Записки о былом. Воспоминания обрусевшего армянина. Часть 10 История
Сергей Арзуманов. (Все части связаны общим тегом.ЕС)
Последующие за ними 9 лет (06.1936-08.1945)
(Ташкент. Первые впечатления. В доме дяди Беглара. Наш новый дом. Соседи, друзья. 3 школы. Несколько историй. «Коммерция». Татуировщик. Юнармия. Оська и Хан Баба. Военные годы. Осоавиахим. 16-летие. Фархадстрой. Вольф Мессинг. Прозрение. Институт. Секция штанги. Преподаватели. Ещё о друзьях. Моя тётя Фрося. Картинки с натуры.)
И вот, наконец, мы в вагоне поезда, следующего в Ташкент. Ехать предстоит двое с лишним суток. Мы по-прежнему из окон вагона стараемся ничего не пропустить. На всех больших станциях я бегаю за кипятком и водой (как же — взрослым стал!). Названия станций, через которые следуем, — новые, вызывают интерес (а как звучат!): Чарджоу (тогда — Чарджуй), Бухара, Самарканд, Джизак, Гулистан. На вокзале нас встречают Беглар и его сыновья Эдик и Сосик, которых всю дорогу мец мама нахваливала и ставила нам в пример, когда мы шалили. Погрузили вещи в фаэтон, сами уселись и поехали в дом дяди Беглара на улице Мирабадская, 20. Это недалеко от станции, рядом госпиталь и Госпитальный базар. Здесь предстояло жить, пока не купят дом, куда мы поселимся, когда из Мерва приедут мама с Алёшей.
В трёхкомнатном доме европейской постройки с просторной верандой жили: дядя, тётя, два их сына, мец мама и 19-летняя Фрося. Да ещё приехали мы, два пацана, за которыми нужен был не только уход, но и глаз. За два года безотцовщины мы с Володей, конечно, распустились. Что и говорить, маме едва хватало времени, чтобы прокормить нас. На улице мы были предоставлены сами себе, была вольница, мы не отличались хорошими привычка¬ми и манерами. С первых же дней, как говорится, за нас взялись, стали учить уму-разуму. Было с кого брать пример. Дядина семья трудолюбивая, каждый занят делом, и нас вовлекли в дела по хозяйству. В обязанности детей входило дважды в день, утром и вечером, убирать, подметать и поливать двор и улицу. Возвраща¬ясь с работы на служебном фаэтоне, дядя «принимал» нашу работу и, если оставался доволен, давал каждому по 10 копеек — столько стоила порция мороженого. Тогда мороженое продавали не как сейчас: в бумажных или вафельных стаканчиках, брикетах или глазированным в шоколад и обёрнутым в фольгу (эскимо).
Разносили его по улицам мужчины-мороженщики, громко горланя: «Морож-ж-ж-еное сливочное! Сливочное морож-ж-ж-еное»! Сбега¬лась детвора. Мороженщик снимал с плеча металлический термос ёмкостью ведра на три, обернутый ватным одеялом, ставил на тро¬туар, доставал дозатор, клал на его донышко круглую вафлю, ложкой выгребал из термоса мороженое, заполнял дозатор, сверху накладывал вторую вафельку, затем ловко мизинцем выталкивал, как поршнем, готовую малюсенькую порцию холодного лакомства. Его не ели, его лизали, держа вафли большим и указательным пальцами, и, слизав с одной стороны, подкручивали, чтобы продол¬жать слизывать с другой, да так, что мороженое оставалось до конца круглым, а на «заедку» — поедались остатки обеих вафелек.
По утрам нас будили громкие крики уэбечек-молочниц: «Маляко, кисля-пре- сни! Кисля-пресни маляко-о-о»1 Если покупатель не мог рассчитаться сразу • молоко давали в долг, часто долг накапливался. Для памяти на заборе отмечали чёрточку, в конце срока подсчитывали их количество и рассчитыва¬лись. Я не помню ни одного недоразумения: узбеки — народ честный, а покупателю, берущему в долг, нет смысла пририсовывать лишнюю чёрточку. А днём по улицам ходили старики узбеки, скупавшие старую, ношеную одежду, обувь и всякую всячину. Они кричали: «Стари веш-ш покупаим! Стари вешни пирнеси»! Потом я этого старьёвщика видел на базаре. Оказывается, починив скупленные вещи и придав им товарный вид, он продавал их с выгодой для себя, и, надо же, от покупателей не было отбоя! Так я впервые увидел предтечу нынешних «секонд хендов». С той разницей, что старые вещи, одежду, обувь и прочее скупали здесь у местного населения, а не ввозили из- за океана. А сколько такого нашего «секонд хенда» сейчас выбрасывается на свалку! Не по-хозяйски это.
