Обретение. Мемуары Рафаэля Кислюка. Часть десятая История

Началось раскрепощение так называемых спецвыселенцев. Делалось это, правда, нечестно. С них сняли клеймо, но возвращаться в родные места не разрешили. Наоборот, например, в Крым, на места бывших поселений крымских татар переселили людей с Украины. Практически, этот факт создавал в дальнейшем серьезные осложнения в межнациональных отношениях.
На комбинате произошла смена руководителя, вместо Бориса Николаевича Чиркова приехал Дмитрий Терентьевич Десятников. Весь коллектив очень переживал по поводу отъезда Чиркова, все его очень любили, он не делал подлостей, уважал людей и, по возможности, помогал.

Десятников был не новичок в горнодобывающей промышленности, последнее место работы перед комбинатом – начальник Главзолото СССР. Нам повезло, он тоже был достаточно демократичен, прост и трудяга. Мне запомнился эпизод, который он мне рассказал при поездке в командировку в Душанбе (Сталинабад). Этот рассказ был о методах работы старого правительства, когда сажали в тюрьму буквально за все. Однажды, Главзолото не выполнило план по добыче металла, а курировал в то время эту отрасль Лазарь Моисеевич Каганович очень сильная личность. Перед этим Каганович был наркомом путей сообщения, и, надо отдать ему должное, наладил работу железнодорожного транспорта и много сделал для улучшения условий жизни железнодорожников. Итак, Главзолото завалило план по объективным причинам, и только начало перекрывать отставание, как в это время Каганович вызвал Десятникова “на ковер”. Представляю эту картину – двухметровый, атлетического сложения Десятников, и маленький Каганович. Много раз замечал, что у маленьких людей антагонизм к высоким и крепким людям. В то время это было очень страшно, можно было из такого кабинета прямо попасть в подвалы НКВД. Вызвали Десятникова на двадцать один час, а в кабинет к Кагановичу он попал только в час ночи. Каганович внимательно посмотрел на него и предложил все подробно рассказать. Десятников в течение получаса все рассказал и ответил на все вопросы. Лазарь Моисеевич начал проводить с ним “воспитательную” работу, накаляя атмосферу. Десятников дома уже собрал мешок со “шмотками” и сухарями и думал: “Ну, все”. В это время Каганович замолчал, а потом сказал:
– Не знаю, что с тобой делать, напишу я на тебя в стенгазету.
Конечно, от сердца отлегло, но это запомнилось на всю жизнь.

Десятников поселился в коттедже Чиркова, дети пошли учиться в школу и техникум.
Интересным был такой факт. На партийно-хозяйственном активе один из рабочих сказал Десятникову:
– У вас вокруг дома такой высокий забор. Это что же — вы отделяетесь от нас?
На что Десятников ответил:
– Этот высокий забор сделали для одного деятеля, теперь же вы хотите, чтобы другой деятель все это поломал. А потом вы скажете: “Было у нас два дурака: Чирков и Десятников – один построил забор, а другой поломал”. Так что оставим так, как оно есть.
За время работы Десятникова у нас было два визита большого руководства. Приезжал лично Берия, с ним двести телохранителей. Самого Берия я не видел, а его телохранители сумели выпить все, что было в ресторане и в магазинах. Пили они круглосуточно, вероятно, это был узаконенный распорядок.

Потом у нас был Климент Ефремович Ворошилов – в то время он уже выживший из ума, но работавший председателем Президиума Верховного Совета СССР. Единственное, что я запомнил, правую руку он держал согнутой для рукопожатия. Жалкое зрелище.
… Мы ждали второго ребенка, и если с первым я не мог себя организовать, когда требовалось отправить жену в роддом, то со вторым все было цивилизовано. Во дворе стоял, готовый к “броску”, автомобиль, мы уже были опытные родители. Итак, после ноябрьских праздников, у нас появилась дочь – Ирина. Лев, которому было тогда 5 лет сразу сказал: “ Вы зачем положили ее на мою кроватку? Вот вы уйдете на работу , а я ее выкину.” Зная его твердый характер, мы боялись, что он выполнит свое намерение и даже хотели дежурить около малышки поочередно. Но через несколько дней он ее уже залюбил, и все стало на место. Я уже говорил раньше, что декретный отпуск у нас был месяц до родов и месяц – после родов. Мы взяли домработницу, девушку, приехавшую из России, звали ее Ида. Она была очень общительная, трудолюбивая и сразу стала у нас членом семьи. Меня за глаза она называла “шкиблай”, что означало на ее языке – страшно худой. Действительно, я много ел, но “не в коня корм”: я много работал, занимался спортом и мало спал. Прожила она у нас около года и пошла работать на завод.

