьев.

Лена с радостью взяла маленького кабаненка на воспитание.

Найденыш оказался свинкой, и девушка придумала ей забавную мультипликационную кличку – Чуня.

Свинка действительно была очень симпатичной.

По гладкой темно-стальной щетинке продольно разбегались полоски-лучи.

Глазки ну точь-в-точь две темные вишенки.

Нос вытянут, а на конце влажный розовый пятачок.

Первые дни в доме Чуне было все в диковинку. Она больше отлеживалась на коврике-подстилке в углу комнаты. Но больше всего хлопот доставляла Лене кормежка Чуни. Сначала та вообще не хотела брать соску с молоком. Визжала, вырывалась из рук.

– Ну, ладно… Ну, хватит капризничать, – словно ребенка, уговаривала поросенка Лена. А сама незаметно совала ей к пятачку соску с молоком.

И Чуня, наконец, сообразила, что от нее требуется. Схватила соску, зачмокала. Да с такой жадностью, что через минуту в бутылке ничего не осталось.

– Вот и хорошо, – обрадовалась Лена. – На первый раз хватит.

Наутро дело пошло веселее. Аппетит у Чуни вообще оказался отменным. Теперь, увидев девушку, Чуня сама семенила ей навстречу, с разбега тыкалась в ноги. На языке кабаньем это, видимо, означало: “Здравствуй, хозяюшка! Что ты мне принесла?”

Лена вынимала из сумки бутылку с молоком и кормила Чуню.

Через месяц свинка подросла. Щетина ее окрепла, сделалась гуще.

Как-то Лена пришла с работы в торжественном, приподнятом настроении.

– Ну, все, Чунюшка, – весело сказала она. – Завтра утром переселяю тебя в зоопарк. Твои сородичи тебя заждались.

Самые разные “подопечные” у Лены на работе: грациозные, словно выточенные из дерева косули, быстрые, как ветер, сайгаки, с достоинством взирающие вокруг винторогие козлы… Джейраны, дикие бараны – всех не перечтешь. Парнокопытные – умные, чуткие животные издалека узнают свою хозяйку. Но раньше всех Лену угадывает Чуня.

При первых же звуках знакомых шагов Чуня вырывается вперед из стайки кабаньего молодняка. Мчится к Лене, как собака, пытается лизнуть ей руку.

К осени свинка с удовольствием стала есть и пойло, и отруби, и арбузные корки.

Прошло два года. Чуня стала рослой, красивой свинкой. В Ташкентском зоопарке все называют ее по имени. Чуня охотно отзывается на свою кличку. Позовешь – обязательно повернет голову. Но признает по-прежнему одну Лену. И угощение принимает только из ее рук.

А недавно я узнал, что у Чуни скоро будут свои поросята.

Дикие поросята, рожденные в вольере.

ОДНАЖДЫ В КУРАМИНАХ

Не по-осеннему палящее солнце медленно поднималось над островерхими снежно-синими вершинами Кураминских гор. Стоя на горном склоне, я заворожённо следил за тем, как где-то там, внизу, плывут по реке сизые островки тумана. Пять упитанных тушек каменных курочек (по-местному кекликов) приятно отягощали мой ягдташ, пора было возвращаться восвояси.

К роднику – месту встречи с моим напарником по охоте Юсуфом – я решил спускаться южным склоном. Хотелось поскорее продемонстрировать Юсуфу свои трофеи. И вот… Без тени сомнения оставив набитую козами тропу и, ступив на россыпь мелких голышей, я вдруг почувствовал, что гора “оживает” у меня под ногами! Подошвы “кроссовок” буквально тонули в гальке! Мгновенно собравшись, я инстинктивно рванулся из каменного капкана – прямо к огромному валуну метрах в двух-трёх впереди. Манёвр, к счастью, удался – я вскочил на камень, замер и, наконец, смог перевести дыхание. Оказывается, отсюда было рукой подать до скалистого твёрдого грунта. Но – что это? Гранитный валун словно пошатнулся   в своём гнезде… Затем что-то хрустнуло и… секунду назад казавшийся таким надёжным предатель-валун потихоньку пополз по склону. Отчаянно, вскрикнув, я взлетел над камнем, и уже не разбирая дороги, наобум рванулся вперёд.

Только потом, оказавшись под небольшим каменным козырьком и, ощутив под ногами надёжный суглинок, я оглянулся назад. Прямо за моей спиной по склону низвергались камни – большие и маленькие. В облаках едкой пыли я увидел и свой валун, который сначала не спеша, а потом всё быстрее и быстрее набирая ход, мчался вниз, в пропасть.

