Утиная шейка застольных времён Искусство

Там у вас некая Акулина в комментах рассказала про драку защитницы вакуумной гигиены со старшим инженером по режиму. Был такой случай в нашем ОКБ. Предлагаю вам старый рассказик, 18-ю серию «Мыльной оперы». Когда-то его напечатали в «Окнах» — приложении к израильской газете «Вести», перед новым годом. Думаю, вас не смутит, что рассказ новогодний и из 1979 года.

Реувен МИЛЛЕР

Светлой памяти А.Г.Ц.

Теплее не становилось ничуть, хотя время и шло к полудню. Темно-серые тучи, брюхатые готовым вот-вот низвергнуться традиционным новогодним снегопадом, категорически не допускали ни одной солнечной калории до провалившейся в декабрьский минус закостенелой почвы. И батареи в лаборатории еле теплились, едва натягивая на термометре  жалкие тринадцать градусов.

…Последний рабочий день уходящего года. Расслабуха. Вчера вечером сдали тему. Позади – неделя торгов и ругачек, дикие стрессы, снимаемые вечерними дружескими попойками, когда за час-другой под спиртягу противоборствующие стороны находили решения самым запутанным и неразрешимым при свете дня  проблемам, позади — бессонные ночи, когда голова, разрываемая послеалкотным недомоганием искала и находила варианты и предложения, ведшие к успешному финалу. Уже позади!

И вот, подгоняемые спецотдельскими дамами, торопившимися домой, часам к пяти подписали, наконец, акт, и тут же засели пировать. Хорошо посидели, часов до десяти, а потом – кто остался прибирать, кто – домой, а кто — провожать московских гостей к ночному самолету. От всей госкомиссии остался лишь Председатель, дабы с утра, на свежую голову, в спокойной от скандальности и напряжения обстановке, проверить в тиши первого отдела все бумаги и поставить свою решающую подпись…

Лева, несмотря, на характерное недомогание после вчерашнего, называемое в лаборатории «состоянием невесомости», пришел рано. Но не первым. Комнату, открыв самодельные форточки, пробитые в слепых стеклоблочных окнах, уже проветривал Рахимыч, он же — Доктор дозиметрических наук, получивший в народе столь высокое звание за большие успехи в области дозировки смесей спирта с водой и точное знание привычных пропорций, любимых каждым сотрудником.

Ни приток, ни вытяжка по зимнему времени, разумеется, не работали, и крепкий застоявшийся дух вечерней пирушки, этакий конгломерат миазмов корейской и обычной квашеных капуст, соленых огурцов, еще каких-то солений и табачного дыма, медленно, густой, казавшейся даже темноватой, струей вытекал через форточки в холодный забортный воздух, постепенно замещавший атмосферу и без того холодного помещения.

—  Привет, Рахимыч! – Прокричал Лева с порога. — А ведь сегодня по технике безопасности работать не положено, не натянуло даже гостовских пятнадцати! Да и голова малость, того-сь…

—  Здорово, Григорьич, здорово. Это я тут все раскрыл, иначе в комнату войти невозможно было. Холодно, конечно. Может, по чуть-чуть, что ли? У меня еще осталось немного, и масса закуси!

Лева чуть поколебался и согласился. В столе у Рахимыча нашлась литровка, на дне которой каким-то чудом сохранились грамм сто разведенного вчера спирта. «Массой закуси» оказались три куска хлеба, кусочек колбасы и половинка соленого огурца. Рахимыч ножом раскрошил эти яства на сантиметровые кусочки, и закуси стало действительно много!

Он по-братски, поровну, разлил остаток спирта в стаканчики, и пожелав друг другу здоровья, они с Левой начали новый рабочий день. Самогреющая жидкость, на короткое время обжегшая небо, приятно растеклась затем по фибрам души, и головная боль стала утихать… Из самодельного приемника на рахимычевом столе негромко бубнилось что-то навязчивое, уже слышанное, но не еще не проникнувшее в сознание, пропускаемое мимо ушей все несколько дней великой битвы с госкомиссией: «Афганистан… Кабул… Воины- интернационалисты… Ограниченный контингент…».

Одна из комнат лаборатории, в которой уж который год трудился Лева, семидесятиметровая, заставленная столами ИТР, шкафами и кое-какими испытательными стендами, давным-давно была, по местному восточному обычаю, разделена этими шкафами и стендами на мужскую и женскую половины. На мужской трудились Петрович, Жоржич, Рахимыч, Лева и Фредик. Женщин же, итээровок, было поболее. Вдвое. И они, во главе с Линой, начальницей, оккупировали, в общем-то, лучшую и, естественно, большую часть комнаты. Иногда жарким летом мужчин развлекал своеобразный стриптиз — над стендом взлетали женские руки, стягивающие вверх платье или комбинацию – кто-то из дам освобождался от излишнего, чтобы остаться лишь в предписанном электронной гигиеной халатике…

Но сегодня там, на женской половине царила тишина. Пришла лишь сама Лина да, «богатые невесты», как их в душе именовал Лева, — две девушки, возрастом хорошо за тридцать, старшие инженеры Флюра и Клара. Для этих, казалось, бытовые проблемы не существовали, и вся их жизнь проходила в лаборатории… Остальные героини труда, еще вчера досрочно завершив годовой план, сдав тему и отпраздновав ее окончание, отпросились в отгулы до конца праздника. Тем более, что в городе в предновогодние дни, как говорилось там и тогда, «выбрасывали» мясо, и отстояв полдня в очереди, можно было раздобыть пару кило, а если с детьми, то и – того более! И Фредик не явился. Тоже, небось, выстаивал в какой-нибудь очереди с малолетними дочками…

Лина обошла все комнаты своих владений, раздав сотрудникам задания по предпраздничному наведению порядка на рабочих местах, и они с Флюрой занялись уборкой своих заваленных бумагами вперемежку с приборами, столов. Обе часто отрывались на перекуры возле форточки, что на окне женской половине, сидя с задумчиво-молчаливым видом, вызванным, по-видимому, последствиями вечернего пиршества. Так и сидели, молча и мечтательно, дымя в форточку… Клара куда-то убежала.