Ходили и русские мужики. Они несли на плече вертикально поставленные узкие ящики с листами оконного стекла и кричали: «Стекла вставлям!». В общем, сервис с доставкой на дом. Местные жители привыкли к этому, а для нас это было внове: ничего подобного в Мерве мы не видели.
Здесь, в Ташкенте, вдоль улиц тоже были прорыты арыки, но нас поразило, что в них всегда журчала вода. Жители обязаны были дважды в день — рано утром и ближе к вечеру — водой из арыков поливать тротуар и проезжую часть улицы. Причём поливали не из ведра, а широким ковшом, прибитым к длинной ручке, так быстрее и легче. За поливкой улицы строго следили и жители, и участковый милиционер, который ежедневно обходил свои владения и штрафо¬вал нерадивых хозяев. Водой из арыка можно было полить свой сад, виноградник или огород. Для этого надо сделать в арыке запруду и повернуть воду к себе во двор, что мы часто делали. Вдоль тротуаров росли диковинные, доселе невиданные мной деревья: большущие с густой темно-зеленой листвой и широченной кроной карагачи (по-узбекски «кара агач» — чёрное дерево) и не менее удивительные — стройные, высоченные серебристые тополя.* И совсем удивительно: колодцы здесь почти в каждом дворе, вода везде только пресная, вкусная и холодная, совсем нет колодцев с солбной водой! И в водопроводных колонках, стоящих почти на каждом перекрёстке улиц, всегда есть вода! И — непонятно даже! — за воду никто не берет деньги, она бесплатна!
В городе не увидишь верблюдов. Нет туркменов. А узбеки носят на голове не огромные мохнатые шапки, как туркмены, а чёрные тюбетейки, расшитые белыми нитками. Живут они в «старом городе», в «новом» их можно увидеть только на базаре. И говорят узбеки приятно, не гортанно. Непривычно видеть узбечек в разноцветных широких платьях, из-под которых в белых шальварах (лозимах) виднеются босые ноги, обутые в чёрные остроносые галоши или ичиги — лёгкие, изящные сапожки, сшитые из тонкой кожи. Их брови густо и широко раскрашены сурьмой, а за плечами — с полсотни тонких косичек. Попадались узбечки, скрывавшие лицо паранджой — большой, спускающейся с головы, чёрной, плотной сеткой, густо сплетённой из конского волоса.
Особенно поражало, как узбеки умываются. Встав на колени у арыка, наби¬рали сложенными ладонями воду и ополаскивали лицо, поводя затем ладонями от ушей к подбородку — совершали омовение. А туркмены «умывались» не так. Они наливали немного воды в маленькую пиалу, окунали в неё указательный палец и быстро-быстро, пока с пальца не стекли капли, что-то приговаривая, мокрым пальцем много раз протирали сначала один, а затем другой глаз. Таким же способом «мыли» изнутри и ушные раковины.
В то время дядя Беглар работал директором «Сантранса» — заведовал конным транспортом, вывозившим с улиц и дворов города мусор и нечистоты.** Это предприятие находилось на окраине города. На работу и с работы дядя ездил на фаэтоне. Мы приладились в конце рабочего дня ждать его фаэтон за два квартала от дома. Возчик Рахим, увидев издалека, останавливался, сажал нас в повозку и прокатывал до дома. И хотя было приятно, мы не выказывали свою радость бурно: стеснялись дяди — мы же не дети какие-нибудь! Но вскоре мы нашли другой, более интересный, хотя и рискованный способ катания. Как мы узнали, по городу трамваи ходили по десяти маршрутам. Трамваи уже я видел в Баку, на них катался, но тут увидел, как мальчишки ездят бесплатно и довольно заманчивым способом.
* К сожалению, на этих красавиц лет пятьдесят назад напала какая-то зараза, похуже саранчи, с них опадала вся листва, они вмиг засыхали, и в городе практически не осталось ни одного такого дерева. Зараза оказалась такой стойкой, что попытки вновь рассадить по городу эти деревья не удались.