Жизнь была заполнена до отказа. Подъем в шесть утра, в семь я вез детей, одну – в ясли, второго – в садик. Там нужно было их переодеть, смерить температуру. Но это были мои обязанности. Сонечка, в основном, их забирала, но иногда это делал я. Нужно было еще сготовить и накормить всю эту команду, включая меня. Нужно было убраться, постирать, починить и прочее, прочее. Кроме этого была работа в техникуме при двойной нагрузке.
Мы еще куда-то ходили, в кино или на мероприятия. Единственно, нас выручала тетя Поля – это святая женщина, работала у меня в цехе уборщицей, и, когда у нас был цейтнот, она приходила на помощь. У тети Поли было двое детей, дочь и сын, мы помогли дать им образование в нашем техникуме.

В этот период в нашем городке произошло ЧП. Крайне неожиданное. Было принято решение руководством комбината – для улучшения условий жизни работников построить сто двухквартирных коттеджей. Коттеджи построили быстро, и должны были уже их заселять, но у нас работал главным по технике безопасности Александр Быховский, впоследствии он стал академиком и главным специалистом Советского Союза по этим вопросам.
Перед заселением Саша послал дозиметристов проверить обстановку радиационную в этих домах. И что оказалось – все сто домов имели недопустимый повышенный радиационный фон. Причиной послужило то, что в фундаменты домов в качестве бутового камня заложили пустую породу. Пустая она была для извлечения, а для жизни вредная. Пришлось вскрывать все фундаменты этой сотни домов и делать бариевую защиту. После этой неудачи стали проверять всю индивидуальную застройку, и у многих домов вскрывали и защищали фундаменты.

До сих пор не могу понять, как мы, живя в полутора-двух километрах от террикона отработанной породы, не набрались радиации сверх всяких норм. А перерабатывалось огромное количество руды. Эшелоны шли круглые сутки. Из ГДР, Чехословакии и с сотни наших рудников. Для транспортировки концентрата мы делали специальные бронированные контейнеры емкостью триста тридцать литров. Эти контейнеры бронировали и отправляли дальше.
Государство вкладывало гигантские средства в развитие “урановой” отрасли. Любые наши запросы мгновенно решались, все было направлено на военные нужды. Не успели залечить раны от одной войны, как организовали вторую, но уже “холодную” войну. Эта война требовала гигантского напряжения и неимоверных расходов. Народ, нужды народа никого не волновали. Произносились общие декларации, а у людей ничего не менялось. Сейчас стало известно, что восемьдесят процентов бюджета страны уходило на необъявленную войну.

По библии, Моисей водил свой народ сорок лет по пустыне. Пустыню можно было преодолеть за пару недель. Но Моисею понадобилось сорок лет, чтобы искоренить из своего народа дух рабства. Вероятно, нам тоже требуется наш Моисей, чтобы искоренить из нас дух страха и рабства. Обратите внимание, мы все время ждем, когда нам кинут кость, за которую будем драться, или когда придет барин и нас рассудит. Сталин и коммунисты приучили нас не поднимать головы и не возражать властям. Иначе – нет человека и нет проблемы. Нас оболванивают с нашего согласия, и мы только потом начинали понимать, что сделали глупость. Я твердо убежден в справедливости исторического пути. Чему быть тому не миновать. Прогресс в нашей стране неизбежен, но мы то живем в “эпоху перемен”! Много пены появится и сойдет в небытие пока из нашего народа выйдет “дух раба”. В Европе и Америке, демократические страны шли к тому, что они имеют, десятки и сотни лет. Сколько потребуется нам этих лет? Кто переживет это время?