Камнепад продолжался, кажется, целую вечность. Наконец внизу раздался грохот, не уступающий по силе артиллерийскому залпу. Затем снова вокруг стало тихо. По-прежнему сияло солнце, синели горы, тирлиликал сверчок. Только мелкая галька ещё некоторое время, зловеще шелестя, текла сверху…

Через полчаса к месту нашего привала подошёл и мой напарник. Внимательно обозрев мою потную физиономию, Юсуф наклонил вбок голову:
— Э-э, а что это у тебя с причёской? Вся голова в пыли!

Протянув руку, он дружески взъерошил мои слипшиеся патлы. Провёл ладонью раз-другой. И вдруг, точно обжёгшись, смущённо отдёрнул руку. Увы, волосы, росшие на висках, никак не хотели отряхиваться. Забегая вперёд, скажу, что несколько прядок так и остались серо-белыми в память о моей удачной охоте в Кураминах.

«ГОРЯЧИЙ» ВЕРБЛЮД

… А вот какая история произошла с нашим колхозным скотником Вали. Два раза в неделю Вали возит сено к себе на ферму. Дорога идет степью, голой как пустыня.

Чтобы сена хватило на долго, Вали нагружает свою бричку с верхом. Поэтому издали, кажется, что над степью ползет большое пушистое облако.

Вечером в степи становится прохладно. Свежий ветерок клонит к земле кусты колючки. Вали дремлет на козлах, полузакрыв глаза. Иногда ему и впрямь кажется, что он взобрался верхом на облако и плывет на нем куда-то, далеко-далеко. И вдруг…

– Тр-р-р-р!

Вали открывает глаза, изо всех сил натягивает уздцы. Опять этот верблюд на дороге! Разлегся и лежит, как у себя дома. Приходится слезать с брички.

– Опять ты здесь? – Вали останавливается напротив лежащего в пыли верблюда. – Другого места себе не нашел? Я же тебя предупреждал.

Верблюд и головы не поворачивает к Вали. Медленно двигая челюстями, по-прежнему, не отрываясь смотрит в степь.

– Вот упрямая скотина, – сердится Вали. – Каждый раз одно и то же!

Верблюд, однако, и ухом не ведет. Для устрашения Вали взмахивает тяжелой плеткой-камчой.

– Уходи, тебе говорят. Не то ка-а-к…

Верблюд вздыхает и, наконец-то, поворачивает голову к Вали. Большие глаза-черносливины смотрят на человека с недоумением и грустью. Вали знает, что верблюд нездешний. Его привез с собой Еркинбай, казах по-национальности. С минуту они смотрят друг на друга. Наконец, Вали отпускает камчу и, сплюнув, идет обратно к бричке. Тяжелая повозка съезжает с дороги и, скрипя колесами, тащится некоторое время по кочкам…

Однажды Вали, засидевшись в чайхане, выехал позже, чем обычно. Чтобы попасть на ферму засветло, пришлось поторапливаться. Вали, беспокойно поглядывая по сторонам, все чаще и чаще понукал лошадь. До фермы оставалось уже совсем немного, когда скотник увидел на дороге знакомый силуэт. Вали чуть не взвыл от досады! Проклятый верблюд как будто поджидал его на условленном месте.

Разъяренный Вали выскочил на дорогу, взмахнул плеткой. Длинный рубец лег на пыльную шкуру верблюда. Со вздохом, больше похожим на стон, верблюд вскочил и, не оборачиваясь, затрусил в степь…

– То-то, – трясущимися от гнева руками Вали сложил камчу и сунул ее за пояс. – Слушаться надо было, понятно? Вот и получай свое.

Через несколько дней Вали опять зашел в чайхану. Вскоре появился и хозяин верблюда – Еркинбай.

– Послушай, Вали…

Услышав голос Еркинбая, Вали сильно удивился. Обычно тот сидел в сторонке и молча пил чай. Редко когда перебросится словечком с кем-нибудь из посетителей. А тут…

– Что тебе, Еркинбай?

– Два дня назад ты ударил моего верблюда.

Вали немного смутился.

– Откуда ты знаешь?

– Знаю, – коротко бросил Еркинбай. – И сильно ударил.

– Ну и что? Ударил, значит, так надо было. Пусть не валяется на дороге.

Вали поднял голову и с вызовом посмотрел на Еркинбая. Тот опустил глаза.

– Зря ты это сделал, – Еркинбай говорил тихо, но многие в чайхане услышали его. – Ты ведь не знаешь моего верблюда. Он очень горячий, Вали. Смотри, не вышло бы беды.

Шло время. Верблюд Еркинбая больше не появлялся на дороге. Вали с улыбкой вспоминал предупреждение его хозяина. Вот тебе и горячий верблюд! Даже ни разу не плюнул в его сторону…

Но вот однажды Вали пришлось поехать в город. Навестил родственников, погулял по магазинам. И на третий день, тоже поездом, вернулся домой. Вечерело, на небе зажигались первые звезды. С покупками в руках, шагал довольный Вали со станции домой. Вот уже и крыши первых домов показались…

В этот самый момент и услышал Вали за спиной какие-то странные звуки.

