От Бухары до Самарканда. Продолжение История

Прислала Е. Морозова. Соловьев М.М. Экспедиция в Бухару в 1841-1842 гг. при участии натуралиста А. Лемана. — М., Л., 1936. Из третьей главы. (Начало здесь.)

Глава III От Бухары до Самарканда

2. «Священный» Богуэддин. Пустыня Малик. Гостеприимный бек города Кермине

Только в конце августа 1841 г. „горная партия» миссии получила, наконец, дозволение отправиться в район Самарканда в сопровождении официального провожатого эмира.
5 августа 1841 г. Бутенева посетил от имени эмира лейб-медик последнего Максул-Джунана и заявил Бутеневу, что он, Максул, назначен эмиром для сопровождения „горной партии» миссии в Самарканд и горные за ним области. Лейб-медик захватил с собой и показывал Бутеневу „весьма маленький кусочек мине-рала темножелтого цвета, в котором ясно был вкраплен свинцовый блеск, прочую же массу определить по малости ее было невозможно». Пережиганием выплавленного свинца, как утверждал гость Бутенева, он получал из него значительное количество серебра.

Однако через несколько дней пришел к Бутеневу в качестве назначенного эмиром провожа¬того партии другой придворный эмира — Юз-баши-Рамазан. Он объявил Бутеневу, к его изумлению и негодованию, что эмир не позволяет ему, Бутеневу, лично отправиться с горной партией на разведки. „Сколь много не при-лагал я стараний, — пишет Бутенев в своем рапорте министру финансов и глав-ноуправляющему кор¬пусом горных инженеров, графу Канкрину,—чтобы полу-чить на это разрешение, но все осталось тщетным».
«Таким образом я должен был отправить на разведки штабс-капитана Бого-словского 2-го с нижними горными чинами, прибавил к ним находившегося при миссии натуралиста Лемана и для съемки топографа (Яковлева. М. С.). Хотя и желал разделить партию на две части, отправив одного из них через Самарканд в верховье Зеравшана, а другого на Аму-дарью, но должен был ограничиться от-правкой их обоих вместе по первому пути. Надежда моя дать им обоим возможность по возвращении их сделать путешествие на Аму и позже не исполни-лась, равно как и предполагавшееся посещение гор Нуратау.» Сам же Бутенев, как он пишет в своем походном журнале, „с сего времени, т. е. с отъезда горной пар-тии в Самарканд, и дальше за исключением небольших загородных прогулок… по-стоянно находился в Бухаре, в продолжение ровно пяти месяцев».
Доверенный придворный эмира Рамазан, судя по его внешнему виду и прежде всего гордой осанке принадлежал к первенствовавшей в Бу¬харе народно-сти узбеков, из которых родом был и эмир. Но это обстоятельство не порадовало царских слуг — гостей эмира. Свободолюбивые узбеки с трудом переносили ярмо эмирата и по-своему весьма энергично выражали свой протест против существовавшего в Бухаре строя. „Из 30 или 35 человек, зарезанных эмиром во время восьмимесячного пребывания нашего в Бухаре,— пишет весьма недовольный и даже напуганный назначением Рамазана Ханыков,— большая часть были узбеки, осужденные на смерть за разбой, убийство или грабеж, причем это не мешало им быть ревностными фанатиками».
На вид Рамазану было лет около 50. Как все узбеки, он носил халат, голову же обертывал красной чалмой из грубой шали. Рамазан был здоров и силен. Его черные, искрящиеся глаза го¬ворили о большом жизненном опыте и уме, но при первой же улыбке в них проскальзывали хитрость и коварство. Рамазан прекрасно знал горные области, которые надлежало нашим путе¬шественникам посетить, так как всю свою коче¬вую жизнь провел в них и был оттуда родом Вообще же посла-нец эмира, как путешественники вскоре убедились, был, по-видимому, удачно из-бран для роли не столько путеводителя, сколько наблюдателя глазами Аргуса за иностранцами, а таковой, судя по секретной инструкции, данной Бутеневу, был эмиру естественно очень и очень нужен.
В качестве эскорта к экспедиции были при¬ставлены три местных солдата с длинными пища¬лями на развилинах. Писцом и кассиром в партию был определен один мирза (чиновник), очень услужливый и безобидный человек. Восемь пере-менных бухарцев сопровождали по наряду экспе¬дицию от стоянки до стоянки, после чего они возвращались в Бухару для доставки эмиру отче¬тов Рамазана о хо-де экспедиции.
Из своих людей путешественники взяли, как упоминалось выше, одного то-пографа (Яковлева), с успехом, как мы увидим дальше, выполняв¬шего секретные задания по его специальности, двух препараторов, двух штейгеров-золотопромывателей с вашгердом для промывки золота, трех уральских казаков и двух слуг. Поклажа и вой¬лочные палатки везлись на пяти крайне неуклю¬жих арбах — двухколесных повозках, поставлен¬ных на громадные, высокие и грубые колеса. Последние часто ломались на очень дурных доро¬гах Бухары. Первобытные экипажи эти были невероятно тряски и сильно перебрасывали при своем движении седока из стороны в сторону, вызывая морскую болезнь. Ехать в них было гораздо мучительнее, чем даже на верблюдах, дви¬жения которых, как известно, подобны морской качке.
