«Заглянувший в тайны веков» (О Явдате Ильясове) Искусство Ташкентцы

Николай КРАСИЛЬНИКОВ

Заглянувший в тайны веков

(О Явдате Ильясове)

Откуда мы пришли? Куда свой путь вершим?
В чём нашей жизни смысл? Он нам непостижим.
Как много чистых душ под колесом лазурным
Сгорает в пепел, в прах, – а где, скажите, дым?

Город просыпался. Под землёй перестукивались электрички метро. Поливомоечные машины проносили по улицам и площадям  освежавшую прохладу. Из столовых и уютных чайхан аппетитно тянуло дымком готовящегося обеда. Люди спешили  на работу, по своим делам. И вдруг в толпе я увидел знакомое лицо. Взгляд казался отрешённым от всяких звуков и будничных дел. Всё мимо него плыло, плыло, плыло… Людские судьбы, последние новости, ослепительное солнце… День – как век, век – как день…  Для всех рабочий день только начинался, а он уже выполнил своё – две страницы, переписанные набело чернилами с прилежностью ученика… Продолжение повести или романа. Это была его незыблемая норма, устоявшаяся годами, десятилетиями. И он устал, ему нужно было как-то снять постоянное напряжение. И эта пагубная привычка, подточившая в итоге здоровье, тоже, увы, была нормой…  Однако до открытия магазина оставался ещё час. Мучительный час.

Мы встретились взглядом, поспешили навстречу друг другу… Но разговора не получилось: его перехватили какие-то незнакомые люди. Он был всегда доверчив, отзывчив, к сожалению, на любое внимание. Мне же надо было спешить по делам…

Я ещё не знал, не мог знать: через два дня оборвётся его земной путь, вместивший в себя малой частицей и то, что связывало с ним меня.

… «Тропа гнева» – так называлась первая его историческая повесть, увидевшая свет в середине 50-х годов. Вверху на переплёте книги восточной вязью значилось – Явдат Ильясов. Незнакомое и уже потому притягивающее имя. В повести рассказывалось о борьбе массагетов против вторгшихся в Среднюю Азию персов. Имя автора и сама тема (в те годы невнимания к правде отечественной истории, сглаживания её) весьма редкая, подсказывали почему-то, что её создатель, очевидно, умудрённый годами учёный… Потом, спустя годы, я узнал, что эту замечательную книгу (с превосходными иллюстрациями народного художника Узбекистана В.Кайдалова) написал двадцатипятилетний молодой человек. По нынешним меркам даже ещё не «начинающий» автор.

– После разных жизненных мытарств, поиска своего места под солнцем, – вспоминал как-то Явдат Хасанович, – повесть писалась на каком-то особом душевном подъёме. Видимо, я впервые почувствовал, что «нащупываю» себя, свою магистральную тему…

Историческая проза и стала с той поры главной в творческой судьбе и жизни Явдата Ильясова.

– Трудно ли «пробивалась» вещь никому ещё неизвестного автора? – спросил я.

–Абсолютно без трудностей, – ответил писатель. – Тут мне повезло на хорошего человека. Поэт Андрей Митрофанович Иванов, будучи тогда главным редактором «Звезды Востока», без проволочек опубликовал на страницах журнала эту повесть. Затем, тоже не без его помощи она вышла отдельной книгой.

Мастер, для которого, кстати, главным было создать произведение, а не «пробить» его в печать, тем не менее, никогда, даже в самых трудных обстоятельствах не забывал о людях, сделавших когда-либо ему что-то хорошее. Он считал, и правильно считал, что суть не в его персоне, а в деле его жизни. Ему всегда важны были поэтому не «деловые» связи с людьми, а духовные, понимание, а не почитание.

… Из автобиографии:

«Родился 16 февраля 1929 года в Башкирской республике, в большом татарском селе Ислам-бахты. Мать – сирота, с детства батрачила на кулаков, затем работала на различных заводах Урала. Отца не помню – оставил нас, когда мне не было и года. В то время проводился набор рабочей силы для совхозов Средней Азии. Мать уехала со мной в совхоз имени Пятилетия УзССР, ныне Аккурганского района. Так я попал в Узбекистан…»

Этот край он полюбил навсегда, всей своей бунтующей кровью. И куда бы в юношеские годы ни уезжал, всегда возвращался под жаркое крыло азийского солнца.