Итак, цех работал нормально, вопросы, в принципе, решались автоматически, а Меня направили в командировку в Сталинабад (Душанбе) с самыми широкими полномочиями — для создания там базы оборудования, с последующей передачей ее Минцветмету.
Командировка продолжалась целый месяц, и я многое успел сделать. Будучи в столице Таджикистана, познакомился с первым секретарем ЦК республики. Работал я в тесном контакте с Госпланом республики, председателем был Олеша Александр Давидович – очень грамотный и умный человек. Я ездил с ним в Курган-Тюбе и Джиликуль, (где были в двадцатых годах мои родители). Таджикистан – это, главное, горы. Мы с Олешей по великому Памирскому тракту ездили в Хорог, центр Горно-Бадахшанской области, высота расположения города – более трех тысяч метров.

Исторически Горный Бадахшан являлся одним из районов, где легионы Александра Македонского прошли в своем походе в Индию. По преданию, один из легионов, в котором собрали раненых, больных, остался на временную стоянку в Горном Бадахшане. Временная стоянка оказалась стоянкой навсегда. Интересно, что внешне таджики из этого региона не имеют ярко выраженных азиатских черт. Много рыжих, голубоглазых. Узких глаз я вообще не видел. Внешность явно с наличием европейских черт. Горные таджички – очень красивые женщины, стройные и резко отличаются от женщин других областей Таджикистана. Еще хочу сказать, что Памирский тракт – это тракт дружбы. Там всегда тебе помогут. Если нет денег, все равно накормят, дадут возможность отдохнуть и отремонтироваться.
Очень интересная история о которой рассказал мне Олеша, произошла здесь в 1953-55х годах.

С гор в долину спустился бывший белогвардейский офицер. В Гражданскую он не захотел воевать со своим народом и ушел в горы. Там он женился, взял в жены таджичку с Горного Бадахшана и вел в горах натуральное хозяйство. Места там дикие, людьми не освоенные. Что-то он закупал в кишлаках, или по его заказам в Душанбе. С двадцатых годов у него появилось двенадцать детей, они разводили коней, овец. И со всем этим он явился в Душанбе. Детей выучил грамоте и другим наукам сам. Семья была очень красивая.
К концу пятидесятых годов я стал чувствовать неудовлетворенность в своей работе. Все было настолько рутинно, что работа уже не радовала. К этому времени мои родители переехали в Ташкент, там же жила Сонина мама с братом. Туда решили перебраться и мы. Была еще одна, очень важная причина, Лев страдал бесконечными простудами и воспалением среднего уха. Виноваты были горные ветры, которые дули у нас почти непрерывно.

Конечно, трогаться с насиженного места не хотелось. Появлялось масса проблем, главные из которых – хорошая работа, жилье, транспорт и миллион всяческих других вопросов. Говорят же, что два переезда и один пожар – это одно и то же. Но мы решились. Будучи в Ташкенте, я обратился в горком партии и мне сразу же предложили работу – главным металлургом Ташкентского экскаваторного завода с предоставлением квартиры в течение полугода. Мы посоветовались и согласились.

Снова Ташкент.

