Кишлак Махау. Начало История Ташкентцы

Пишет Елена Морозова.
В 1900 году в Санкт-Петербурге на средства Туркестанского окружного управления российского общества Красного Креста был издан Туркестанский литературный сборник в пользу прокаженных. Отсылаю отсканированнуюя и вычитанную  «ташкентскую» часть большого очерка Н.Остроумова «Из истории и быта прокаженных», опубликованного в Сборнике.
С 1877 года Николай Петрович Остроумов жил и работал в Ташкенте. О нем есть статья в Википедии. (И на нашем сайте были статьи о нем и о его книге. ЕС)

Трудно сказать с точностью, когда и при каких условиях возник близ Ташкента кишлак Махау: ташкентские сарты никогда не имели интереса к истории своего города, а прокаженные и до сих пор не вызывают у них осмысленного сочувствия к себе. Но несомненно, что прокаженные существовали в Средней Азии вообще и в теперешнем Русском Туркестане с давних времен. По крайней мере современные нам сарты не запомнят того периода, когда бы не было среди них прокаженных. Не имея определенных указаний в Коранe и шариате, мусульманские правители Сред­ней Азии, вообще не отличавшиеся мудрыми внутренними распоряжениями относительно населения, не заботились и о прокаженных, ко­торые, однако, не могли оставаться среди здоровых своих сограждан, в городской черте, и потому скитались по загородным уединенным закоулкам.

Наконец, уже в первой четверти настоящего столетия, при кокандском хане Мадали, когда Ташкентом управлял таджик Раджаб-Кушбеги, прокаженные воспользовались приездом самого хана в Ташкент и подали  ему прошение об отводе для них какого-нибудь участка земли за городом, где бы они могли иметь постоянное место жительства. Мадали-хан принял прошение и приказал Кушбеги исполнить просьбу прокаженных. Раджаб-Кушбеги нашел такое место за Бишагачскими воротами гор. Таш­кента, недалеко от реки Салара. Участок этот состоял большею частью из мертвых (не орошенных) земель, по которым после были проведены арыки, а затем на этом участке появились посадки тала и клеверное поле и были построены сартские хижины. И так, около 75 лет назад, несчастные прокаженные гор. Ташкента посе­лились в определенном и постоянном месте, в так называемом кишлаке Махау, где живут и в наши дни. Что касается полицейских мер, принимавшихся относительно прокаженных, то древняя история не сохранила таких свидетельств, да и трудно было бы искать таких указаний в странах и государствах, носивших характер теократических общин. В средневековой Франции заболевший проказой прежде всего подвергался врачебному осмотру, посредством которого в одних случаях констатировался факт действительного заражения проказой, а в других случаях устранялся обман со стороны лиц, умышленно выдававших себя за прокаженных. Иногда появлялись такие субъекты, которые, соблаз­няясь беззаботным существованием в даровом помещении и даровым продовольствием в лепрозории, натирали свое тело разъедающими травами, вызывали язвы на теле и эти язвы выдавали за признаки проказы. Но такие факты были, конечно, нечасты: насильственное разъединение с обществом, сопровождавшееся разлукой с род­ными и лишением некоторых личных прав, побуждало, наоборот, не только самого прокаженного, но и его семейных и друзей скрывать страшную болезнь… И нужны были строгие меры, чтобы  предотвращать подобные укрывательства: если в какомъ-нибудь приходе умирал прокаженный, о котором жители прихода своевре­менно не заявили, в таком случае весь скот прихода конфиско­вался в пользу местного сеньера. В 1579 г. жители Прованса поспешили заколоть в один день всех своих свиней, а остальных домашних животных отогнали от города и не возвращали их домой в течение двух суток, чтобы охранить их от конфискации в пользу короля, так как в приходе умер один прокаженный, о котором при жизни его жители прихода не заявили подлежащим властям.