– Туп-топ! Туп-топ!

Глуховатый, размеренный стук заставил его насторожиться.

– Туп-топ! Туп-топ!

Как будто большие, тяжелые лепешки – одна за другой – шлепались о стенку огромного тандыра.* Но откуда взяться тандыру в пустой степи?

– Туп-топ! Туп-топ!

Звук приближался, нарастал. Топот – а теперь уже Вали не сомневался, что за ним кто-то бежит, – раздавался где-то уже совсем рядом…

Вали обернулся и похолодел. Так и есть – верблюд, большой, двугорбый, мчался за ним по пятам. Увидев лицо своего врага, верблюд торжествующе взревел.

– Верблюд Еркинбая! Аллах всемилостивый! Эта тварь раздавит меня как муху!

Не раздумывая больше ни минуты, роняя кульки и пакеты, Вали бросился наутек. Зверь не отставал. Более того – с каждым шагом расстояние между ними сокращалось. Еще мгновение и… Какое счастье! Возле кулька с рассыпавшимися конфетами верблюд остановился. Всего на секунду, чтобы обнюхать гостинцы. Но этой секунды Вали хватило, чтобы спасти свою жизнь. С неистово колотящимся сердцем он сделал последний рывок и скатился на дно какой-то ямы…

В ту же минуту над отверстием заброшенного колодца нависла морда разъяренного верблюда. Глаза его были вытаращены, с отвислых губ капала пена.

* Тандыр – глиняная печь, в которой пекут лепешки (узб.)

… Всю ночь и следующий день Вали просидел, скорчившись, на дне колодца. Там и нашел его Еркинбай, отправившийся на поиски своего верблюда.

– Я же предупреждал тебя, Вали, – сказал Еркинбай, после того как Вали выбрался на белый свет и немного отдышался. – Говорил, что у моего верблюда горячий нрав.

Стараясь держаться подальше от верблюда, Вали принялся очищать свою одежду от пыли.

– Ну теперь-то мы, надеюсь, в расчете, – проговорил он. – А ты, как считаешь, скотина?

Верблюд, как ни в чем не бывало, жевал какой-то кустик, густо усыпанный колючками…

О том, как верблюд Еркинбая отомстил Вали, долго еще говорили в нашей чайхане. Даже прозвище ему дали – горячий верблюд. И хозяина верблюда Еркинбая оценили по достоинству. Теперь Еркинбай никогда не сидит за чаем в одиночестве. Глядишь – то один подойдет, то другой подсядет…

САМОЕ БОЛЬШОЕ ЧУДО

Полжизни – не меньше – провел я на джейляу. С кем только не доводилось встречаться на извилистых тропинках джейляу, с какими диковинами не сталкиваться. И каждый раз, очутившись перед чем-нибудь необыкновенным, даже загадочным, спрашивал себя, а не это ли есть самое большое чудо на джейляу? Но проходило время, я возвращался на джейляу, окунался в его безбрежный, зеленый мир и…Новое чудо, новая диковинка представала моим глазам! И лишь недавно, неделю тому назад, я понял, что напрасно ломал себе голову столько лет. Я узнал – совершенно случайно – что такое самое большое, самое главное чудо на джейляу. Вот как это произошло…

В прошлый выходной день я снова отправился на джейляу – собирать траву. Работал до самого обеда, а когда солнце стало припекать, расстелил мешковину, закинул руки за голову и лег.

И вот о чем я тогда подумал. Тому, кто сейчас посмотрит на вздымающиеся до небес хребты издалека с равнины, горы, наверно, покажутся бесполезным украшением земли. Ведь этого изумрудно-зеленого оазиса в огромном каменном мешке, он не увидит. Не будет видно ему ни коней на выпасе, ни силуэта табунщика с ружьем-соломинкой за плечами, ни догоняющего лису орла. И меня, привольно развалившегося на травке, прямо посредине джейляу, он, конечно же, не заметит.

Славно пахнет разноцветьем – боялычем, курчавкой, шалфеем. Слегка раскачиваются цветы – маки, васильки, пастушья сумка. Вот на один цветок села бабочка. Сложила веером сиреневые крылья и не шелохнется. Поодаль на травинке я увидел толстенького жука. Греет под лучами широкую спинку, водит усами вверх-вниз, того и гляди, хрюкнет от удовольствия. Еще дальше, у щербатого камня, замечаю сверчка.

– Цвирк, цвирк! – шевелит он тонкими, точно накрахмаленными крылышками. И сам словно прислушивается к своему цвирканью.

А это что такое? Как будто ручеек струится мимо меня в сторону овражка. Каждый муравей с какой-нибудь ношей – былинкой, куколкой, соломинкой.

