Когда мы были молодыми, или культура в Таше. Часть третья. Начало История

Пишет Татьяна Перцева.

Длинный сумбурный очерк с отступлениям  вставными новеллами и псевдофилософскими рассуждениями.

Все-таки память — штука предательская. Вот, кажется, все проверил, во всем уверен, все так и есть… ан, нет! Пришлось вносить правку в в первую половину очерка. И, не поверите, столько на меня свалилось новых воспоминаний, будто у людей, прочитавших очерк, открылась вторая память — можно так сказать? И я тут же задрала нос: до чего же приятно, когда люди возвращаются туда, куда, казалось, возврата нет, и радуются этому, как будто оказались в машине времени.
Но у меня еще в запасе много всего…

Так я насчет важнейшего из искусств. На случай, если кто-то из нынешнего поколения не знает, в фойе кинотеатров висел такой лозунг «…из всех искусств для нас важнейшим является кино. В.И. Ленин».

Вот только далеко не все знали полную цитату/ и что за манера вечно выдергивать из контекста!/. На самом же деле, Ленин сказал следующее:
«Пока народ безграмотен, из всех искусств для нас важнейшими являются кино и цирк». По крайней мере, так приведено в собрании сочинений В. И. Ленина, 5 изд. т.44 стр 579.
Насчет цирка мнения расходятся. Дело в том, что сказал это вождь в личной беседе с Луначарским, поди, проверь…
И, представьте себе, эта цитата еще более актуальна нынче, чем в прежние времена. Хотя, я бы к ней прибавила еще одно искусство. Телевидение. Правда, по-моему, это не столько искусство, сколько средство оболванивания, и выведения нового вида Homo Sapiens Canus — Человек Разумный Серый. Совсем серый. Которому ничего не нужно, кроме идиотских сериалов, бессмысленных боевиков и политической лапши на уши, и тут даже канал «Культура» не спасает. Он один, а других каналов много.
Конечно, на заре отечественного телевидения обстановка была немного иной, прямо скажем, даже сильно иной. Но и программ было немного. В Ташкенте телепередачи начались, если не ошибаюсь, в пятьдесят шестом. Телевизоры, вестимо, мгновенно сделались предметами роскоши. Про их владельцев уважительно говорили: у них телевизор… Люди, владеющие сразу телевизором, пылесосом и стиральной машиной считались богачами.
Про первый телевизор «КВН» сказано много. Говорят, что если сейчас найти «КВН» и включить, он заработает. И я свято в это верю. Этот большой ящик с маленьким экраном и линзой с дистиллированной водой, которую нужно было время от времени туда доливать, был надежнейшим устройством, как, кстати, многие бытовые приборы в СССР. Может, они и были несколько дубоватыми, а вот в смысле надежности…
Наш первый телевизор «Рекорд» мирно проработал двадцать лет, с единственной «поломкой» -сгоревшим от перепада напряжений предохранителем. Холодильник «ЗИЛ», так и остался единственным при жизни моих родителей.
Сначала, правда, мы ходили смотреть телевизор к Могилевским — нашим соседям-первопроходцам. Тот самый «КВН», с линзой. Сейчас, наверное, многим даже представить трудно, что все телевизоры были черно-белыми. В крайнем случае на экраны наклеивалась прозрачная пленка кавказского производства с тремя цветными полосками. Ну, не было цветного телевидения, какое там, если в Ташкенте транслировалась только одна программа. Часть передач шла на русском, часть — на узбекском. Я помню первых /или одних из/, русскоязычных дикторов. Ее звали Юнона. Наверное, я поэтому и запомнила. Очень необычное имя. Необыкновенно красивая девушка. Говорили, что она закончила МГУ, за это не ручаюсь, и что скоро снова уедет в Москву. Она действительно довольно скоро исчезла с экранов. Диктор-мужчина носил фамилию Азатьян. Дядя моей одноклассницы. Интересный мужчина средних лет.
Как-то и наш оркестр, усилиями никогда не ведающего покоя Дмитрия Дмитриевича Тарасевича, завуча нашей музыкальной школы, попал в передачу. Господи, как же там жарко. В самом прямом смысле слова. Не знаю, как сейчас, а тогда было настоящее пекло. Но мы отыграли, и потом смотрели себя по телевизору. Ужасно жалко, что пленку давно смыли. Вот бы сейчас посмотреть на наш оркестр!
Заметьте, тогда « в телевизор» можно было попасть даром! Святая правда… что совершенно сейчас невозможно. А тогда попадали, и копейки за это не платили!
Года через два в Ташкенте начала работать вторая программа, а еще через несколько лет —  третья, учебная.
Но сначала была одна. Новости, какие-то концерты, старые художественные фильмы…
И вот однажды читаем мы странное, никому во дворе не известное слово «макомы». Что же, вполне извинительно, откуда знать, если во дворе не было ни одного узбека!
Мне тогда было одиннадцать лет… Любопытство — одна из моих худших черт. Вот заявилась я к Могилевским, уселась перед телевизором. Жду. И что? Выходят трое мужчин в халатах и тюбетейках, то ли с пиалушками, то ли с тарелками в руках и заводят нечто заунывное.
Послушала я. Послушала, разочаровалась и ушла. И больше никогда… до определенного момента. Но к моменту этому мне было лет тридцать семь-восемь.
Отсюда следует отступление первое, под заглавием:

КАК Я ПОЛЮБИЛА МАКОМЫ.
Было это уже в начале восьмидесятых. И, как всегда, в свой отпуск ехала я… куда бы вы думали? Конечно, в Ташкент. Места в купе распределились следующим образом: два места, верхнее и нижнее занимали я и сын, еще одно нижнее — почтенный немолодой узбек, а верхнее — студент-немец из ГДР, учившийся в Москве. Студент отличался невероятной наивностью. Оказалось, что он захватил с собой палатку и объяснил, что собирается посмотреть Узбекистан, перебираясь из города, в город и ночуя в этой самой палатке.
На мое осторожное замечание, что милиции вряд ли понравится турист, ночующий в палатке в центре города, а на окраинах может случиться всякое, он заявил, что этого быть не может, и что он объездил всю Европу и нигде ничего… Объяснять, что где мы, а где Европа, было бесполезно. Надеюсь, он вернулся домой живым и невредимым…
Так вот, моему соседу по купе, как выяснилось, лет было уже под восемьдесят .  Ну…я, естественно, бегала ему за чаем, за булками на станциях, и т.д., за что он проникся ко мне самыми теплыми чувствами. Оказалось, что он бывший учитель, живет в Ферганской долине, что ездил навестить сына, который служил в армии /для молодого поколения: тогда существовал приказ министра обороны маршала Гречко, гласивший, что солдат не может проходить службу вблизи того населенного пункта, где родился и жил. И солдат рассылали по всему Союзу/. Что уже успел накопить деньги на его свадьбу, продав чеснок и гранаты.
— Сестра, — твердил он мне каждый день, — поедем ко мне в село, встретим вас и вашего сына, как дорогую гостью, той устроим, музыканты играть будут.
Я вежливо объясняла, что еду к отцу, что он меня ждет, и к сожалению, нельзя, и как-нибудь в другой раз…
И тогда, как потом выяснилось, он решил устроить мне сюрприз.
Оказалось, что в другом вагоне, плацкартном, ехал его довольно молодой спутник. И что  этот самый спутник вообще-то сапожник, и готов мне сшить любые, самые модные туфли, но подрабатывает на различных торжествах, потому что прекрасно поет, в том числе и макомы.
И тут я вспомнила свое первое впечатление, и мне поплохело.
Но что я могла сделать, не показавшись бестактной грубиянкой?
Привел он певца-сапожника. И стал тот петь. То ли действительно мой предыдущий опыт оказался неудачным, то ли человеком он был на редкость талантливым, только я потихоньку стала что-то понимать. И сыночек мой притих наверху.
Знаете, он очень красиво пел. Причем не пятнадцать минут. Не полчаса, а просто давал концерт в купе. И тут пригодилась маленькая тарелочка, из которой вытряхнули сахар и печенье.
В этот момент в купе не было немцев, русских узбеков… были люди, объединенные совершенно для меня новым искусством. Я слушала во все уши. А ведь даже имени его не запомнила, разиня!
С тех пор я люблю макомы.
С тех пор мой сын тоже любит макомы.
И мы иногда вспоминаем тот день в купе скорого поезда номер то ли пять, то ли шесть, «Москва-Ташкент». Пять или шесть — точно. Туда-обратно. Один пятый, другой шестой.
Да, и что меня поразило уже потом: они жили в Ферганской долине.
Там, где много лет спустя, громили турок-месхетинцев…. Один из первых уроков национализма. Одних натравили на других. Я ведь не зря написала: в том купе не было национальностей. В том купе были люди. Просто люди.