После осмотра   отделяли   прокаженного  от   общества   и   помещали в лепрозорий, в которые допускались лишь местные жители[1]. Если же прокаженный не принадлежал к местному обществу, то его препровождали на место его родины и постоянного жительства для водворения в тамошний лепрозорий. При этом местный сред­невековой обычай требовал, чтобы прокаженный был одет в осо­бый, установленный для таких больных, костюм и чтобы по нем была отслужена особая церковная служба.

Заслуживает внимания следующая особенность средневековых обычаев относительно прокаженных: в средние века прокаженным из высших классов общества разрешалось оставаться у себя дома, не поступать в лепрозорий, но при этом им воспрещалось отлу­чаться из дома. Иногда, по чувству человеческого чванства, знат­ные и богатые люди, зараженные проказой, отдавали свое имущество монастырям с тем, чтобы последних им было отведено особое помещение. Таким образом, прокаженные из знати избегали сообщества с прокаженными из низших классов в одном убежище, и в средневековых лепрозориях имели приют исклю­чительно беднейшие люди, среди которых проказа была наиболее распространена. Тоже самое наблюдается и в Русском Туркестане в наше время: в Ташкенте, например, сохраняет до сих пор свою силу обычай, по которому в кишлак Махау отправляются только беднейшие жители города, а прокаженные из семей богатых и влиятельных остаются у себя дома; но прокаженные явля­ются к ним в месяц или в два месяца раз и получают от них денежный выкуп. Замечательно также, что мужчины могут откупиться от необходимости жить среди прокаженных в общем кишлаке, а несчастные женщины лишены этого права. Причина такого неодинакового отношения прокаженных ко вновь зараженным проказой заключается в том, что живущие в кишлаке Махау наиболее нуждаются в женщинах даже для хозяйственных нужд своих, а также и в том, что здоровый муж не дорожит своей несчастной женой, коль скоро у нее появилась проказа, и, на основании шариата, без особых затруднений разводится с нею, после чего она отправляется в кишлак Махау. В этом месте злополучного существования прокаженные могут продолжать брачное сожительство, подобно тому как в Китае и Японии, на Мадага­скаре и в Новой Зеландии браки между прокаженными допускаются (Г. Властовъ, Свящ. Летопись).

Бывали, говорят туземцы, случаи, когда заразившиеся проказой морили себя голодом или же принимали медленно действующие ядовитые лекарства и таким образом избегали горькой участи жить в кишлаке прокаженных и ожидать там медленно насту­пающей смерти. Среди наших туземцев не было известно никаких особых обрядов, сопровождавших отправление больного в кишлак Махау, но сцены и здесь бывают трогательные: больной прощается с родными навсегда, считает себя как бы умершим, горько плачет и в последний раз обнимает своих ближних родственников. Все это естественно, но не может идти в сравнение с религиозным обрядом, какой с изысканною печальною торжественностью совершался в средние века над прокажен­ными пред отправлением их в лепрозорий. В заранее на­значенный день местный священник, в траурном облачении, пред­шествуемый крестом и сопровождаемый причтом, являлся в местожительство нового прокаженного, который также в траурной одежде ожидал священника у входа в дом. Здесь священник обра­щался к больному с словами увещания и утешения, говоря, что, будучи удален от общества, прокаженный совершенно умирает для мира, что поэтому Бог и церковь запрещают ему всякое общение с здоровыми людьми, что он должен смотреть на себя, как на труп, который провожают в могилу, но которому Бог соблаговолил даровать остаток жизни, чтобы иметь возможность в страданиях искупить грехи свои… После этих увещаний, сопровождавшихся крестным знамением и окроплением прокаженного святою водою, совершалось торжественное шествие в церковь с крестом во главе процессии, при пении заупокойной молитвы. Про­каженный, покрытый черным сукном, следовал непосредственно за священником. По прибытии в церковь, духовенство совершало богослужение. В XIII и XIV веках совершалась заупокойная служба, но позднее,— очевидно, чтобы сгладить ужасное впечатление, какое должен был производить на прокаженных обряд отлучения, напоминающий собою погребение, — вместо заупокойной службы священ­ник совершал или обыкновенную обедню, или же особую службу, составленную из различных молитв, долженствовавших вселять в прокаженного мужество и покорность воле Божьей. В течение долгого времени в средние века существовал также обычай помещать прокаженного на особого рода катафалк или на подмостки, на которых прокаженный, покрытый черным сукном, лежал во все время совершения этой заупокойной службы. По окончании богослужения, во время которого прокаженный получал причастие, печаль­ное шествие в том же порядке направлялось в лепрозории или, если не было последнего, — в особо устроенную хижину для про­каженного. По выходе из церкви, священник брал лопату земли с кладбища и трижды посыпал ею голову прокаженного, со сло­вами: «Друг мой! Это — знак, что ты умер для мира, и посему имей терпение». — Шествие сопровождалось пением и других молитв, употребляемых при погребении.