Полчаса прошло, час. Задремал я. Открывая глаза – солнце вниз пошло, к горизонту. Сверчок примолк, но сиреневая бабочка и бронзовый жучок все еще здесь, блаженствуют в своей зеленой чайхане. И муравейный ручеек течет, не иссякая, к овражку…

Вот тут-то меня, наконец, и осенило! А ведь и точно, за все свои полжизни, проведенных на джейляу, я так и не увидел отдыхающего муравья.

Так вот, греющийся на солнышке муравей и есть САМОЕ ГЛАВНОЕ, САМОЕ БОЛЬШОЕ ЧУДО НА ДЖЕЙЛЯУ.

НА РЕКЕ КАРАСУ

Довелось мне этим летом ловить на реке Карасу красноперок. Место знакомое, обловленное, как говорят рыбаки. Был у меня там и свой родничок, в самом конце протоки, в зарослях тростника. Перед обратной дорогой я обычно оставлял связку красноперок на песке у протоки, а сам шел к роднику напиться.

Как-то возвращаюсь назад, к своим трофеям и… ноги как будто приросли к земле от удивления! Возле рыбы извивается порядочных размеров уж. Всеми силами старается ужина оттянуть всю связку к воде. Пришлось сломать камышину, отогнать непрошенного гостя. Уж уплыл.

Правда, перед уходом я снял-таки с кукана самую маленькую рыбешку, бросил ее на песок, а, выходя на дорогу, обернулся. Уж хлопотал – и откуда он только взялся! – возле красноперки.

С того дня уж всегда поджидал меня на “условленном” месте. И не зря: всякий раз я отделял ему рыбешку, а то и две. А однажды мой уж появился из зарослей в компании другого, поменьше. Пришлось добавить угощения: оставлять не две, а все четыре рыбешки.

Вскоре возле протоки меня поджидали уже несколько ужей.

“Ну это уж слишком”, – решил я. Пришлось срочно менять свой маршрут. Ненужное это дело – приучать друзей к попрошайничеству…

СООБРАЗИТЕЛЬНЫЙ ЧАЙХАНЩИК

…А вот какая история произошла с одним моим знакомым чайханщиком. В его чайхане в хаузе * завелись… лягушки! Хозяин чайханы сначала расстроился, а потом – он ведь был человек сообразительный! – даже обрадовался. Ни у кого из чайханщиков он не видел в хаузе лягушек. Значит, теперь он один такой на всю округу. К тому же прожорливые твари переловят всех мух в помещении. И народ валом повалит в его чайхану…

Вышло, однако, совсем не так, как рассчитывал умный чайханщик. Все меньше и меньше посетителей становилось в его чайхане. И те, кто продолжал ходить, долго не засиживались, убегали… Чайханщик сначала никак не мог сообразить, в чем тут дело. А потом…

– Уйми лягушек, Али-Баба, – посоветовал кто-то из посетителей. – Орут, не переставая. Словом перекинуться не дают. Голова от их крику пухнет.

Что делать? Как заставить лягушек замолчать? Хорошо, что наш чайханщик был сообразительным человеком. В тот же день отправился он на базар, в мясные ряды. А вечером…

Редкие посетители входили и рассаживались, стараясь подыскать местечко подальше от воды.

– Проходите поближе, садитесь, – уговаривал их радушный хозяин. Но гости только качали головами в ответ.

– Поближе, как же, – шептались между собой старики. – А лягушки? От их крика совсем оглохнешь.

* Хауз – водоем в чайхане (узб.)

Так прошел час, потом другой. Хауз безмолвствовал. Отвыкшие от тишины, посетители стали все чаще поднимать головы, поглядывать по сторонам.

– Что это сегодня с лягушками? Никак не проснутся, что ли?

Час прошел, еще. Молчат лягушки.

– Рты он им позатыкал, что ли?

Наконец, самый любопытный посетитель поднялся с места и подошел к хаузу. Где лягушки, повымерли, что ли? Нет, все тут, до одной. Только морды с испуганно вытаращенными глазами торчат из воды. Поприжимались к бережку, сидят, не шелохнутся…

Любопытный посетитель смотрел на них, смотрел да вдруг как захохочет. Тут и другие гости повставали с мест, обступили воду. Смеются, пальцами тычут в середину хауза, по которому, медленно покачиваясь, плавают надутые бычьи пузыри.

– Смотрите, ай да Али-Баба! Вот учудил! Каких змей напустил в хауз, а?

С того дня стало прибывать в чайхану народу. Всем было интересно поглядеть, какую это шутку сыграл с лягушками сообразительный чайханщик?