Сами путешественники поэтому совершали свой путь верхом на лошадях. Лошадей, с тру¬дом тянувших повозки, бухарцы не щадили. „Туркмен совершенно прав, — говорит Вамбери,— что бухарцы будут отвечать на страшном суде за то, что они так дурно обращаются с лошадью, этим благороднейшим из животных». В некото¬рых местах самаркандской дороги путь шел по такой вязкой глинистой почве, что не только верблюды не могли по ней итти, но и возчики должны были это делать с большой осторож¬ностью. Особенно много хлопот доставляли пе-реезды через сквернейшие мосты ханства. Они были так ненадежны, что возчики иногда пред¬почитали переезжать канавы вброд, чем ехать по таким мостам.
К вечеру 25 августа экспедиция покинула г. Бухару через Самаркандские ворота. Миновав несколько обширных старых и новых кладбищ, примыкавших к городу, караван пошел мимо многочисленных садов, изрезанных каналами и уса-женных ивами и джиддой или лохом. Плоды этого дерева употреб¬лялись местным населением в пищу в свежем и в сушеном виде.
В середине сада виднелся обычно четырех¬угольный пруд, хоуз, соединенный небольшими канавками с прочими частями сада. Виноградники, гранатовые деревья, смоковницы, персиковые де¬ревья, яблони, груши, вишни заполняли сады.
Солнце зашло, когда экспедиция достигла монастыря „священного» Богуэд-дина. Он состоял из нескольких мечетей, окруженных жалкими глиняными лачу-гами. Путешественники, не заби¬раясь в жилища, на вольном воздухе разложили ковры, поужинали, и Леману скоро уже снился Самарканд и снежные вершины Каратау,— горы, которых до Лемана еще не посещал ни один натуралист.
На следующее утро Леман осмотрел могилу Богуэддина, „главного винов-ника, — по отзыву Вамбери, — всех тех религиозных сумасбродств, которыми восточный ислам отличается от запад¬ного». „Богоуддин уважается, — пишет Вамбери в 1873 г.,—как второй Магомет. Бухарец твердо уверен, что восклицание «О Баха-Эд-дин, изба¬витель от бед!» может спасти его от всякого несчастья». Гробница его представляла мавзолей с вделанным в него черным камнем. На гроб-нице лежали несколько бараньих рогов, знамя и метла, служившая долгое время для вы¬метания святилища в Мекке. Гроб стерегли шейхи, потомки святого. Они сообщали пили¬гримам, что их родоначальник особенно любил число семь. В седь-мом месяце он родился, на седьмом году знал наизусть Коран, на 70-м году умер, а потому милостыни и подаяния, которые кладутся на его гроб и идут в собствен-ность шей¬хов, могут состоять только из повторенного не¬сколько раз числа семь, но никогда не должны быть меньше.
Молящиеся и прежде всего многочисленные больные, приходившие сюда за исцелением, при посещении гроба святого терли камень руками и потом касались ими своего лица и бороды. От этой операции, не менее бессмысленной и антиса-нитарной, чем целование икон и мощей, на камне виднелись весьма заметные следы. У гробницы и в длинном проходе, ведущем от нее, толпилось бесчисленное множество больных, прокаженных и нищих. „Вид их, шум, ими произ¬водимый, и запах, от них идущий, были трудно переносимы». Словом, взорам пу-тешественников открылась знакомая им картина из быта тогдаш¬ней России. Буте-неву вспомнилось описание московского молебна во время чумы в романе Загос-кина „Кузьма Рощин». „К образу Боголюбской божьей матери,— пишет Загос-кин,— вделан¬ному саженях в двух в стену башни, приставлена была лестница; народ лез по ней беспрерывно вверх; одни прикладывались, другие ставили свечи; нижние цеплялись за верхних, сталкивали их вниз, падали сами; их топтали в ногах, давили; клятвы, крики, женский визг, стоны умирающих,— все заглушалось общим ропотом народа, кото¬рый волновался и шумел, как бурное море».