По прибытии процессии к «последнему жилищу» прокаженного, священник снова обращался к нему со словами утешения, давал ему ряд наставлений относительно обязанностей, которые налагают на него интересы общества здоровых людей. Прокаженному пред­писывалось не входить в церковь, не показываться на площадях, не ходить на мельницу и вообще туда, где собирается народ; не мыть своих рук и употребляемых им вещей в родниках и ручьях; не выходить иначе, как в особой одежде прокаженного, чтобы все могли сторониться его; не прикасаться к предметам, которые прокаженный желает купить, а указывать на них своею палочкой; не приближаться ни к какой женщине, кроме жены своей; при встрече с кем бы-то ни было отвечать на вопросы не иначе, как отойдя в сторону и став против ветра; в узком месте избегать столкновения с здоровыми; отнюдь не прикасаться к детям, не давать им ничего, а также не есть и не пить иначе, как в обществе прокаженных… Нам теперь должно быть по­нятно, почему и евангельские десять прокаженных, увидев Иисуса Христа, не осмелились приблизиться к Нему, а остановились вдали и кричали о помиловании, т. е. об исцелении их от проказы…

Отлучение прокаженного от мира и водворение его в лепрозории совершалось вручением ему особого костюма, который он обязан  был одевать для того, чтобы все могли легко узнавать его, а также некоторых других предметов, из которых каждый имел осо­бое назначение: а) трещетки, посредством которой прокаженный должен был извещать о своем приближении; б) боченочка, в который должно было вливать покупаемое прокаженным или пода­ваемое ему вино; в) сумы для подаяний; г) перчаток, которые он должен был надевать, чтобы не прикасаться ни к чему голыми руками; д) палочки, которою он должен был указывать на поку­паемые им предметы. Сверх того, прокаженному давали кровать с постелью, стол, стул и пр.

Въ средневековой Франции лепрозории носили характер небольших госпиталей и богаделен, учреждавшихся в честь св. Лазаря, св. Георгия или св. Магдалины. В эти госпитали—богадельни прока­женные вступали по принуждению и при том навсегда, так как не имели уже надежды на выздоровление. Лепрозории были смешанные для лиц обоего пола, специальные для мужчин и женщин, а иногда особые для духовенства. Но все они были местами неволъного заключения, имели целью предупреждение заразы среди здоровых и устраивались обыкновенно за чертой населеннаго места, не далеко от дороги, иногда даже на перекрестке нескольких до­рог, чтобы прокаженные могли пользоваться милостыней от проходящих и проезжающих по этим дорогам. В Туркестанском крае специальных для каждого пола прокаженных кишлаков нет; в наших махаузарах живут смешанно мужчины, женщины и дети; но средневековый обычай размещения этих приютов за городом и вблизи от дорог сохранился и в нашем крае. Иначе прокаженным было бы трудно выходить за сбором подаяний, на счет которых они живут[2]. Главным источником содержания прокаженных и в средние века служила частная благо­творительность. Сначала попечение о прокаженных лежало на церкви,— на епископах; в XII и XIII вв. многие владетельные и частные лица по благочестивым побуждениям, в заботах о спасении души своей, жаловали лепрозориям или ежегодную ренту, или землю и луга, или же предоставляли им право дарового пользования мельницей, лесом для сбора топлива и т. д. В следующие века городовые цехи прини­мали обязательное участие в содержании лепрозориев. Так в одном городе мясники обязаны были доставлять раз в год в лепрозорий повозку с 20 — 30 тушами дородных свиней; в XV в. этот обы­чай был заменен ежегодною доставкою дюжины ложек чистого серебра определеннаго веca, а во время революции 1789 г. приношения эти были совсем отменены. В мусульманских обществах ничего подобного не было; частная благотворительность никем и ничем не регламентировалась, и прокаженные всегда снискивали себе пропитание, выпрашивая его от проходящих по дороге.