Только одному чайханному коту проделка хозяина пришлась не по вкусу. Распушил котина шерсть, разбежался да как прыгнет на спину “змее”. Пузырь, конечно, лопнул, кот в воду. Мокрый, как лягушка, вылез кот на берег. Посетители все чуть от смеха навзничь не попадали. Но чайханщик похвалил кота, а в награду за храбрость бросил ему кусочек сочной дыни.

– На, ешь, герой. Заслужил.

– Э-э, да он у тебя дыни ест? – удивились посетители.

– А как же? – подмигнул чайханщик неучам-гостям. – Дыня вообще любимое блюдо многих животных. Лакомятся ею и шакал, и дикобраз, и лиса. Особенно уважает дыню дикий кот – сабанча. Ради одного кусочка приходит, рискуя жизнью на бахчу. Мой, стало быть, прямой его потомок. Кот что надо! Настоящий мужчина!

КЕКЛИК, УТРЕННЯЯ ПТАХА

– Ке-ке-лек! Ке-ке-лек!

Утреннее солнце еще не показалось из-за макушек гор, а кеклики уже на ногах. Тут и там снуют в траве горные курочки, перепархивают со скалы на скалу.

– Ке-ке-лек! Ке-ке-лек!

Словно сотни колокольчиков звенят сверху, снизу.

– Ке-ке-лек!

И солнце поднимается из-за гор.

– Ке-ке-лек!

И утро наступает.

… Но на этот раз горы встретили нас с Уланом непривычным, гнетущим молчанием. Не узнать было и моей любимой кекликовой поляны. На ее месте громоздились друг на друга гранитные валуны. И сай оказался завален камнями, между которыми едва-едва пробивался тоненький ручеек. Ни деревца вокруг, ни кустика. Точно гигантский дэв прошагал ночью по горному ущелью…

Землетрясение! Теперь, конечно же, и речи не могло быть об охоте. Совестно было ощущать за плечами заряженное ружье. И мой сеттер заметно скис: сделав несколько кругов по поляне, сразу же остановился, втягивая в ноздри пыльной воздух и изредка чихая. Потом огонек в его глазах окончательно погас…

Безжизненный – совсем как на какой-нибудь необитаемой планете – ландшафт простирался передо мной. От пенья кекликов и мертвый камень оживает – говорят в народе. Но сейчас кеклики молчали… И тут гнетущую тишину ущелья нарушил густой бас Улана! Лай раздавался из-за высокого мшистого валуна… Когда-то на этом месте, помнится, был родничок. Я подошел, заглянул вниз – сухо. Но Улан почему-то продолжал волноваться. И вдруг, игриво взвизгнув, пес принялся лихорадочно разрывать гальку передними лапами…

Заинтересованный непонятным поведением Улана, я бросился ему на помощь. Вдвоем мы быстро освободили ложе бывшего родника. Улан первым сунул голову в образовавшееся отверстие. И, отпрыгнув назад, снова разразился звонким лаем. Я заглянул в нишу и…

Целый выводок – пять кекликов – предстал моим глазам. Тесно прижавшись друг к другу, куропатки – живые и невредимые! – сидели в каменной норе.

Одну за другой вытащил я ослабевших от голода и жажды птичек из их укрытия. И, посадив свою “добычу” в рюкзак, отправился восвояси.

Недели две кеклики жили у меня во дворе. Вместе с курами клевали зерно, пили водопроводную воду. Наконец, окрепли, повеселели… А когда их перо налилось тугой, упругой силой, я отвез своих питомцев обратно в горы. Один из кекликов сразу же вскарабкался на самый высокий уступ и…

– Ке-ке-лек!

Красный клювик, темные “бусы” на груди, ровные продольные полосы на крылышках. Освещенный лучами первого, самого первого солнышка кеклик был невиданно хорош. И как я только мог раньше стрелять в таких красивых птиц?

– Ке-ке-лек!

И солнце поднимается из-за гор…

– Ке-ке-лек!

И утро наступает…

ФОТОГРАФИЯ НА КАМНЕ

… Выходя из дома, я всегда вешаю на плечо фотоаппарат. И такая привычка не только у меня. Каждый, кто всерьез занимается фотографией, больше всего боится упустить тот самый, единственный в его жизни случай. И правда, а что если прямо за углом ты наткнешься на… гуляющего по улице слона? То-то будет снимок!

Однажды и мне улыбнулась такая невиданная удача. Случилось это неподалеку отсюда, в горах. С фотоаппаратом наперевес брел я по берегу горной речки. Солнце – верный помощник фотографа – стояло прямо над головой. Светлый речной поток выплескивал время от времени под ноги разноцветную гальку. Были тут и крохотные камушки величиной с перламутровую бусинку, и средние, цвета яичного желтка с “белком” по краям, и крупные, продолговатые, похожие на рукоятку ножа.

