От Бухары до Самарканда. Продолжение История

Прислала Е. Морозова. Соловьев М.М. Экспедиция в Бухару в 18411842 гг. при участии натуралиста А. Лемана. М., Л., 1936. Из третьей главы. (Начало здесь.)

Глава III От Бухары до Самарканда

2. «Священный» Богуэддин. Пустыня Малик. Гостеприимный бек города Кермине

Только в конце августа 1841 г. „горная партия» миссии получила, наконец, дозволение отправиться в район Самарканда в сопровождении официального провожатого эмира.
5 августа 1841 г. Бутенева посетил от имени эмира лейбмедик последнего МаксулДжунана и заявил Бутеневу, что он, Максул, назначен эмиром для сопровождения „горной партии» миссии в Самарканд и горные за ним области. Лейбмедик захватил с собой и показывал Бутеневу „весьма маленький кусочек минерала темножелтого цвета, в котором ясно был вкраплен свинцовый блеск, прочую же массу определить по малости ее было невозможно». Пережиганием выплавленного свинца, как утверждал гость Бутенева, он получал из него значительное количество серебра.

Однако через несколько дней пришел к Бутеневу в качестве назначенного эмиром провожатого партии другой придворный эмира ЮзбашиРамазан. Он объявил Бутеневу, к его изумлению и негодованию, что эмир не позволяет ему, Бутеневу, лично отправиться с горной партией на разведки. „Сколь много не прилагал я стараний, пишет Бутенев в своем рапорте министру финансов и главноуправляющему корпусом горных инженеров, графу Канкрину,чтобы получить на это разрешение, но все осталось тщетным».
«Таким образом я должен был отправить на разведки штабскапитана Богословского 2го с нижними горными чинами, прибавил к ним находившегося при миссии натуралиста Лемана и для съемки топографа (Яковлева. М. С.). Хотя и желал разделить партию на две части, отправив одного из них через Самарканд в верховье Зеравшана, а другого на Амударью, но должен был ограничиться отправкой их обоих вместе по первому пути. Надежда моя дать им обоим возможность по возвращении их сделать путешествие на Аму и позже не исполнилась, равно как и предполагавшееся посещение гор Нуратау.» Сам же Бутенев, как он пишет в своем походном журнале, „с сего времени, т. е. с отъезда горной партии в Самарканд, и дальше за исключением небольших загородных прогулок… постоянно находился в Бухаре, в продолжение ровно пяти месяцев».
Доверенный придворный эмира Рамазан, судя по его внешнему виду и прежде всего гордой осанке принадлежал к первенствовавшей в Бухаре народности узбеков, из которых родом был и эмир. Но это обстоятельство не порадовало царских слуг гостей эмира. Свободолюбивые узбеки с трудом переносили ярмо эмирата и посвоему весьма энергично выражали свой протест против существовавшего в Бухаре строя. „Из 30 или 35 человек, зарезанных эмиром во время восьмимесячного пребывания нашего в Бухаре, пишет весьма недовольный и даже напуганный назначением Рамазана Ханыков, большая часть были узбеки, осужденные на смерть за разбой, убийство или грабеж, причем это не мешало им быть ревностными фанатиками».
На вид Рамазану было лет около 50. Как все узбеки, он носил халат, голову же обертывал красной чалмой из грубой шали. Рамазан был здоров и силен. Его черные, искрящиеся глаза говорили о большом жизненном опыте и уме, но при первой же улыбке в них проскальзывали хитрость и коварство. Рамазан прекрасно знал горные области, которые надлежало нашим путешественникам посетить, так как всю свою кочевую жизнь провел в них и был оттуда родом Вообще же посланец эмира, как путешественники вскоре убедились, был, повидимому, удачно избран для роли не столько путеводителя, сколько наблюдателя глазами Аргуса за иностранцами, а таковой, судя по секретной инструкции, данной Бутеневу, был эмиру естественно очень и очень нужен.
В качестве эскорта к экспедиции были приставлены три местных солдата с длинными пищалями на развилинах. Писцом и кассиром в партию был определен один мирза (чиновник), очень услужливый и безобидный человек. Восемь переменных бухарцев сопровождали по наряду экспедицию от стоянки до стоянки, после чего они возвращались в Бухару для доставки эмиру отчетов Рамазана о ходе экспедиции.
Из своих людей путешественники взяли, как упоминалось выше, одного топографа (Яковлева), с успехом, как мы увидим дальше, выполнявшего секретные задания по его специальности, двух препараторов, двух штейгеровзолотопромывателей с вашгердом для промывки золота, трех уральских казаков и двух слуг. Поклажа и войлочные палатки везлись на пяти крайне неуклюжих арбах двухколесных повозках, поставленных на громадные, высокие и грубые колеса. Последние часто ломались на очень дурных дорогах Бухары. Первобытные экипажи эти были невероятно тряски и сильно перебрасывали при своем движении седока из стороны в сторону, вызывая морскую болезнь. Ехать в них было гораздо мучительнее, чем даже на верблюдах, движения которых, как известно, подобны морской качке.