Тогда телевидение не было конкурентом кино. Где там, такой поворот даже в голову нам не приходил! Тем более, что в пятидесятых годах  зарубежных фильмов, насколько мне помнится, по телевизору вообще не давали. Вот концерты — да, помню, к нам приехала Свердловская оперетта — все спектакли транслировали, и я сидела, рот раскрымши, и слушала: в то время Свердловская оперетта считалась одной из лучших по Союзу. И когда Большой был в Ташкенте на гастролях, все спектакли, на которые я не попала, смотрелись дома. А фильмы… в то время, мне кажется, шли лучшие французские, американские и итальянские фильмы. Тогда на наших экранах  был расцвет итальянского неореализма. Поразительные, потрясающие, зачастую снятые по вполне «жизненным» ситуациям. Поразительные, потрясающие режиссеры. Поразительные, потрясающие актеры. Помните, помните Анну Маньяни в фильме «Рим — открытый город»? В ней чувствовалась такая сила, которая воистину горами движет! А Алена Делона и Анни Жирардо в «Рокко и его братьях»? А Витторио де Сика в «Генерале делла Ровере»… А Жан Габен… а Шарль Азнавур в «Дьяволе и десять заповедей»?
Даже не знаю, где это сейчас можно увидеть…  только разве диск купить… да и то, неизвестно, найдешь ли…
И перечислять можно хоть до утра.
Я вполне понимаю свою любимую подругу Люду Стамбула, которая, не выдержав, сбежала из дома с грудным ребенком, чтобы пойти в «Спутник»/ потом «Казахстан»/, на  американский фильм «Война и мир», и все три часа ходила по залу, потому что иначе дочка начинала плакать. Но, боже мой, какой же это был фильм! Он вышел на экраны раньше бондарчуковского, а потом его уже никогда не показывали… Боялись сравнения?
Нет. Я ничего. Бондарчука фильм, что называется, — «академический»: все тик в тик. Актеры прекрасные, хотя, я бы сказала, Болконский не слишком, хоть и Тихонов, да и Курагин-Лановой тоже… Но это — фильм -эпопея.
Американцы взяли за основу историю любви Наташи. И только. Но как же играл Анатоль — Витторио Гассман! Как играла Одри Хэпберн: абсолютно русская девчушка, именно такой мы и представляли Наташу…. Конечно, Болконский — Мел Феррар, был послабее, но эти двое!