И вдруг… Из-под ноги выскользнул, прямо-таки выпрыгнул, какой-то камешек. Я покачнулся, чуть не потерял равновесие. Вот противный голыш! Не поленившись нагнуться, я схватил его, поднял руку, чтобы забросить подальше, в реку. Но почему-то остановился…

До сих пор я не знаю, почему я это сделал. Обыкновенный осколочек скального грунта – сотни и тысячи подобных ему в эту минуту несла в своем русле река – лежал на моей ладони. Но я подумал о том, что когда-то этот камешек был частью огромной, могучей скалы. Потом оторвался, упал в воду. И волны сгладили все его острые выступы и шероховатости, сделали обломок обыкновенным, плоским голышом…

Обыкновенным? Вот уж нет! Я подбросил и поймал камешек в ладонь. Потом еще раз, и еще. Перевернул…

И – вот оно, чудо! Оборотная сторона голыша оказалась не однородной, а как будто испещренной какими-то тонкими линиями. Короткие линии веером разбегались в разные стороны от длинной и широкой, складывались в причудливый узор. Рисунок на камне? И впрямь, похоже на папоротник. Но у папоротника узкие листочки, а у “каменного растения” – иголочки, тонкие, как у хвои. И еще напряг зрение. Так и есть! И как это я сразу не догадался! В осколочек скалы оказалась “впечатана” веточка арчи – одного из древнейших растений на земле…

Когда-то на месте этих гор, обожженных палящим солнцем равнин, густых джунглей – тугаев плескалось безбрежное море. Потом вода отступила и на илистых берегах закустились, зацвели первые папоротники. Вскоре “на помощь” им пришли хвойные, арча…

Я люблю снимать деревья. Есть у меня “портреты” векового дуба, тысячелетней чинары. А вот “снимок” многомиллионнолетней арчи держать в руках пришлось впервые.

Долго стоял я еще на берегу горной речки, до боли в глазах вглядываясь в необычную фотографию. А вдруг мне удастся различить на камне еще и очертания морской волны? А дальше, в самой глубине, внезапно появится маленькая голова, длинная шея на массивном туловище. И передо мной закачается на высокой волне давно исчезнувшего моря силуэт канувшего во тьму веков неведомого чудовища…

ОРЁЛ И ЧЕРЕПАХА

Мой рабочий стол вот уже несколько лет украшает необычный письменный прибор. Я складываю в него скрепки, карандаши, ручки…

Обыкновенный черепаший панцирь. Полынно-желтого цвета, с паутиной темных разводов. Но если закрыть глаза, желтизна вырастает до размеров песчаной пустыни, а разводы превращаются в трещины такыров.

И я невольно – снова и снова – возвращаюсь мыслями туда, к каменистым предгорьям весенних Курамин.

… Солнце горячим утюгом прошлось по тропам, ложбинам, полянам. Буйно полезли к свету травы, яркими зарницами заполыхали маки. Замельтешили бронзовотелые жуки, бабочки-однодневки. Но коротка радость пробуждения весенней природы… Через неделю-другую все войдет в свое русло. Немилосердное солнце спалит травы, птицы разлетятся по гнездам и будут не петь, а “подавать голос”, ручейки высохнут… И так – до будущей весны.

А пока… оживает все, даже черепашьи норы, с виду похожие не небольшие земляные гроты. Невнятный шорох, шебуршание свидетельствуют о том, что черепахи начали на солнцепеке свои брачные игры. Словно речные валуны трутся друг о друга в горном потоке. Или как будто кто-то невидимый раз за разом встряхивает полупустую коробку.

Я сидел на теплом расщепленном ветром и солнцем валуне, любовался далекими золотистыми ледниками. Вдруг в небе показалась точка. Она стала вырастать прямо на глазах и скоро превратилась в огромную птицу с мощными крыльями.

Орел!

Вот он сделал круг над каменистой долинкой (крылья от встречного ветра загибались полотнищами), потом второй, третий… Будто выискивал что-то… И вдруг на бреющем полете неуклюжим кулем рухнул вниз…

Что такое?

Я даже привстал с места, потом вскочил на валун, но – увы! – ничего не увидел: кругом густые гривы трав да камни…

Прошла минута или две. Я снова уселся на валун и стал ждать. Кого там схватил орел – суслика, птаху, змею?..

И тут крылатый великан поднялся в небо. Его острые когти сжимали какой-то круглый, плоский предмет. Булыжник, что ли? Орел между тем набирал высоту. Но он отнюдь не стремился в горы. Поднявшись, кажется, к самому солнцу, хищник вдруг разжал когти.

Добыча упала на камни.

Тогда птица медленно, не торопясь, спланировала вниз. До места происшествия было с полкилометра. И я не выдержал, побежал туда.

Не доходя метров ста до орла, я, однако, остановился. Птица заметила человека. Но, как видно, я уже ничем не мог помещать орлу. Он, удовлетворенный трапезой, взъерошив холку, чистил клюв о камень… И не обращая внимания на меня, тяжело поднялся в небо.