Снова Ташкент — город моего детства, студенческой юности. Самый прекрасный город на свете. Город — сад, город — цветочная клумба. Улицы украшенные акациями, каштанами, пирамидальными тополями. Дворики, заросшие персиковыми и абрикосовыми деревьями. Рынки, на которых есть все! Где все можно пробовать и не щепоткой, а горстями. Пришел голодным — уйдешь сытым! Если ты не торгуешься и сразу соглашаешься на предложенную цену, продавец обижается. Город, где люди живут не домами , а дворами и все соседи знают друг о друге все и даже немножечко больше чем все. По вечерам на всех улицах запах роз и влажного асфальта.
Ташкентский экскаваторный завод расположен в очень красивом районе города на Новомосковской улице, недалеко от Греческого городка. В этом городке жили греки — политэмигранты, бежавшие из Греции в период “черных полковников”. На экскаваторном было два литейных цеха, из которых один – цех стального литья для производства тяжелых отливок, а второй – цех точного литья. Для меня все это было очень просто, и за пару недель я вошел в курс работы литейных цехов. Что касается самого отдела главного металлурга, то я был потрясен. Сорок человек делали то, что я делал один. Вместо введения усадочных линеек и упрощенного конструирования моделей и ящиков для стержней, все было заумно-заморочено. Когда ознакомился с отделами главного металлурга на других заводах, увидел то же самое. Я понимаю такое для крупносерийного или массового производства, но для мелких серий это была распущенность, увеличение себестоимости и прочее, прочее. В большом сталелитейном цехе стояли две пятитонные дуговые печи, на которых бригады сталеваров варили по одной плавке в смену, то есть за семь-восемь часов. По нормам плавку нужно делать за три часа.

Через месяц работы я собрал руководителей цеха и всех сталеваров на совещание. Сказал, что это не работа, а ограбление государства, и что нужно делать по две плавки в смену и закрыть всю потребность республики в стальном литье.
Шуму было много, в конце концов, один из сталеваров выступил и заявил, что если я такой умный, то сам должен показать, как сварить эти две плавки. Его поддержал начальник участка. Собрание закончилось и все разошлись. На следующий день я выписал себе спецодежду сталевара, шляпа и очки у меня были свои. Внимательно изучил работу пультовщиц и выбрал себе наиболее расторопных. То же проделал с подручными сталеваров. Подобрал хорошую шихту и в один из дней вышел с бригадой в ночь. Двух сталеваров отпустил. В общем, за восемь часов сварил две плавки на одной печи, залил все готовые формы и загрузил печь на третью плавку. Пошел, помылся в душе, никому ничего не сказал и ушел домой. Директор знал, что я готовлю эту операцию, но результат превзошел все ожидания. В этот день завод нормально не работал, везде, во всех отделах и цехах обсуждали эту операцию, и я стал “народным героем” экскаваторного завода. После ночной операции сталевары стали со мной “на вы” и все, что я рекомендовал, исполнялось без всяких обсуждений. Вот что значит личный пример.

Я уже ранее говорил, что второй сталелитейный был цехом точного литья, в котором мы использовали технологию литья по выплавляемым моделям и литье в корковые формы. На этом поприще, вместе с институтом химии Академии наук Узбекистана, внедрили корковое литье на основе фурфурольных смол. Была одна особенность – требовалось по технологии большое количество спирта, в месяц одна — две тонны. Применяли мы этиловый спирт, так как боялись, что кто-то может выпить и погибнуть. Я стал “королем” на заводе и у своих друзей. Изготовление корок с помощью фурфурольных смол мы запатентовали и дали большую информацию в специализированную литературу. Мне неизвестна дальнейшая судьба этого изобретения. Но спирт являлся большим аргументом в деловых вопросах. Например, коммерческий директор завода Алексей Доманский не выезжал в командировку без канистры спирта.
В металлургическом производстве на узбекских заводах было двенадцать главных металлургов, из нас шесть человек были из одного выпуска. Так сложилось, что по жизни шли рядом.
Ташкентский эскаваторный связан для меня с двумя удачно совершенными “революциями”. Которые позволили зримо оценить роль и значение организаторского импульса. Особенно если добавить сюда фантазии, найти какое-то нестандартное решение. Первую “революцию” я про себя называю женской.
Дело в том, что рабочие и служащие экскаваторного завода жили в городке, который образовался вокруг завода. Было два десятка многоэтажных домов, и масса частных построек. Все жили как бы на заводе. Так как все жили рядом, то и на работу приходили в домашней одежде, плохо причесанные, без макияжа и зачастую в домашних тапочках. О себе скажу, что всегда старался быть чисто выбритым и хорошо одетым, сказывалась школа Чиркова.