На ряду с заботами о материальном обеспечении лепрозориев,— владевших в средневековой Франции пахотной землей или садами, разбитыми на участки и возделываемыми самими прокаженными, — не забывались и духовные потребности их: для совершения богослужений в каждом лепрозории были свои часовни и свой капеллан, так как прокаженные не имели права входить в городские церкви, за исключением перваго дня Пасхи и еще нескольких дней в году, при чем больные проказой должны были стоять на паперти. — Обособление прокаженных простиралось даже до того, что у них были и свои кладбища, как сказано выше.

Подобно попечению о приютах прокаженных, и управление ими сосредоточивалось сначала в руках епископов и духовенства вообще, а в XIV — XVI вв. от городов назначались в эти приюты особые ректоры или прокуроры, избиравшиеся на определенный срок. Они заведывали имуществами лепрозориев, распоряжались обработкой по­лей прокаженных и наблюдали за внутренними порядками. Капелланы отправляли богослужение в часовнях прокаженныхъ и наблюдали за поведением последних. Городское управление старалось регламенти­ровать и самое распределение жизни прокаженных в лепрозориях, назначая для них часы вставания, закрытия ворот и т. д. Прокажен­ные обязывались посещать богослужение, избегать клятвы, лжи, взаимных обид и драк, не играть в запрещенные игры; выход из лепрозория определялся известными днями; в другие дни городские стражи должны были удалять их в место их мрачнаго заключения. Для собирания милостыни от проходящих им указывались известныя ворота данного города, при чем они обязаны были соблюдать вышеприведенные правила относительно одежды и других принадлеж­ностей своих, предупреждающих здоровых при случайной встрече с ними (трещетки, палочки и проч.). Для ухода за больными в лепрозориях находились особыя служанки, которые должны были иметь почтенный возраст и отличаться хорошей репутацией; за дурное по­ведение эти служанки подвергались телесному наказанию. Но и угрозы наказаний не всегда сдерживали этих женщин от дурного поведения. Присутствие таких служанок в лепрозории еще болеe зара­жало нравственную его атмосферу, для очищения которой не прини­малось особых положительных мер, в роде чтения и духовных бесед, а были только карательные меры за нарушение порядка и благоповедения.

Как в каждом общежитии, имеющем продолжительную историю существования, и въ приютах прокаженных вырабатывались осо­бые нравы и обычаи, с которыми приходилось считаться администрации этих приютов. Живя в праздности и не имея духовных развлечений, прокаженные разнообразили свою скучную и безотрадную жизнь не только вышеупомянутыми играми, но и устраивали специальные поздравки, в которых принимали участие все обитатели данного лепрозория. Поздравки эти обыкновенно устраивались вынужденно вновь прибывающими прокаженными, и от этого поздравительного угощения зависели дальнейшие отношения старожилов приюта к новым сотоварищам по несчастной судьбе. Кто не делал поздравительного угощения, того на каждом шагу преследовали постоянные обиды и оскорбления. Поэтому администрация приюта прокаженных ограничи­вала размер расхода, потребного для укоренившихся поздравок, и принимала меры к устранению насилия и вымогательства со стороны старожилов приюта.