«… Читать научился пяти лет. Учился сначала в казахской, затем – узбекской, потом – в русской школе. Особенной усидчивостью не отличался, но учеба давалась легко. С десяти лет писал стихи и рассказы. Выписывал «Пионерскую правду», журналы «Костёр» и «Пионер», регулярно переписывался с редакцией журнала «Чиж» (Ленинград)…»

Эти строки тоже взяты из автобиографии, нигде не публиковавшейся. Они проливают свет на становлении характера, творческой личности будущего писателя. Ведь все это были превосходные издания, история которых так или иначе связана с такими именами, как С.Маршак, А.Гайдар, Н.Заболоцкий…

«Получить среднее образование не удалось. Началась война… В 1943 году на фронт уехал отчим – мастер хлебопекарни А.Закиров, по национальности узбек, за которого мать вышла замуж в 1931 году. Мне пришлось помогать матери, оставшейся с тремя малолетними детьми на руках. Был в ФЗУ, пас лошадей, слесарил в тракторном парке, работал на тракторе. Отчим вернулся домой через год инвалидом. Трудились вдвоём в пекарне. Некоторое время я заведовал совхозным клубом. Пробовал учиться в различных техникумах, но из-за материальных трудностей бросал. Читал много и без разбору…»

Постоянное недоедание, неустройство быта, туманное будущее, конечно, влияли на психику юноши, как и на многих людей его поколения. Впрочем, влияние не было одномерным: оно воспитывало и упорство, пренебрежение житейскими благами ради чего-то возвышенного, которого так немного было в действительности и которое, наверно, потому так привлекало…

«В 1947 году поступил работать в школу. Вёл начальный класс, преподавал узбекский язык, рисование, черчение. Руководил художественной самодеятельностью. Некоторые ученики-старшеклассники, пропустившие во время войны два-три года занятий, были по возрасту не моложе меня… Я понимал, что мне нужно получить какое-то образование. Поэтому, проучительствовав два года, я уехал в Башкирию, поступил в Белорецкое педагогическое училище. Первый курс закончил на пятерки. В 1950 году женился на студентке этого училища Кудий Анне Платоновне. Она была на третьем курсе. Жилось чрезвычайно трудно. Чтобы дать жене возможность успешно закончить училище, я перешёл на заочное отделение, стал художничать во Дворце культуры сталепроволочного завода. Учебу забросил на втором курсе – болел, не хватило сил. Однако продолжал писать. С 1949 года печатался в газетах и журналах. В 1952 году по решению Башкирского обкома комсомола был назначен заведующим отделом литературы и искусства молодёжной газеты «Ленинец». Работал здесь до осени того же года. По настоянию престарелых родителей вернулся с женой и дочерью в Узбекистан…»

Отныне Явдат Ильясов почти безвыездно живёт в ставшем ему родным Ташкенте. Он некоторое время вновь учительствует, заведует библиотекой, затем, с весны 1953 года, полностью переходит на журналистскую работу. Трудится на различных должностях в республиканских газетах «Комсомолец Узбекистана», «Физкультурник Узбекистана», «Ташкентская правда». Некоторое время заведует отделом поэзии в журнале «Звезда Востока». После выхода книги «Тропа гнева» его принимают в члены Союза писателей СССР.

Отныне Явдат Ильясов становится на стезю профессионального литератора.

За четверть века активной, очень напряжённой работы им созданы повести и романы, посвященные историческому прошлому Средней Азии: «Тропа гнева», «Согдиана», «Пятнистая смерть», «Стрела и солнце», «Черная вдова», «Золотой истукан», «Заклинатель змей», «Башня молчания», «Месть Анахиты», написано немало стихотворений – начинал ведь как поэт. Переводил он и узбекских писателей. И за что бы ни брался мастер, всё было отмечено печатью высокого мастерства, глубинного знания прошлого, захватывающего сюжета, тонкостью отбираемых деталей, выразительностью и чистотой стиля.

Недаром его книги, ещё задолго до книжного бума, когда на прилавках было из чего выбирать, не залеживались никогда. Они  находили верный путь к сердцу читателя различного возраста – от школьника до убеленного сединой старика, популярны были далеко не только в Узбекистане, но и других республиках.

Литературовед Т.Лобанова, анализируя творчество писателя, верно отмечала: «Многочисленные войны, происходившие на землях Средней Азии, борьба народов за свою независимость, мир бескрайних степей, по которым кочуют вольнолюбивые племена, и мир средневекового восточного города, нехитрый, суровый быт сака или массагета и пышный  церемониал при шахском дворе, люди далекой старины с их нравами, характерами, чувствами и миропониманием – всё это оживает на страницах повестей Явдата Ильясова, временной диапазон которых не уступает тематическому – от  VI в. до н.э. до XIV в. н.э.».