Сами путешественники поэтому совершали свой путь верхом на лошадях. Лошадей, с трудом тянувших повозки, бухарцы не щадили. „Туркмен совершенно прав, говорит Вамбери, что бухарцы будут отвечать на страшном суде за то, что они так дурно обращаются с лошадью, этим благороднейшим из животных». В некоторых местах самаркандской дороги путь шел по такой вязкой глинистой почве, что не только верблюды не могли по ней итти, но и возчики должны были это делать с большой осторожностью. Особенно много хлопот доставляли переезды через сквернейшие мосты ханства. Они были так ненадежны, что возчики иногда предпочитали переезжать канавы вброд, чем ехать по таким мостам.
К вечеру 25 августа экспедиция покинула г. Бухару через Самаркандские ворота. Миновав несколько обширных старых и новых кладбищ, примыкавших к городу, караван пошел мимо многочисленных садов, изрезанных каналами и усаженных ивами и джиддой или лохом. Плоды этого дерева употреблялись местным населением в пищу в свежем и в сушеном виде.
В середине сада виднелся обычно четырехугольный пруд, хоуз, соединенный небольшими канавками с прочими частями сада. Виноградники, гранатовые деревья, смоковницы, персиковые деревья, яблони, груши, вишни заполняли сады.
Солнце зашло, когда экспедиция достигла монастыря „священного» Богуэддина. Он состоял из нескольких мечетей, окруженных жалкими глиняными лачугами. Путешественники, не забираясь в жилища, на вольном воздухе разложили ковры, поужинали, и Леману скоро уже снился Самарканд и снежные вершины Каратау, горы, которых до Лемана еще не посещал ни один натуралист.
На следующее утро Леман осмотрел могилу Богуэддина, „главного виновника, по отзыву Вамбери, всех тех религиозных сумасбродств, которыми восточный ислам отличается от западного». „Богоуддин уважается, пишет Вамбери в 1873 г.,как второй Магомет. Бухарец твердо уверен, что восклицание «О БахаЭддин, избавитель от бед!» может спасти его от всякого несчастья». Гробница его представляла мавзолей с вделанным в него черным камнем. На гробнице лежали несколько бараньих рогов, знамя и метла, служившая долгое время для выметания святилища в Мекке. Гроб стерегли шейхи, потомки святого. Они сообщали пилигримам, что их родоначальник особенно любил число семь. В седьмом месяце он родился, на седьмом году знал наизусть Коран, на 70м году умер, а потому милостыни и подаяния, которые кладутся на его гроб и идут в собственность шейхов, могут состоять только из повторенного несколько раз числа семь, но никогда не должны быть меньше.
Молящиеся и прежде всего многочисленные больные, приходившие сюда за исцелением, при посещении гроба святого терли камень руками и потом касались ими своего лица и бороды. От этой операции, не менее бессмысленной и антисанитарной, чем целование икон и мощей, на камне виднелись весьма заметные следы. У гробницы и в длинном проходе, ведущем от нее, толпилось бесчисленное множество больных, прокаженных и нищих. „Вид их, шум, ими производимый, и запах, от них идущий, были трудно переносимы». Словом, взорам путешественников открылась знакомая им картина из быта тогдашней России. Бутеневу вспомнилось описание московского молебна во время чумы в романе Загоскина „Кузьма Рощин». „К образу Боголюбской божьей матери, пишет Загоскин, вделанному саженях в двух в стену башни, приставлена была лестница; народ лез по ней беспрерывно вверх; одни прикладывались, другие ставили свечи; нижние цеплялись за верхних, сталкивали их вниз, падали сами; их топтали в ногах, давили; клятвы, крики, женский визг, стоны умирающих, все заглушалось общим ропотом народа, который волновался и шумел, как бурное море».
