Четыре времени счастья (из урожая двенадцатого года) Искусство Ташкентцы

Александр КОЛМОГОРОВ

* * *

Держась за ниточку арыка,
в свои семь лет
я облетать умел семь улиц,
весь белый свет.

Куда бы улица ни мчалась,
как ни вилась –
за эту ниточку держалась
и не рвалась.

Я светлой ниточкой арыка
в свои семь лет
зачем-то взял – и прямо к сердцу
пришил Ташкент.

Куда бы жизнь моя ни мчалась,
как ни вилась –
на этой ниточке держалась
и не рвалась.

* * *

Был в детстве праздник у меня:
в ташкентском декабре
я виноградины искал
в заснеженном дворе.

Какое счастье так брести
в плену у зимних грез
и вдруг – два солнышка найти
в сплетеньях стылых лоз!

Смотрелись в зимнем серебре
они, как снегири,
как две узбечки в декабре
в заснеженной Твери!

* * *

Мне только бы надо, мне только бы надо,
чтоб вольным побегом лоза винограда,
локтями толкаясь от крыш черепицы,
карабкалась в небо, завидуя птицам;

чтоб я вместе с нею под солнечным светом
ловил, как антенна, всю музыку лета;
чтоб в августе, млея от этого дара,
себя ощутить под бронею загара;

блаженно устать и — зависнуть над крышей
башкою в цветы, как летучие мыши;

и видеть:
отец поливает дорожку
из черного шланга, а мама окрошку
вот-вот приготовит и всех позовет…
И кто-то над листьями звезды зажжет.

* * *

четыре времени года
весна
виноград
осень
зима
четыре времени счастья
любовь
виноград
дети
внуки
четыре нужные книги
библия
тора
коран
садоводство
четыре окна в мир
на север
на юг
на беседку
и запад
четыре раза спросите
чего тебе надобно старче
четыре раза отвечу
вон ту
запыленную теплую
воробьем и шмелем
зацелованную
виноградную кисть

* * *

Руки дотянутся и обнимут.
Птиц отпустят, они долетят.
Войну и мир на мобильный снимут.
Если Толстого не запретят.

Вспыхнет ненависть. Сгорит в своем пламени.
Ребенок вздохнет, улыбнется потом.
Не вышивайте на красном знамени
серп и молот желтым крестом.

То, что безвкусная это эклектика
и семимильный прыжок назад,
даже в отсталом штате Коннектикут
вам с ухмылкою подтвердят.

Революции к мамам не вежливы.
Отнимают детей на убой.
Пусть будет персиково и черешнево.
Знамя в саду зарой.

* * *

Вите Вержбицкому

Пролистай от корки и до корки
жизнь, как «Чайку». Оглянись назад.
Не смешно белеет на пригорке
вырубленный наш вишневый сад?

С топорами к бунинской аллее
горьковские варвары идут.
Кто кого простит и пожалеет?
Нет, толстовцев я не вижу тут.

Ничего я тут пока не вижу,
кроме века, скачущего вспять.
Со смеху помрешь, поедет крыша, —
так всё повторяется опять!..

* * *

ЭХО СРЕДНЕВЕКОВЬЯ

Из средневековой китайской поэзии.

с утра телевизор посмотришь
и станешь
тупее немного
опять призывают
не думать
ты прав был Конфуций
не надо
не надо
смотреть телевизор

Из средневековой корейской поэзии.

в турнире корейских поэтов
награду получит
сильнейший
им станет
Вам Фуй из Пхеньяна
старейший член
партии власти

КАК Я НЕ СТАЛ КОСМОНАВТОМ

У меня зазвонил телефон.
В прошлой жизни.
В советском Ташкенте.
Поднимаю вишневую трубку.
— Вы актер Раздолбаев?
Молчу.
— Вы актер Раздолбаев?!
— Допустим.
— Бросьте шутки! Вы, значит, актер?
— Я актер. А здороваться будем?
— Мне тут некогда с вами болтать!
Вам доверили быть космонавтом.
— Что?.. Каким космонавтом?
— Отважным. Самым первым.
Вы — Юрий Гагарин.
Ваш директор объявит когда
вам на Красную площадь явиться.
— Стоп… А кто все решил без меня?
— Я решил! Режиссер представленья!
Все понятно?!. – он рявкнул.
Но тут
я ему вдруг сказал:
— Да пошел ты!..
И послал мужика
на орбиту
из трех букв.
Бросил трубку.
Должно быть
до сих пор он
в нелегком пути:
не звонит…

И отряд космонавтов
пьет из тюбиков чай
без меня.

* * *

Нам всем в конце земной дороги
Господь задаст простой вопрос:
«Вы регулировать потоки
умели денег или слез?»

Посмотрит на барыг с угрозой —
и с глаз долой убрать велит.
А им, дарившим смех и слезы
шутам усталым, – всё простит.

* * *

Мише Книжнику

Опять за цветочками штор
февральская бесится вьюга.
Пьют водку хирург и актер.
Они понимают друг друга.

Всю жизнь они в поте лица
в тебе, в человеке, копались.
Узнали тебя до конца.
Смеялись? Конечно, смеялись!..

И только когда о любви
зашел разговор, то плечами
невольно пожали они
и долго о чём-то молчали.

* * *

Она сказала: «Если
вернешься в дом пустой
и встанешь у порога,
то проходи, не стой.

У входа свищет ветер.
Когда ты уходил,
сорвал он двери с петель
и душу остудил.

Вот спички. Жги, что хочешь,
раз в доме нет тепла.
В нем серебрятся ночью
капканы-зеркала…»

Я сжег себя.
А пепел
когда разворошил,
нашел две потеплевших,
обугленных души.

* * *

ДВЕНАДЦАТЬ

Прошлой осенью видел с балкона:
в школьный двор грузовые машины
завозили большие деревья.
За бортами качались их кроны,
как хвосты задремавших китов.
Это взрослые были каштаны.
Повидавшие виды южане.
Я их в Киеве видел, в Ташкенте.
Я узнал их по гордой листве.
Их воткнули в огромные ямы
и засыпали корни землею.
Снег октябрьский мчался к Москве.

Я всю зиму заглядывал в окна.
Я их спрашивал: «Как вы, ребята?
зацепились корнями за грунт?
обрубили не коротко их?..»

Три каштана весной зацвели.
Три седых сумасшедших каштана
ошалело смотрели на мир.
Я не верил глазам: только три.

…Завтра встречу двух старых друзей.
Выпью с ними за все, что цветет
и за все, что цвело. Выпью с ними
за двенадцать осенних каштанов.

* * *

Я опять как угорелый
вдоль по прошлому ношусь.
Окликают: «Получите!
Распишитесь!..»
Распишусь…

Бумерангом лупит слово.
Жжет поступок…
И тогда
я оплачиваю снова
свои старые счета.

* * *

Оле Володиной

Спасибо тебе, собака.
Спасибо тебе, дитя.
Меня из такого мрака
выводите вы, шутя.

Вы в клочья порвали тучи,
когда я извелся весь.
Ваш стиль поведенья – лучший,
который я знаю здесь.

Я знаю теперь учиться
буду у вас чему:
летать, не будучи птицей
и не вредить никому.