Так как в отделе главного металлурга было около сорока женщин и всего двое мужчин, то я собрал женское совещание, попросив мужчин удалиться. Нужно еще отметить, что возраст работниц отдела был от двадцати лет до сорока, и практически более половины замужних. Я попросил их посмотреть друг на друга, и спросил, где они находятся и почему так некрасиво выглядят, где их женская прелесть. Почему у нас большой брак при отливке деталей? Это и от того, что они никого не вдохновляют. Двадцать минут я, не повторяясь, читал им мораль. Конечно, это было жестоко может и не этично, но эффект превзошел все ожидания.
На другой день утром мне звонит начальник сталелитейного цеха Миша Новиков и говорит, что его жена Шура (очень миленькая женщина) задержится на час, так как гладит второе платье, потому что одно она нечаянно прожгла. Что тут было, не отдел главного металлурга, а конкурс красоты. Многие из заводских отделов приходили просто посмотреть. Через пару недель весь женский состав экскаваторного завода мог претендовать на звание самого красивого коллектива города.
Другая одна история связана с проведением партийной “революции”.
В 1963 году после всех моих выступлений меня, по настоянию райкома партии Куйбышевского района, избирают секретарем парткома экскаваторного завода. Несмотря на все мои протесты. Проведение партийных собраний, заседаний парткома, участие в районных и городских конференциях меня больше раздражало, чем мобилизовывало на “подвиги”. Я решил, что нужно что-то сделать, чтобы всколыхнуть этот общий застой под лозунг “одобрям –с”.

Экскаваторы, которые делал Ташкентский завод, были достаточно уникальны, они имели самое низкое удельное давление на грунт из всех моделей мирового производства . Это достигалось за счет “лыж”, которые наваривались на траки. Наш экскаватор был так называемый – болотный. Кстати, большую партию этих машин мы поставили на Кубу, так как там много заболоченных мест.
Трудоемкость изготовления одного экскаватора составляла около семи тысяч часов, и, с моей точки зрения, раза в два превышала допустимую. Тогда-то и родилась программа которую я назвал “Инженерный час”. Идея была в том, чтобы каждый, кто мог и соображал, давал предложения и при возможности внедрял элементы снижения трудоемкости экскаватора. Была изготовлена стена со всеми фамилиями всех инженеров завода, а также свободный стенд для записей вклада в уменьшение трудоемкости со стороны рабочих, служащих. За каждые тридцать минут экономии трудозатрат напротив фамилии автора рисовалась одна звездочка, если экономия – час, то две звездочки.

“Инженерный час” с моей легкой руки стал самым популярным партийным знаменем. Вначале секретарь Куйбышевского райкома партии Анна Ивановна Бродова увидела у нас на заводе огромные доски с фамилиями инженерно-технических работников. Подробно расспросила меня, что и как. Я впервые увидел восторг в глазах нашего секретаря райкома. Анна Ивановна была очень суровым человеком, и бескорыстным коммунистом и, вместе с тем симпатичной женщиной. В то время еще такие встречались. Ее знала вся коммунистическая верхушка республики. Одно время она возглавляла идеологический отдел ЦК КПСС Узбекистана. Ко мне Анна Ивановна относилась с большой теплотой, она в пример ставила мою работу главным металлургом, и особенно ей нравилось, как я воспитал своих сталеваров.
Буквально на следующий день Бродова собрала внеочередное бюро райкома и заставила меня сделать большое сообщение.
Вообще, это бюро мне запомнилось и тем, что я вынужден был приехать с дочкой, взяв ее из детского сада. Жили мы тогда в другом конце города, в районе Чиланзар, это пятнадцать, а то и больше километров от завода, и я каждый день возил дочь в садик. Жена в это время уже преподавала в политехническом институте, времени свободного у нее не было вообще, к тому же эти расстояния быстро без машины невозможно преодолеть.