Орел растаял в полуденной синеве, а там, где он обедал, я нашел половинку черепашьего панциря, тщательно выскобленного острым клювом. Так обычно аксакалы выскабливают ножом дыню. Я поколебался, но все-таки поднял необычный сувенир…

… Теперь, увидев на моем столе черепаший панцирь, некоторые мои гости возмущаются. Как, дескать, тебе не стыдно? Как ты мог превратить живое существо в письменный прибор?

Чаще всего я начинаю оправдываться, объясняться. Говорю, что этот сувенир преподнес мне не кто иной, как сам горный орел, рассказываю, как все это произошло.

А иногда отделываюсь шуткой. Самым ожесточенным охранителям живой природы напоминаю известный случай из истории Древней Греции. Орел-стервятник схватил черепаху, поднялся с ней высоко в небо и разжал когти. Черепаха камнем полетела вниз… И – попала прямо в голову проходившего внизу человека! Так был убит наповал знаменитый древнегреческий поэт.

– Мне тоже жалко черепаху, – говорю я в заключение, глядя в глаза своему собеседнику. – Но неужели вас больше бы устроило, если бы на этом столе лежал не ее панцирь, а… мой череп?

ЗАЯЦ – «ТРАКТОРИСТ»

Когда Низам выезжает в поле, за его трактором в клубах пыли непременно трусит Койбагар.

Койбагар – пастуший пес. Хвост у него твердый, как палка, а уши обрезаны. И у других овчарок в селе уши обрезаны. Говорят, так им удобнее драться…

Койбагара щенком подарил Низаму сосед-пастух. Пес вырос, привязался к хозяину. Теперь ни на шаг не отходит от него… Низам – в поле, и Койбагар за ним. На базар, в чайхану или в гости к другу надо – пес старается увязаться следом.

Односельчане шутят:

– Вон телохранитель Низама!

Пашет Низам поле, а Койбагар под кустом лежит, наблюдает. Птица пролетит – для порядка гавкнет.

Надоест валяться – бежит к клевернику. Перепелок гоняет.

Время обеда. И Койбагар, конечно, тут как тут! Знает, что от хозяина ему что-нибудь перепадет…

Однажды трактор поломался. Прямо посреди поля.

– Сиди здесь! – сказал Низам Койбагару, а сам направился в колхозную мастерскую.

Вернулся к вечеру. Солнце тонуло за горами. Подошел Низам к трактору. А Койбагар стоит возле дверцы, как вкопанный. Только лапами перебирает. То заскулит, то зарычит…

“Что-то тут не так”, – подумал Низам. Отогнал пса, заглянул в кабину… Вот это да! На сиденье, уткнувшись в ветошку, ни жив ни мертв сидел… молоденький заяц!

Низам посмотрел по сторонам – на вспаханную стерню, на поле, где совсем еще недавно переливалась под ветром пшеница, и улыбнулся. Он сразу представил, как Койбагар, поднял с лежки зайца. Как гонял его по полю… Как тот, спасаясь, с разбега влетел в кабину трактора.

“Ишь ты какой прыгучий, – подумал Низам, гладя перепуганного косого по теплой шерстке.– Спортсмен да и только!”

Отремонтировал он трактор и прикатил домой с зайцем.

То-то было весело ребятишкам!

На рассвете Низам снова отправился с Койбагаром в поле. А сыновья его посадили зайца в кошелку и отнесли поближе к горам.

– Беги, ушастый, и больше не попадайся!

БИТВА В КАМЫШАХ

Большое, нежное сердце лебедя… О лебединой верности сложены легенды, стихи. А что знаем мы о лебединой… ненависти?

… Рыбацкая лодка скользила вдоль плотной тростниковой стены. Пела вода за кормой, солнце золотыми ячеями расплывалось в струях. Человек в лодке, споро работая шестом, вырулил на середину озера. Воткнул шест в неглубокое дно. Смахнув со лба пот, рыбак потянулся за спиннингом. И в этот момент… С неба на него упал лебедь! Зависнув над лодкой, птица изо всех сил хлестнула человека своими сильными крыльями. Рыбак инстинктивно закрыл руками голову, закричал… Лебедь не отступал. Снова поднявшись в небо, он опять спикировал на лодку. Все повторилось – удары, борьба… В конце концов человек отступил. Вырвав шест из вязкого дна, он поспешил к берегу.

– Что случилось, Никифор? – встревожилась жена. – Опять на озере шалят?

