ВМ История Ташкентцы

Пишет Элеонора Шафранская в своем ЖЖ.

Дорогим для меня человеком стала моя школьная учительница по литературе – ВМ. Сейчас живет в станице Ростовской области. Туда ВМ переехала, выйдя на пенсию, из Ташкента. Часто перезваниваемся, иногда радую ее книжными посылками.
Знаю, что в Ташкент она попала из блокадного Ленинграда, рассказывала, что ей поставили диагноз – рахит, и родственники решили переехать туда, где можно поправить здоровье семьи и ребенка едой – и отправились в «город хлебный».

Днями получила от ВМ письмо, где она рассказывает о поисках хоть каких-то следов своего отца. Сначала думала повесить замок – не знаю, одобрит ли ВМ мой поступок. Замок сняла – я ведь не указываю фамилий. Решилась написать потому, что в этой частной судьбе – судьба поколений, да и вообще наша история. (А скорее потому, что лишний раз эта отдельная судьба доказывает, что человек – та самая тварь дрожащая, а право имеющий распоряжается им как игровыми фишками, фигурками, костями…)

Привожу ряд фрагментов из письма ВМ:
Этой зимой я сильно болела. <…> И, конечно, определенную роль сыграли новые сведения о моих родителях, потрясшие меня. Я помню своего отца, уходящим на фронт, он нес меня на руках, мне было 2 года, и я тогда еще ребенком чувствовала что-то тяжелое, мрачное. Ленинград, блокада, а в 1942 г. пришло извещение матери: «Ваш муж, Г.М.К., находясь на фронте, заболел и умер. Похоронен в местечке Юкки Левашовского района Ленинградской области». И на этом поставили точку. Никто из родных: ни мать, ни сестра, ни дядья, ни тетки – ничего не рассказывали. Я выросла без отца. В прошлом году на 9 мая на Мемориале один мужчина показал мне справку из «Книги памяти» о своем погибшем отце. И мы тоже решили искать. В интернете нашли: «Г.М.К., 1901 г., секретарь Тимановского сельсовета Великолукской области. В августе 1937 г. был репрессирован, в апреле 1938 реабилитирован». <…> Я писала три месяца. И все мне отвечали: «Нет никаких данных». И вдруг 20 декабря мне звонят из Сальского ФСБ и сообщают, что личное дело у них и они приглашают меня (это в 30 км от нас). Представляешь мое волнение, когда в руках протоколы допроса отца. Его обвиняли в контрреволюционной деятельности. Вместе с друзьями: учителем, бухгалтером и моей мамой они говорили, что работа в колхозе плохо организована, что на трудодни ничего не получат, сочувствовали арестованным, мама говорила им, чтоб не падали духом. Квартиру мамы назвали штабом кулаков. <…>

Мама вступила в колхоз дояркой. Она была хорошей портнихой, ее учили в детстве. Она шила и, наверное, зарабатывала больше других. И на них написали «накатку». Да еще у нее сдохли три теленка. В списке свидетелей есть 6 чел. из других деревень. Один из них шел мимо дома, увидел свет сквозь закрытые ставни и «прислушался». Их на воронке увезли в Себежскую тюрьму. Я писала, что мать мне ничего не рассказывала. Но я подняла свои дневники за 1963 г. Там описывается день, когда я в «Юности» прочитала повесть «Дневник Нины Костериной», где описывалась подобная ситуация (тогда начали писать о репрессиях). Я горько плакала и поделилась о прочитанном с мамой. Она с горечью заговорила, что и она была в тюрьме по обвинению в троцкизме. Когда ее забрали, дочка [другая; «моя» еще не родилась. – NS], 15 лет, осталась одна. И никто из деревенских не пришел. Только поздно вечером ее навестила учительница литературы. Мама рассказала, как срывали все тесемки, лямки, чтоб человек не покончил с собой, держали в холодном карцере, ночами вызывали на допрос, не выключали свет. Когда их по этапу пригнали на вокзал, люди вокруг причитали: «Да что ж это делается». А потом надзиратель передал маме узелок и сказал: «Это вам от людей».

В апреле 1938 вышел приказ «о немедленном освобождении из-под стражи за недостаточностью для обвинения оснований». У отца была семья и дети. Я не знаю, что с ними стало, может быть, жена развелась. А они с мамой зарегистрировались уже в Ленинграде. В июне 1939 родилась я. В 1941 отец ушел на фронт, в 1942 получили извещение. <…> [Об отце в интернете нашли такую информацию:] Отец был в запасном стрелковом полку (ЗСП) в 30 км от Ленинграда. В боевых действиях они не участвовали, строили какой-то секретный объект. В представленном секретном списке за январь-февраль 1942 умерло от истощения 170 человек. 23 дивизия, 169 стрелковый полк. Поисковики там нашли косточки, сделано 20 братских могил.

Конечно, можешь представить мое потрясение. Человек столько настрадался, да еще сгноили 41-летнего мужика. Я поехать, вероятно, не смогу, а [перечисляются родственники] обещают съездить. Всегда в День Победы я переживала эйфорию, восторг, а теперь как слышу: погибших 30 000 под Ростовом, 300 000 – Ржевом и т.д. Такая обида берет и горечь. Бездарное командование. А может, иначе было нельзя… Все-таки мы победили…<…>