Откуда же такие обширные знания, действительно более подобающие крупному учёному, нежели популярному и популяризирующему исторические перипетии романисту? Прежде всего, думается, труд. Кропотливый труд исследователя-историка. И просто человека, до фанатизма влюбленного в дело, которому без остатка посвящена жизнь. Это и роднит писателя и учёного – в одном лице.

Бывая не раз в гостях у Явдата Ильясова, я видел на рабочем столе труды древнегреческих историков Ксенофонта, Геродота, Плутарха, Арриана, восточных летописцев Рашид-ад-дина,  Насави,  Джувейни, работы русских и современных ученых В.В. Бартольда, Б.Я. Владимирцева, С.П. Толстова, ряда других специалистов-востоковедов. Любая историческая новинка не проходила мимо его внимания… Но мастер интересовался не только специальной литературой, не только сам работал в архивах, что постоянно подпитывало его творчество точными знаниями. Он любил и К. Паустовского, и М. Пришвина, неплохо знал мировую классику, учился у её мастеров. Отсюда, видимо, красочность, пластика, неизменная содержательность его пейзажей, диалогов, драматичность переживаний героев и неповторимость авторского голоса.

В этом смысле, оглядываясь на прошлое, на своё творчество, Явдат Ильясов мог бы повторить вслед за другим известным писателем Валентином Пикулем: «Обычно человек, получивший аттестат зрелости или диплом, считает дело законченным и перестаёт учиться. Я же самоучка, а все самоучки учатся всю жизнь не переставая. Быть самоучкой полезнее в наше время, ибо самоучка сам, без принуждения, избирает себе темы для изучения, и башка у него свободна от того мусора, которым  его пичкают в школах и институтах. В этом великое преимущество самообразования. Об этом говорил ещё  Лютер, об этом писал и Д.И. Писарев. Паче того, история – это не такая наука, для изучения которой требуются лекции профессуры. Сиди сам и сам читай: будешь знать больше профессора».

При всем полемическом задоре здесь есть рациональное зерно; во всяком случае, целый ряд удачных творческих судеб это ярко подтверждают.

Недаром близкие и друзья не раз слышали от Явдата, если речь заходила о писательском труде, гордое самопризнание: «Я – самоучка!»

Но именно самоучка, а  не дилетант, – разумеется, талантливый, мыслящий самостоятельно, умеющий глубоко разобраться в хитросплетениях судеб людей и событий глубокого прошлого, проанализировать их и обобщить, а главное, вжиться в материал так, чтобы тебе поверили…

Как-то в стенах одного издательства мне пришлось оказаться невольным свидетелем любопытного диалога-спора. «Спровоцировал» этот спор молодой ученый-археолог. Я не буду называть его имени –  он преподает ныне в одном из уважаемых вузов. Спор, помнится, возник о народном восстании очень далёких времён. Учёный называл место этого восстания, возможные имена его вожаков, бытовые реалии тех времён. А исчерпав сведения, с нарочитым высокомерием посмотрел на писателя…

Явдат Ильясов выслушал его и спокойно, ссылаясь на только ему ведомые источники, объяснил, что всё было не совсем так, а вернее – совсем не так. Выдвинув свою, более убедительную версию, он дал более точную, развёрнутую деталировку события. Ученый пунцовел, как школяр, плохо выучивший предмет. А когда Явдат вышел из кабинета, с плохо скрываемой досадой, хотя и не без уважения, признался:

– А я думал, он этого не может знать. Где только выкопал?..

Паломническая любовь к святыням прошлого… Тени давно забытых, но мудрых предков… Они незримо жили, постоянно присутствовали в сердце, воображении писателя.

В один из знойных летних дней мы с Ильясовым прогуливались под тенистыми платанами по улице. В пыльных кронах гулькали горлинки, перебиваемые назойливым звоном трамваев… И вдруг Ильясов остановился, показав на видневшуюся вдали мечеть.

– Пойдём туда, – кивнул он, – посмотреть надо. Там, говорят, похоронена древняя царица. Красавица…

Это было на Шейхантауре.  Я знал, что там находится мавзолей Шейха Хавенди Тахура (Шейхантаура), положивший начало формирования кладбищенского ансамбля с усыпальницами, мечетями, дарвазаханой, дарсханой, обсаженными священными деревьями. Так когда-то было, так описывают историки. Теперь сохранились лишь этот памятник и могила Калдиргач-бия.