А мы уже купили Волгу М-21, и я ездил на ней на работу. Когда я вечером задерживался по партийным делам, то дочь Иришка ночевала в садике, в круглосуточной группе. Но в этот день он был закрыт. Поэтому Иришка активно “участвовала” в заседании бюро райкома, и было решено, что на другой день на заводе в парткоме я проведу семинар с партийным активом района.
После этого заседания в десять вечера я поехал домой, а Иришка сладко спала на заднем сиденье. Усталость охватила меня, но мозг машинально прокручивал варианты возможных вопросов и ответов, решений и постановлений. Вдруг я увидел, что милиционер-гаишник показывает мне полосатым жезлом, приказывает остановиться и подходит к машине. “Вы ко мне по какому вопросу?” — спросил я его; перестроиться с партийного лада на общежитейский в тот момент был не в силах.
Он был так ошарашен, что сказал: “Езжайте, езжайте”.

В этот период моя жизнь превратилась в бедлам. После партийного актива районного масштаба меня немедленно пригласили к первому секретарю горкома партии Каюму Муртазаеву. Муртазаев был сильной личностью — очень волевым, жестким и целеустремленным. Умел до конца доводить поставленную перед собой задачу. В республике его уважали и побаивались.
Ташкент в это время уже был городом миллионником, война и умное руководство республики серьезно развили промышленность. Можно привести в пример десяток заводов, которые имели союзное значение. Это огромный авиационный завод имени Чкалова, где работало пятьдесят тысяч человек. Средазирводсовхозстрой — это более двухсот тысяч человек, организация создавшая всю ирригационную систему не только Узбекистана, а всех республик Средней Азии. Работу ее можно понять, если знаешь, что вода в Средней Азии – это жизнь. Если есть вода, то воткни палку, и вырастет дерево. Когда-то Голодная степь, где ничего не росло и были только песчаные бури, стала оазисом, появились тысячи гектаров хлопчатника, десятки колхозов и совхозов, сады, и все, что дает вода, в том числе и рыба.

Огромный завод “Ташсельмаш” делал круглосуточно хлопкоуборочные комбайны. “Таштекстильмаш” обеспечивал всю промышленность Советского Союза текстильным оборудованием. В Ташкенте того времени можно назвать и другие мощные предприятия: это Текстилькомбинат, Узбексельмаш, Ламповый завод. Поэтому секретарь горкома партии Каюм Муртазаев и поручил мне подготовить обстоятельный доклад, а также вместе с одним из секретарей горкома написать проект решения. Все узбекские и русские газеты начали мощную кампанию по внедрению “Инженерного часа” на других предприятиях Ташкента. Не успел я отстреляться в городе, как за меня взялся обком КПСС. Задачи ставились те же самые, но в силу своего дурацкого характера, я не умел повторять одно и то же и все время мучился проблемой, – что же еще сказать.

Буквально через неделю-другую меня вызвал к себе Шараф Рашидович Рашидов. Это был еще один поворот в судьбе. Я лично столкнулся со вторым великим деятелем в своей жизни. Не знаю, диктует ли конъюнктура сегодня, но я думаю, что эпопея с обливанием грязью этого человека с участием следователей Гдляна и Иванова стала трагедией узбекского народа и республики Узбекистан.

Позже, уже работая на “АВТОВАЗе”, я глубже узнал Шарафа Рашидовича и был восхищен этим государственным человеком.
Шараф Рашидович дал указание выпустить альбом и брошюру по “Инженерному часу”. Мне он сказал, что в Узбекистане я парторг номер один. Все было очень лестно, но я уже стал бояться этой популярности, тем более, что колесо набирало скорость.
Вышла статья в газете “Известия”. Появился поток статей в газетах среднеазиатских республик. Но главное и самое важное, “Инженерный час” должен жить и давать эффект. Через два месяца после задействования его трудоемкость производства экскаватора была сокращена на шестьсот часов. Это десять процентов. Это одна тысяча двести предложений. Предложения были самые неожиданные, эффект зачастую превосходил все ожидания. Например, коммерческий директор дал предложение отказаться от изготовления из круга крепежных болтов, а заказать их на специализированном заводе где-то на Урале — эффект составил часы. Мы с директором договорились, что любые премии будут реализовываться с учетом движения “Инженерный час”. Всего же трудоемкость была снижена до моего ухода более, чем на две тысячи часов.