Нищие Богуэддина до того преследовали наших путников, что те готовы были отдать последнее, чтобы от них отделаться. К счастью, они этого не сделали. Вышедши за стену двора, Леман и его сотоварищи подверглись еще более энергичной атаке богуэддинских попрошаекмальчишек, которые постарались отобрать от путешественников то, что не досталось нищим. Леман, спасаясь от назойливых ребят, взобрался по ступенькам на портик самой высокой из мечетей и полюбовался на расстилавшиеся перед ним возделанные поля и сады с живописными группами пирамидальных тополей и ив. На самом горизонте вырисовывались уходящие в высь столбы минаретов и скученные постройки покинутой ими столицы эмира. В тишине вышины молодой дерптский ученый присел отдохнуть на ступеньку. Всплыло в памяти виденное внизу. Подумал: „всетаки мы, носители европейской культуры культуртрегеры, далеко ушли от всего этого кликушества и фанатизма». Но глубже мысль не пошла. Не вспомнил о богатых угодьях, которыми он только что любовался с высоты минарета, и не сопоставил их праздных, тонущих в изобилии владельцев с мятущимися внизу нищими толпами, бесплодно ищущими у мощей „святого» помощи и защиты от насилия и произвола командующих классов.
Картина резкого классового расслоения и жестокого социального неравенства феодального строя, так ярко только что развернувшаяся перед ним, не осмыслилась „культуртрегером».
В тот же день снова двинулись по большой караванной дороге среди плантаций дынь, арбузов, хлопка. За ними потянулись поля джугары, главного источника питания бедняцких слоев Бухары, люцерны, пшеницы, ячменя, бобов. По краям каналов росли клевер, вероника, мята, гречиха, паслен черный, череда, цикорий, васильки, подорожник, портулак, гулявник лекарственный.
Дальше культурные участки все чаще и чаще стали прерываться пустошами солонцеватой почвы, несшей иногда налет соли, толщиной чуть ли не в палец.
По дороге время от времени встречались поселения, где можно было достать фрукты, уже готовый чай и баранину.
Неожиданно поля прекратились, и люди вступили в бесплодную пустыню Малик, покрытую солончаковыми растениями. Трудно было представить себе, пишет Леман, что места, где находились только что виденные роскошные зеленеющие нивы, сотни лет тому назад были серожелтыми степными пространствами, годными разве только для кочевой жизни, такими же безотрадными, как пустыня Малик. Трудно было поверить, что исключительно благодаря неусыпному труду и искусству человека, отвоевывавшего мелкой сетью арыков в течение веков пядь за пядью землю от камня, выжженного песка и глины, необитаемая равнина превратилась в цветущую, возделанную, поражающую обилием плодов земных страну. „Здесь вопрос водянойсамый жуткий. Едва он не урегулирован приходит пустыня. Из земли выступает соль, поле становится солончаком, белый блеск солончаков имеет не только сходство, но и родство с лежащими в пустыне костями это одинаково означает смерть». (Н. Тихонов. Кочевники. 1933.)
В середине пустыни встретился небольшой оазис. Жалкий маленький кишлак ютился около развалин высокого замка. Это были остатки когдато стоявших здесь грозной крепости и дворца Маликхана, имя которого носила эта пустыня. Владелец крепости в свое время наводил ужас своими грабежами и убийствами на всю округу. Леман во время стоянки подробно изучил и зарисовал эти живописные руины.
К вечеру экспедиция миновала пустыню Малик и, углубившись снова в районы полевой культуры, подошла к городу Кермине. Следуя приглашению коменданта городской крепости, участники экспедиции посетили его дом изящной архитектуры. Здание было расположено внутри крепости, среди красивого цветущего сада. Приняты были путники старым беком с большим почетом и радушием. Достархан, предложенный им, отличался обилием яств.
Сперва на громадных медных подносах подали дыни, виноград, фиги, персики, миндаль, фисташки; потом последовал пилав, жирный узбекский суп и целый баран. В конце достархана пили чай, после чего только участники обеда начали разговаривать. Бек подал знак Леману и протянул ему руку, чтобы он прощупал его пульс. Леман не мог понять, для чего беку это понадобилось. „Сердце твое, сказал он, исполнив просьбу хозяина,бьется вполне нормально и спокойно». Тогда, самодовольно улыбнувшись, старик торопливо обнажил перед Леманом свою спину и поясницу, покрытые нарывами, „по всем видимостям следами старых грехов» (Леман). „Я должен, сказал бек, вскоре отправиться вместе с эмиром в поход против Коканда. Одолжи мне поэтому из твоей походной аптечки какихнибудь капель, чтобы исцелиться возможно скорее от мучащей меня болезни». Леман дал беку весьма невинного слабительного и так и не узнал, как оно подействовало на старого развратника.
После такого обильного пиршества оставалось только лечь спать. На разостланных прекрасных коврах в саду, в длинной аллее, под тенью виноградников, отягченных спелыми кистями винограда, они провели ночь.
Мимо города Кермине экспедиция прошла, не заходя в него, да он в это время и был почти что покинут жителями. Летом они все переселялись в свои фруктовые сады и огороды, главный их предмет занятий и источник пропитания.