Мавзолей Шейхантаур – портально-купольное, однокамерное здание, целиком (и не раз) перестроенное на старых фундаментах. Тогда оно впервые, наконец, реставрировалось.

Мы ходили вокруг гранитных плит, обветренных и обожженных солнцем, в паутине трещин, старались отгадать, кто бы мог лежать под ними. Жаль, на граните не было никаких надписей. Это не полагалось. Да и смотрителя не встретили. Возможно, хоть он бы объяснил… А может, хорошо, что его не было. Ильясов вдохновенно говорил о каких-то ритуалах и о царице, которая вряд ли существовала…

Потом я думал, зачем ему нужна была эта экскурсия? Ведь он всё знал о Шейхантауре.

Видимо, ему нужно было «пропитаться» той эпохой, канувшей в Лету. Зрел замысел нового исторического полотна, в котором знание и вымысел неизбежно переплетались.

… Завидные два качества, хорошо дополнявшие друг друга, уживались в этом человеке. Явдат Ильясов всю жизнь трепетно любил живопись. Сам писал пейзажи, натюрморты, портреты…Акварелью и маслом. Дружил с художниками   В.Кайдаловым, В.Зелековым, В.Будаевым. Они высоко, по профессиональному    счёту, ценили его работы. В минуты душевной усталости или срывов в работе Ильясов нередко сетовал: «И почему я не стал художником? Уехал бы куда-нибудь в сельскую местность, чтобы арык журчал, камыши шелестели, а я бы писал свои картины…»

Однако художником-живописцем он оставался и в своей прозе. Она красочна, наглядна, трепетна, как и настоящее полотно, и так же будоражит наше воображение, создаёт сильный «эффект присутствия».

«В жёлтых полях выстраивались ряды кипчакских воителей. От их полосатых, узорных, зелёных и красных халатов рябило в глазах. Казалось, перед шатром раскинулся весенний, в алых пятнах цветов, просторный луг. Однако не травами пах тот луг: не лютик едкий, не дикий лук – едкий пот, кожа, шерсть свой дух тут источали».

Эта сцена перед боем взята из повести «Чёрная вдова». Несколько строк, а перед нами осязаемое, даже обоняемое живое – и страшное зрелище.

Или вот всего одна строка из повести «Заклинатель змей»: «Вдалеке, в синей дымке, как исполинское судно, разрезающее носом голубовато-зелёные волны, вставал Самарканд, как бы плывущий через море кудрявых рощ и садов, тучных полей».  Здесь прямо-таки разлита палитра красок Петрова-Водкина, его «восточной» серии картин.

Таких ярких, запоминающихся мазков, этюдов, целых панорам в творчестве Ильясова великое множество. Да, то, что не было реализовано на полотне, находило достойное место на страницах повестей и романов.

По самой своей природе, натуре, её чуткости, ранимости, иногда и полной беззащитности, усугубляемых неустроенностью быта, Явдат Ильясов был и легко воспламеняем, взрывчат. Этому, конечно, содействовала и слишком тесная дружба с «бахусом». Об этом тоже нельзя умалчивать, чтобы не «мумифицировать» живой облик художника. Но никогда не впадал он в безнадёжную мрачность и тем более не впускал её в свои творения, как бы ни были они порой трагедийны. Жизнь его чередовалась светлыми и чёрными полосами, бывал он, соответственно, то радостно возбуждён, то по-детски растерян. Но всегда его поддерживало творчество, а он, в любых условиях, теплил его лампаду, никогда не откладывая надолго пера. Рождались и оголенные до нерва исповедальные поэтические строки, которые он писал в самые тяжкие моменты о себе и только для себя: «Чаю, что ли, мне, старик, налей. По супруге, видишь ты, скучаю. Может, сердцу станет веселей, дай, отец, хлебнуть крутого чаю. Есть примета: ежели стоймя в кипятке всплывёт одна чаинка – будет гостья; может, про меня вспомнит вдруг жена, моя тростинка?»

Это две лишь строфы, а завершается стихотворение криком отчаянья – сдерживаемым внутри: «Закричать бы! Глохнет в глотке крик – я в тюрьме, я не имею права…  Выплесни к чертям свой чай, старик. Разве это чай? Не чай – отрава».

Да, да, было и такое…

Сначала стихи существовали самостоятельно: я слышал их из уст автора. А потом они органично вплелись в канву повествования о Чёрной вдове. Именно вот так, не разбитые на строки, ритмической прозой. Но за ней всё равно угадывается поэзия, судьба  и душа автора. Правда, в другом временном пространстве.