Муж был мрачен, с бороды его капала вода, из порванного на плече свитера торчало несколько пушистых перьев. В двух словах егерь рассказал жене о происшедшем…

– Сам виноват, – прибавил он горько. – Не уберег от браконьеров лебединое гнездо. Вот птица и мстит мне за это…

… Эту историю я узнал от жены Никифора. Думаю, что егерь заблуждался, приписывая лебедю такую сверхпроницательность. Но в главном он, пожалуй, не ошибся… Лишь только тот, кто умеет сильно любить, умеет и ненавидеть по-настоящему…

СОМЫ МОЕГО ДЕТСТВА

… А недавно я побывал в местах, где прошло мое детство. Мой родной поселок стоит на берегу горной речки Аксу. И вода в Аксу прозрачная, ледяная, даже летом, а дно – все в камнях-валунах. В жаркий полдень здесь всегда можно увидеть купающихся мальчишек и девчонок. В укромном же месте под кустиком тала непременно встретишь мальчишку-удильщика.

Не стерпел я, подошел к одному такому рыбаку – белоголовому крепышу лет двенадцати. Полюбопытствовал:

– Что ловишь-то?

– А вот, сами смотрите, – кивнул мальчишка на пластмассовое ведерко.

В ведерке плескалось с пяток пескарей.

– И только? – удивился я.

Рыбак отложил в сторону удочку. Встал. Отряхнул пятерней штаны.

– Вчера я майкой поймал трех сомиков, – похвалился он. – Вот таких, – и он показал узкую, крепенькую ладошку. – Маленькие, усатые… Только большие почему-то не попадаются. Ничего, куплю крепкую леску и стальной крючок… А лягушек в лужах полным-полно.

– Ну, удачи тебе! – пожелал я.

Лет тридцать назад мне приходилось ловить вот таких же сомиков. Стянув узлом подол майки, часами бродил по скользким голышам. Но шла в мою ловушку почему-то в основном мелочь…

Сначала я радовался, а потом загрустил.

– Почему мне попадаются только такие крохи? – досадовал я. – А где же крупные, как в книжках с картинками?

Отец, случалось, подзуживал меня:

– Опять недомерка приволок? Эх ты, горе-рыболов! Вот мы, бывало, с твоим дедом…

Наслушавшись рассказов отца о гигантах-сомах, я со всех ног несся на рыбалку. А вечером плелся домой с очередным недомерком.

Однажды, отчаявшись, я выпустил нескольких сомиков в домашний аквариум.

– Буду ухаживать за ними, кормить до отвала. Должны же хоть эти вырасти в настоящих сомов.

Но через несколько дней сомики всплыли вверх брюхом.

“Наверное, – подумал я, – кормежка была неправильной”.

Только много позже, став взрослым, я узнал, что туркестанские сомики – так их называют в научных справочниках – не бывают крупными. Средний сомик в ладонь размером. Ну, может, чуть больше…

А те огромные сомы, на которых я рассчитывал, водятся лишь в больших реках – Сырдарье и Амударье. И еще там, откуда я родом – в реках и озерах средней полосы России.

Давным-давно наша семья переехала жить в Среднюю Азию. Из средней полосы России – в Среднюю Азию. Помню, как я малышом удивлялся тому, какая жара стоит в Средней Азии.

– И ведь это еще только Средняя Азия, – фантазировал я. – А есть еще, наверно, Дальняя. Уж там-то жара…

Со временем я, конечно, привык к новому житью-бытью: палящему зною, невысоким деревьям, смуглой коже друзей-мальчишек. И сам стал смуглокожим, как узбек…

Спасибо Аксу, она сделала меня рыболовом, а потом – путешественником. И передо мной вскоре открылась та самая Дальняя Азия, о которой я мечтал в детстве.

А земляку-мальчишке я в тот раз ничего не сказал. Зачем торопиться? Вырастет, побродит по этой замечательной земле, сам узнает…

1 комментарий

  • Фото аватара Хайдарыч:

    Легко читается и интересно и как будто на природе побывал. Спасибо. Рассказы про природу (а-ля Пришвин-Паустовский) наверное с удовольствием могут читаться как взрослыми, так и детьми.
    Некоторые места доставляют «– И ведь это еще только Средняя Азия, – фантазировал я. – А есть еще, наверно, Дальняя. Уж там-то жара…»
    И философские моменты «Ненужное это дело – приучать друзей к попрошайничеству…»

      [Цитировать]

Не отправляйте один и тот же комментарий более одного раза, даже если вы его не видите на сайте сразу после отправки. Комментарии автоматически (не в ручном режиме!) проверяются на антиспам. Множественные одинаковые комментарии могут быть приняты за спам-атаку, что сильно затрудняет модерацию.

Комментарии, содержащие ссылки и вложения, автоматически помещаются в очередь на модерацию.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Разрешенные HTML-тэги: <a href="" title=""> <abbr title=""> <acronym title=""> <b> <blockquote cite=""> <cite> <code> <del datetime=""> <em> <i> <q cite=""> <s> <strike> <strong>

Я, пожалуй, приложу к комменту картинку.