Прокаженные, живущие близ Ташкента в кишлаке Махау, никаких опреде-ленных порядков в своей внутренней жизни не знают, и никто не контролирует ихъ взаимных отношений. При них нахо­дится аксакал (старшина), как называют его прокаженные, но это не начальник и не распорядитель в кишлаке Махау; он является наемным слугой, получает плату от самих прокаженных (12 руб. в месяц) и говорит, что посвятил себя услугам прокаженных ради спасения своей души (савабъ учунъ). Это—андижанский сарт по происхождению и живет безбоязненно среди прокаженных уже более 10 лет, вопреки наставлений своего пророка, что при встрече с прокаженными нужно бежать от них, как от льва, и что разго­варивать с ними в случае нужды можно только на расстоянии двух копий или, по крайней мере, на разстоянии одного арабского копья.

Этот аксакал уверяет также, что прокаженные ведут самую однообразную жизнь. Большинство их настолько слабы, что едва держатся на ногах и никаких работ исполнять не могут. Об играх и развлечениях в местном  лепрозории не может быть и речи. Некоторые впрочем выпивают иногда кукнар  и забываются, лежа на землe. Мечеть свою больные посещают, но капеллан их, к сожалению, сам ничего не понимает в вопросах религии и даже неграмотный. Ссор и драк среди прокаженных кишлака Махау обыкновенно не бывает, как заявил мне аксакал, но когда дело коснется куска насущного хлеба, тогда и у прокаженных, относя­щихся с полнейшим равнодушием к внешнему миру, проявляется возбуждение, переходящее в злобу. Когда в 1896 г. полицеймейстер Н. С. Лыкошин приехал в кишлак Махау, по поручению баронессы Врангель, для раздачи одежды и некоторых других вещей прокаженным, старухи с открытыми ужасными лицами выли и при­читали, жалобно взывая о хлебе. «Эта одежда — кричали они — хо­роша; но отчего вы не подумаете прежде накормить нас? теперь, ведъ, лето, и без одежды можно обойтись; нам нужнее еда». Особенно задорно причитала одна из них, о которой тот же г. Лыкошин рассказывает: во время мусульманского праздника в Ташкенте старик и старуха, вынуждаемые голодом, ушли ночью из кишлака Махау и прибыли в самый центр города, чтобы собирать от моля­щихся мусульман милостыню (маленькие лепешки). Местный полицейский пристав приказал прокаженным удалиться. Тогда старик стал собираться, но старуха объявила приставу, что не двинется с места даже под угрозою смерти. Пристав приказал городовому отвести прокаженных в «Махау-кишлак», а старуха осыпала городового от­борными ругательствами, проклятиями и пожеланиями городовому поскорее сделаться обитателем их кишлака. Городовой и смотревшие на эту сцену попятились в ужасе назад из суеверного опасения, чтобы злобныя пожелания прокаженной старухи не исполнились и над ними. Городовой, оправившись от смущения, сделал было попытку снова приблизиться к старухe и взять ее, но та сама перешла в наступление с угрозой исцарапать или, по крайней мере, помазать горо­довому лицо своим грязным покрывалом,— и городовой благора­зумно отступил от старухи… Тогда старик, оказавшейся мужем этой старухи, воспользовался своею супружескою властью и увел жену, которая, удаляясь, долго еще посылала свои проклятия городо­вому, помешавшему собрать обильную по случаю большого мусулъманскаго праздника милостыню[3].

[1] В Туркестанском крае кишлаки Махау также   существуют   для   жителей данной местности, и потому предположение  образовать  в  Туркестанском крае один центральный кишлак для прокаженных всего края не согласовалось с местными нравами. А в местном обычае есть свой резон: родственники прокаженных не забывают их, иногда навещают и приносят пищевые продукты.

[2] Поэтому наши прокаженные решительно заявляют, что скорее умрут, чем решатся выселиться в другое место, по указанию начальства.

[3] Средне-азиатский Вестник, август 1896 г. Ст. Н. Лыкошина «Прокаженные в Туркестане и необходимость в их призрении».