Так творческая энергия превозмогает у настоящего художника жизненные невзгоды, так даже они становятся фактом искусства, будят наше сопереживание людскому несчастью, несовершенству, всегда тянущемуся к совершенству и счастью…

С 1963 года Явдат Ильясов, после некоторого перерыва, снова возвращается к литературному труду. Им, в частности, написан в содружестве с журналисткой А. Ташкенбаевой сценарий кинофильма «Канатоходцы», который с успехом шёл на экранах.

В эти же годы в той же краткой автобиографии Я. Ильясов отмечает: «Заканчиваю работу над новой исторической повестью «Пятнистая смерть». У меня большие литературные замыслы. Накопились наброски и черновики повестей и рассказов на историческую и современную тему, есть кое-что сатирическое и научно-фантастическое. Литературный труд – цель и смысл моей жизни».

Так оно и было. Более или менее сносно устроив свой быт, Явдат Ильясов снова много работает, много читает…

Рождались новые произведения. И странные парадоксы происходили порой. Книги писателя моментально расходились. Их читали, любили, знали автора… А вот критики упорно молчали, не замечали. В печати хвалились трескучие, попросту скучные, никому не нужные тома, в большинстве «организованные» пробивными авторами. Как зачастую бывает, этих книг и авторов сейчас никто не вспомнит.

Конечно же, всё это в глубине души огорчало Явдата Ильясова.  Но зато  каждое читательское письмо – а получал он их немало – словно ребёнка, радовало его. Это было лучше, выше всякой официозной критики.

Однако постепенно «пригляделись», признали…

Помню, в книге кандидата филологических наук И. Варфоломеева о советской исторической прозе были сочувственно отмечены – и по достоинству! – повести Я. Ильясова. Мастер читал и будто не верил. А потом вздохнул: «Наконец-то…» Думается, не довольство запоздалым признанием, а удовлетворение очень нелёгким своим трудом, прозвучало здесь.

… В середине семидесятых годов я жил в старой узбекской махалле на Джар-арыкской улице («Овражный ручей»). Как-то добрым осенним вечером – мы, несколько литераторов – Лев Белов, Михаил Ушаков и Явдат Ильясов, собрались у меня в отцовском доме. Ильясова здесь хорошо знали и уважали. По этому случаю мать накрыла большой стол, вынула бутыль прекрасной вишневой настойки. За распахнутым окном порхала листва яблонь, слив, урюка. Было еще тепло, как-то особенно уютно. Говорили о делах житейских и, конечно, о литературе… А потом Явдат Ильясов вдруг встал и начал наизусть читать стихи Дмитрия Кедрина. Были среди них и знаменитые «Кукла», «Кофейня», исторические поэмы «Приданное» и «Зодчие». Особенно с душой он прочёл «Зодчих», очевидно, более близких ему по духу, взволнованно акцентируя особо любимые строки:

И тогда государь
Повелел ослепить этих зодчих,
Чтоб в земле его
Церковь
Стояла одна такова,
Чтобы в Суздальских землях,
И в землях Рязанских
И прочих
Не поставили лучшего храма,
Чем храм Покрова!

От таких стихов хотелось заплакать над судьбами родины, лучших сынов её, и в то же время не оставляло острое ощущение счастья, как всегда бывает при встрече с настоящим искусством…

В тот период Явдат Ильясов «примеривался» к, пожалуй, главной своей книге. Это должно было быть повествование о всемирно известном средневековом мыслителе, математике, астрономе, поэте Омаре Хайяме; исподволь уже накапливались писателем материалы книги, выписки из старинных рукописей. Но основным, конечно, явился сам замысел повествования о неординарной личности – поэтому-то и книга главная. Страдалец и гуляка, знавший цену всему – и считавший всё же жизнь бесценной – великий поэт не мог не привлечь Ильясова.

А в сообществе друзей, в отдушинах свободного времени Ильясов оставался очень простым, доступным, даже слишком порой доступным человеком. Не лишенным юмора. Особенно ему удавались стихотворные экспромты – на себя, на знакомых. Однажды он прочитал такое двустишие – называл он их по-восточному – фардами:

– Назло врагам, назло друзьям
Не вылезаем мы из ям.