Представляете, какой был выбор! Какие были фильмы! И поскольку неореалисты, в основном​ «отражали нужды и чаяния» итальянского рабочего класса, очень многие картины шли у нас. И цензура помехой не была! И Жан Марэ был в чести. А помните Пьера Бурвиля? Его «Ноэля Фортюна»? А дуэт Бурвиль — Казарес, в фильме о некрасивой женщине, которая преобразилась, сделав пластическую операцию? И Бурвиль — ее муж, французский Карандышев… он бы и русского сыграл, и еще как! А моя мама бредила «Мостом Ватерлоо» с Вивьен Ли и Робертом Тейлором и «Терезой Ракен» по роману Золя.
Тогда старались посмотреть каждый зарубежный фильм, и в послевоенных  кинотеатрах стояли огромные очереди. Конечно, находились нахалы, пролезавшие «без», конечно, около кинотеатров крутились «жучки», предлагавшие билеты по, как тогда говорили, «спекулятивной» цене, но кое в чем мне везло. А именно: мама работала в «Правде Востока». И был в газете зам. директора по хозяйственной части. Все считали его человеком очень хорошим, добрым и всегда готовым сделать для сотрудников все. Фамилия его была Долинский. Имени, к сожалению, не помню. Так вот, достаточно было ЛЮБОМУ сотруднику газеты, вплоть до уборщиц и курьеров, зайти к администратору любого кино- и просто театра, и сказать, что он от Долинского, билеты были обеспечены. И все сотрудники этим пользовались. Авторитет и связи этого человека были огромны. А вот кончилось все очень плохо. Возбуждением уголовного дела и самоубийством. До сих пор не знаю, и не хочу знать сути. Мама твердила, что человек он порядочный, и с меня этого достаточно. А сажали и оговаривали… сами знаете…
Но на нем я-таки однажды погорела. И правильно погорела. За наглость.
Дело было так: пошли мы в кино на фильм «Герои Шипки» Картина тяжелая, кровавая, и мне бы, по-хорошему не следовало ее смотреть. Было мне тогда лет семь. В кино на вечерний сеанс взяла нас соседка. То-есть,  в компании человек пять было. Пришли в «Дом Коммуны». А там… столпотворение. Ужас. Какие тут билеты! И тогда я, обезьяна паршивая, потребовала вести меня к администратору и заявила, что все мы от….
Как ни странно, билеты нам дали.
А дома «благодарные зрители» сдали меня маме, якобы восхищаясь моей смекалкой. Да… было в жизни моей несколько памятных катаклизмов, так это один из них. Зато помогло. Больше никогда… ни разу… чесслово….
Кинотеатры моего детства? Конечно, «Парашютка» и «Дом коммуны».
Парашютка — клуб парашютной фабрики, бывшей тюрьмы, позже швейной фирмы «Юлдуз». Представляете, как разросся Ташкент, если тюрьма оказалась чуть ли не в центре города! Где-то я читала, что внутри до сих пор сохранилась часть тюремных зданий.  А снаружи осталась одна церковь, мрачноватое, небольшое здание все в резных каменных крестах, с толстыми-претолстыми стенами. Интересно, о чем думали, когда его сносили? Оно уж точно строилось на века!
Внутри тесно и темновато. «Предбанник» без буфета, и сразу зал с лозунгами. Пол усыпан  «лушпайками», как говорил мой папа. Шелухой от семечек. Вот туда мы бегали детьми. «Тарзан»!! Вот он, истинный символ нашего кинодетства! Когда с деревьев свисали  бельевые веревки, а улица звенела дикими воплями…
«Дом коммуны», как я слышала, когда-то тоже был цирком, и в пользу версии говорит форма здания. Оно круглое… то-есть, было. Там фойе было побольше, как всегда, увешанное традиционными снимками тогдашних кинозвезд и лозунгом с изречением Ленина «Из всех искусств…и дальше по теме.
В зале плохая вентиляция и ужасные динамики, но кто тогда обращал внимание на подобные вещи?
А помните, как на старых фильмах вечно шел «снег»? Хлопьями. Давно я уже этого не видела.
А тогда зрители рассаживались, гас свет, трещали семечки, и на экран торжественно выплывала надпись, гласившая, что фильм этот трофейный и попал в СССР после Великой Отечественной. Трофейными, учтите, могли быть фильмы любой страны. Видимо, все они были реквизированы в Германии. Или их маскировали под трофейные, чтобы денег за прокат не платить?
Позже клуб и «Дом Коммуны» закрыли, а в остановке от последнего построили новый кинотеатр «Спутник», потом «Казахстан», с невероятно прогрессивным покатым полом. Тогда народу уже поменьше стало, особенно днем. Телевидение праздновало победу.
И все-таки, у меня было два любимых кинотеатра. Первый — «Молодая гвардия», бывший «Хива». Угол Карла Маркса — Ленина. Сама не знаю, почему у меня сердце сжимается при одной мысли об ушедшем… А помните../мой коронный вопрос/, как в фойе играл оркестр /руководителем был Дмитрий Матвеевич Соколов, бывший эмигрант, позже выведший свой оркестр чуть не в первый эстрадный, и году в пятьдесят восьмом или пятьдесят девятом был устроен концерт с таджикской звездой Лейло Шариповой /и пела певица, а в буфете продавали жареный миндаль в сахаре, мое тогда любимое лакомство? И вообще в этом кинотеатре был какой-то особый класс, что ли? Две башенки, желтый фасад с афишей слева, а память как кадры выхватывает: зимние каникулы, мне четырнадцать лет, я смотрю какую-то современную сказку в обществе своего первого мальчика, Витя его звали, и все мы играли в оркестре Дворца пионеров, я на скрипке, он на трубе, его друг Сеня — барабанщик,..ох, где они теперь? Сколько лет…