** В Ташкенте канализация тогда была только в центральной части города, где располагались государственные учреждения и дома крупных чиновников.
И мне захотелось также: чем я хуже? Недалеко находилась трамвайная остановка. Перед тем, как трамвай тронется, надо было быстро, чтобы не заметил вагоновожатый, встать на сцепку заднего вагона, зацепившись за толстый резиновый шланг, болтающийся сзади. С таким «шиком» доезжали до следующей остановки, где своей очереди прокатиться ждали другие ребята. Это называлось — «ехать на колбасе». Так ездить не чурались и взрослые, особенно в часы пик: в вагоне тесно, душно, и надо платить 15 копеек, а «на колбасе» — с ветерком и бесплатно. Некоторые хулиганили. С верху заднего вагона свисала верёвка, привязанная к трамвайной дуге, через неё в трамвай подается электричество. Так вот, в месте, где надо сойти, едущий «на колбасе» тянул за верёвку, трамвай, оставшись без питания, останавливался, а безобразник спрыгивал и уносил ноги.
Но, пожалуй, самыми радостными и запомнившимся событиями лета 1936 года для меня были вылазки в клуб армянского землячества. Дядя Беглар и тётя Соня были активистами этого клуба, входили в любительскую труппу армянского театра. Особенно запомнилась музыкальная комедия «Тмблачи* Хачан». Главные роли в этом спектакле играли: дядя Беглар — Хачана и тётя Соня — его жену. Это было первое моё знакомство с армянским национ¬льным искусством и культурой. Какой восторг вызывали во мне эти спектакли! Никак не сравнить с тем, что было, когда в Мерве смот¬рел шарманщиков с попугаями и кукольные представления. Да, это были любительские спектакли, но поставлены они были профессионально, да и исполнители — так сказать, «цвет интеллигенции» — были талантливы. К сожалению, это длилось недолго. Осенью того же года коммунисты под предлогом борьбы с национализмом и шовинизмом (а, может быть, и без всякого предлога!) разогнали все национальные землячества, заодно прикрыв и клубы. А тех, кто посмел «вякнуть», пересажали и перестреляли. Хорошо, что дядя Беглар не попал в ту страшную мясорубку.
Напротив дядиного дома действовал летний дневной городс¬кой пионерский лагерь. Там не кормили, зато не было и «мёртвого часа». Окрестные школьники пропадали в этом лагере целыми днями. Но у большинства сверстников, с которыми я познакомился, были какие-то странные имена: Абраша, Изя, Мирон, Руфа, Арон. Мне рассказали, что такие имена даются евреям, что у них особая вера, а мальчикам при рождении отрезают (какой ужас!) частичку пиписки. В Ташкенте евреев много, а в Мерве я о них и не слышал. Говорили эти ребята по-русски, но с какими-то странными интонациями, большинство картавили, будто во рту у них камешки. Но с ними было интересно, они знали много такого, о чём мы, мальчишки из провинции, не слышали. Они хвастливо с нами этими знаниями делились. Правда, только знаниями, сладости, которые приносили из дома, не делясь, съедали сами.
* «Тмблачи» — по-армянски бубенщик, игрок на бубне. У армян есть слова, в которых подряд 4-5 согласных букв, например, трудно произносимое «Мкртч» (5 согласных!) — по-русски означает «Никита». Так что фамилия известного по многим кинофильмам актёра Фрунзика Мкртчяна переводится, как «Никитин».
Вообще, в этом пионерском лагере я много чего узнал, но, главное, научился играть в шахматы. Играли непрерывно по 10-15 партий, запоминали красивые, «хитрые» ходы или мат в 2 хода в начале партии. Это было удивительно интере- ресно и неожиданно. Хорошо помню, что шахматы даже во сне стали сниться. В лагере негде было играть в футбол, зато была волейбольная площадка, где мы часами перебрасывали руками настоящий, «взрослый» кожаный мяч через настоящую «взрослую» сетку.
Комментариев пока нет, вы можете стать первым комментатором.
Не отправляйте один и тот же комментарий более одного раза, даже если вы его не видите на сайте сразу после отправки. Комментарии автоматически (не в ручном режиме!) проверяются на антиспам. Множественные одинаковые комментарии могут быть приняты за спам-атаку, что сильно затрудняет модерацию.
Комментарии, содержащие ссылки и вложения, автоматически помещаются в очередь на модерацию.