Мастер глянул на меня: каково, мол? Я понимал, что здесь ему была дорога не столько лихая звукопись, сколько вот эта хайямовская независимость – человеческая в любом житейском положении. Шутка – но очень даже серьёзная, горькая шутка…

Если говорить о близких друзьях Явдата Ильясова, их были считанные единицы (себя к ним не причисляю). Но вообще он быстро сходился с разными людьми, горячо тянулся к ним, но так же легко и расходился, остывал… Как уже говорилось, его окружали и случайные субъекты, он запросто приводил их в дом. И, будучи по натуре ничем не защищенным, доверчивым, часто оставался обманутым.

Делился Явдат Ильясов в минуты откровенности одной заветной мечтой – однажды «разбогатеть», получив какой-нибудь гонорар – и «удержав» его (что для него было непросто),  поехать в Москву, чтобы там очно познакомиться с Беллой Ахмадуллиной.

«Не только родство крови сближает нас», – задумчиво говорил он. Ему глубоко импонировали творчество, миропонимание и личность поэтессы. Увы, задумка эта не осуществилась, как и неоднократные просьбы познакомить его с ташкентской поэтессой Натальей Буровой, тоже человеком трудной, недюжинной судьбы и натуры. Все что-то мешало. Хотя и жили в одном городе…

В узком кругу друзей Явдат Ильясов слыл блестящим выдумщиком, фантазёром. Устные его рассказы, как правило, изобиловали гротескными, обериутскими ситуациями с непременным головокружительным сюжетом.

Чего, например, стоила история о том, как он якобы в начале пятидесятых годов попал в гоминдановский плен! Притом рассказанная со всеми сочными подробностями быта другой страны, национальной кухни. Как его держали в одиночной камере, допрашивали, как потом простые крестьяне помогли бежать… Что самое странное – во всё это верилось. Воистину Явдат Ильясов оправдывал известную заповедь писателя: соври так, чтобы тебе поверили!

Но что-то же, в самом деле, было? Где тут быль, а где небыль?..

Да, Явдат Ильясов в те годы случайно оказался под Ташкентом в корейском колхозе. Произошла какая-то стычка, свидетелем которой он был. Приехали представители властей, правоохранительных органов. Вот ему и показался простой народ обиженным, а власти… властями. Это и дало  толчок неугомонной его фантазии – стало как бы прообразом главы какой-нибудь будущей книги. Ведь ситуацию вполне можно перенести и в далекие времена. Суть в том, что работа истинного писателя никогда не прекращается – в транспорте, в очереди, на  прогулке, за чашкой чая, бывает, самое незначительное слово, случай – все «работает» на новое произведение.

… Последним прижизненно изданным произведением Я. Ильясова стала книга «Заклинатель змей» (с подзаголовком «Повесть о трудной судьбе, удачах и неудачах беспутного шейха, поэта, ученого, несравненного Абуль-Фатха Омара Хайяма Нишапурского, да не коснётся его злословие недругов и друзей»). Да, свой давний замысел он сумел – и как! – осуществить. Можно вспомнить его фард о «врагах и друзьях». Писателю, во всю силу и полноту своего таланта, удалось раскрыть образ человека сложного, противоречивого, но страдающего, нетерпимого ко всяческой лжи – социальной и той, что внутри человека. И воспеть его истинное достоинство и высоту духа.

Завершилась работа и над повестью «Месть Анахиты», проливающей свет на борьбу народов Средней Азии против римских завоевателей на Востоке. Её главный герой Яксарт по существу отразил в себе образ знаменитого Ширака, сумевшего завести персидские полчища в «гиблую даль».

Окрылённый бесспорным творческим успехом, взятой новой высотой, писатель был буквально одержим новыми планами, замыслами, работой. И вдруг… страшная весть: утонул. Погиб, купаясь на чиланзарском городском озере. Это произошло в июне 1982 года. Хоронили нашего Явдата в жаркий летний полдень на старинном восточном кладбище. Собрались  близкие друзья, художники, редакторы, почитатели его таланта и незлобивой, некорыстной души. И странно – ни одного чиновника из Союза писателей. Тут, видимо, сыграл чёрствый стереотип «креслобоязни» – ведь писатель погиб при  «невыясненных обстоятельствах»… Какбычегоневышло…

Запомнилось прощальное слово Олега Сидельникова: «Явдат Ильясов никогда не стремился ни к каким жизненным благам, ни к каким большим должностям, не ждал от власть имущих никаких привилегий. Его целью и сутью были – перо и бумага. Он всегда оставался честным, талантливым и большим писателем».

С того горестного дня минуло уже немало лет. Но продолжают издаваться, и по-прежнему любимы, книги мастера. В этом и есть, видимо, частица настоящего бессмертия…