Недавно я увидела старое-престарое фото кинотеатра «Хива». Те же башенки….
Ну, и конечно, «Тридцатка», бывший Дом Свободы, совет рабочих и солдатских депутатов, Ташсовет, первый краевой съезд большевиков Туркестана, угол Гоголя и Садовой, потом Советской…вот вы мне скажите, как можно было поднять руку на этот дом? На живую историю? И, кстати, по моему глубокому убеждению, история не прощает такого с собой отношения и имеет обыкновение мстить забвением тем, кто пытается предать забвению прошлое…
Я как раз писала все это, когда прочитала совершенно пронзительные строки Николая Красильникова, посвященные «Тридцатке»:

Першит в гортани, - что мне красота
Азийской осени на золото богатой?
Лежит в кустах разбитая плита:
«Комиссаржевская, - прочли мои уста, -
Здесь выступала, - и осколки даты....

К горлу подступает… неужели ничего святого у людей? Да ведь и домик на Самаркандской снесли… тот, где умирала Вера Федоровна…

«Тридцать лет комсомола». Любимый приют всех прогульщиков, а, значит, и мой. Что делает прогульщик, особенно поздней осенью или зимой, если учится в сорок четвертой или пятидесятой, а уроки начинаются в половине девятого и идти в школу нет смысла, поскольку уроки все равно не выучены? Ага, правильно, топает в «Тридцатку», где никому до тебя нет дела. А билеты на утренний сеанс стоят копейки! Варианты: зоопарк или музей. Но «Тридцатка» случалась все же чаще. В зале народу мало: в основном, такие же прогульщики или пенсионеры. И не одна я такая: Рая Володина до сих пор вспоминает, как с уроков смылась целая теплая компания, пол-класса сорок третьей, в том числе она, Бахтияр Гулямов, Рена Бомштейн, нынешняя Ирен Федорова, и пошли в Тридцатку». По закону подлости на выходе их встретила одна всем известная особа, состоявшая в родительском комитете и обожавшая стучать на учеников… не мне вам рассказывать, что потом было. И все-таки- раздолье! Слева буфет, потом арочный вход с двумя колоннами, а дальше — вход в фойе с газетами и журналами.
Женя Томпаков, который все-таки жил ближе к «Тридцатке» и открыл ее раньше, утверждает, что когда-то там тоже выступала певица, я, честно говоря, не помню, при мне уже не было. Потом я узнала, что тамошним оркестром руководил Л. Гуляев.
Стоп-кадр: огромная очередь у «Тридцатки» — повторно дают «Привидения в замке Шпессарт», невероятно остроумный немецкий фильм, очень смешной и язвительный, с ехиднейшими намеками на сохранившиеся в Германии остатки фашистского режима, и доставшиеся с огромным трудом билеты на разные места… ничего, зато посмотрели!

Вообще в шестидесятых ансамбли и певцы уже нигде не выступали, правда, с одним исключением. Но о нем позже.

Продолжение, окончание.