Нищие Богуэддина до того преследовали наших путников, что те готовы были отдать последнее, чтобы от них отделаться. К счастью, они этого не сделали. Вышедши за стену двора, Леман и его сотоварищи подверглись еще более энергичной атаке богуэддинских попрошаек-маль¬чишек, которые постарались отобрать от путе¬шественников то, что не досталось нищим. Леман, спасаясь от назойливых ребят, взобрался по сту¬пенькам на портик самой высокой из мечетей и полюбовался на расстилавшиеся перед ним возделанные поля и сады с живо-писными груп¬пами пирамидальных тополей и ив. На самом горизонте вырисовы-вались уходящие в высь столбы минаретов и скученные постройки поки¬нутой ими столицы эмира. В тишине вышины молодой дерптский ученый присел отдохнуть на ступеньку. Всплыло в па¬мяти виденное внизу. Подумал: „все-таки мы, носители европейской культуры — культуртрегеры, далеко ушли от всего этого кликуше-ства и фа¬натизма». Но глубже мысль не пошла. Не вспом¬нил о богатых угодьях, которыми он только что любовался с высоты минарета, и не сопоставил их праздных, тонущих в изобилии владельцев с мятущимися внизу нищими толпами, бесплодно ищущими у мощей „святого» помощи и защиты от насилия и произвола командующих классов.
Картина резкого классового расслоения и же¬стокого социального неравен-ства феодального строя, так ярко только что развернувшаяся перед ним, не осмыслилась „культуртрегером».
В тот же день снова двинулись по большой караванной дороге среди план-таций дынь, арбу¬зов, хлопка. За ними потянулись поля джугары, главного источ-ника питания бедняцких слоев Бухары, люцерны, пшеницы, ячменя, бобов. По краям каналов росли клевер, вероника, мята, гречиха, паслен черный, череда, ци-корий, васильки, подорожник, портулак, гулявник лекарственный.
Дальше культурные участки все чаще и чаще стали прерываться пустошами солонцеватой почвы, несшей иногда налет соли, толщиной чуть ли не в палец.
По дороге время от времени встречались по¬селения, где можно было до-стать фрукты, уже готовый чай и баранину.
Неожиданно поля прекратились, и люди всту¬пили в бесплодную пустыню Малик, покрытую солончаковыми растениями. Трудно было пред¬ставить себе, пишет Леман, что места, где нахо¬дились только что виденные роскошные зе-ленею¬щие нивы, сотни лет тому назад были серо-жел¬тыми степными простран-ствами, годными разве только для кочевой жизни, такими же безотрад¬ными, как пустыня Малик. Трудно было поверить, что исключительно благодаря неусыпному труду и искусству человека, отвоевывавшего мелкой сетью ары-ков в течение веков пядь за пядью землю от камня, выжженного песка и глины, необитаемая равнина превратилась в цветущую, возделанную, поража-ющую обилием плодов зем¬ных страну. „Здесь вопрос водяной—самый жуткий. Едва он не урегулирован — приходит пу¬стыня. Из земли выступает соль, поле становится солончаком, белый блеск солончаков имеет не только сходство, но и родство с лежащими в пу¬стыне костями — это одинаково означает смерть». (Н. Тихонов. Кочевники. 1933.)
В середине пустыни встретился небольшой оазис. Жалкий маленький ки-шлак ютился около развалин высокого замка. Это были остатки когда-то стоявших здесь грозной крепости и двор¬ца Малик-хана, имя которого носила эта пустыня. Владелец крепости в свое время наводил ужас своими грабежами и убийствами на всю округу. Леман во время стоянки подробно изучил и зарисовал эти живопис-ные руины.
К вечеру экспедиция миновала пустыню Ма¬лик и, углубившись снова в районы полевой культуры, подошла к городу Кермине. Следуя приглашению ко-менданта городской крепости, участники экспедиции посетили его дом изящной архитектуры. Здание было расположено внутри крепости, среди красивого цве-тущего сада. При¬няты были путники старым беком с большим почетом и радуши-ем. Достархан, предложенный им, отличался обилием яств.
Сперва на громадных медных подносах подали дыни, виноград, фиги, пер-сики, миндаль, фи¬сташки; потом последовал пилав, жирный узбек¬ский суп и целый баран. В конце достархана пили чай, после чего только участники обеда начали разговаривать. Бек подал знак Леману и протянул ему руку, чтобы он прощупал его пульс. Леман не мог понять, для чего беку это понадобилось. „Сердце твое, — сказал он, испол¬нив просьбу хозяина,—бьется вполне нормально и спокойно». Тогда, самодовольно улыбнувшись, старик торопливо обнажил перед Леманом свою спину и поясницу, покрытые нарывами, „по всем видимостям следами ста-рых грехов» (Леман). „Я должен,— сказал бек,— вскоре отправиться вместе с эмиром в поход против Коканда. Одолжи мне поэтому из твоей походной аптечки каких-нибудь капель, чтобы исцелиться возможно ско¬рее от мучащей меня болезни». Леман дал беку весьма невинного слабительного и так и не узнал, как оно подействовало на старого разврат¬ника.
После такого обильного пиршества оставалось только лечь спать. На разо-стланных прекрасных коврах в саду, в длинной аллее, под тенью вино¬градников, отягченных спелыми кистями вино¬града, они провели ночь.
Мимо города Кермине экспедиция прошла, не заходя в него, да он в это время и был почти что покинут жителями. Летом они все переселя¬лись в свои фруктовые сады и огороды, главный их предмет занятий и источник пропитания.