Мужики тоже неспешно наводили порядок на своей половине. К девяти появился Председатель и тут же скрылся в первом отделе – закрывать бумаги комиссии.

—  Холодно что-то совсем, — заметил Жоржич, — Рахимыч, как твои запасы?
—  По нулям.
—  Ангелина Степановна, — закричал он в сторону пограничных шкафов, — плесни нам немного!
—  Нет, — раздалось оттуда, — нет у меня ничего. До конца года. Только второго числа получу.
—  Да брось ты прибедняться! Хочешь, на коленях приползу?
—  Нет, действительно, я вчера последнюю бутылку вам отдала! Лучше дай пару сигарет!

Петрович поднялся: «Схожу, что ли, к Степащенке, может, нальет?». Степащенко был начальником производственно-технологического отдела и некоронованным королем «сидел» на институтском спирте. Поход оказался удачным. Петрович, сияя, приволок чуть ли не литр чистейшего, «пищевого» спирта!

А тут и Председатель, завершивший свои секретные дела, присоединился. Точнее, подвалил к Флюре, и они, прижавшись друг к другу, на пару курили и о чем-то тихо шушукались.

—  Мальчишки, — крикнула вдруг Флюра, — как вы не замерзли совсем?
—  А вы, Флюра Ибрагимовна, присоединяйтесь к нам, согреетесь, — пригласил Петрович.

И Флюра с Председателем переселились на мужскую половину.

Надо сказать, что до явления Председателя мужики успели принять еще по одной, и еще, которую уже за неимением закуси просто запили водой. Самое интересное, что из-за холода никакого заметного опьянения они не ощущали, так, лишь сугрев приятный…

У Флюры нашлась пара домашних бутербродов, и Рахимыч, переработав их ножом, в очередную «массу закуси», разлил остатки…

Жоржич, разбирая ящики своего стола, вдруг нашел репродукцию из «Огонька», наверно, двадцатилетней давности. На картине «Мир народам!» был изображен веселый Первый Секретарь, митингующий на трибуне ООН. Картинка ужасно развеселила всех. Хотя герой картины уже лет десять, как ушел а мир иной, его веселые хамские выступления и шутки еще не стерлись из памяти народной. И Жоржич прикнопил картинку к входной двери…

Зажужжал магнитный привод кодового замка, и Вовка-настройщик, сопровождаемый Кларой, профоргом, вкатил тележку, на которой громоздились бесформенные картонные коробки.

—  Нам в профсоюзе выделили уток! На всю лабораторию! За то, что мы сдали тему! – Восторженно кричала Клара. — Сейчас я их распределю!

И понеслась в комнаты работниц. Там уже почти никого не осталось, женщины закончили уборку рабочих мест и потихоньку разбежались за предновогодней добычей. Лишь медлительная толстуха Маша, травильщица, все еще возюкалась со своим боксом, да монтажница Галя доваривала какие-то заготовки. Вернувшись, Клара пересчитала уток. Вышло, что каждый из присутствующих может взять по три, и еще одна – даже лишняя.

Лева, под влиянием выпитого, тем временем со смаком расписывал Жоржичу, как жена сготовит на праздник знаменитую еврейскую утиную шейку. И Жоржич загорелся!

—  Клара Моисеевна, — орал он, — ты там лишнюю утку не зажиливай! Тащи ее сюда, мы сейчас будем делать шейку по-еврейски! Как там, Левка? Гелцел?

—    Иди, сам возьми, — ворчала Клара из-за разделительного забора.

—    Рахимыч, давай — в пельменную и притащи луковицу и горсть муки! – Командовал Жоржич. — Соль, перец у нас есть, что еще надо, Левка?

—   Да, вроде бы все. Главное, осторожно снять кожу с утки, не порвать, не порезать.

Жоржич достал обломок точильного круга и начал аккуратно, со смаком, направлять самодельный нож, сделанный из обломка ножовочного полотна.

Заточив, он предложил:

—  Ну, давайте перед операцией – еще по чуть-чуть! За ее удачный исход!

И поскольку Рахимыч вернулся не только с луковицей и мукой, но и с тройной порцией пельменей, дымящейся горой возвышавшихся на тарелке, то предложение было принято единогласно всеми присутствовавшими, и Доктор дозиметрических наук снова каждому налил по потребностям, и на этом как раз закончился степащенкин литр.

А солнце каким-то образом проткнуло дырку в тучах, и послало через форточку луч свой прямо в центр комнаты, и стало почти тепло и совсем радостно.

И Жоржич начал операцию. Он снимал кожу с утки, держа тушку на весу, расхаживая зигзагами и кругами по комнате. По ходу он громко распевал малоприличные туристские песни и неспешно подрезал острейшей заточкой уткину кожу. И вот, наконец, верхняя половина тушки была раздета.

—  Так, рубашка, это же половинка. Надо снять с нее и штаны. — Решил Жоржич и отправился в следующий хирургический рейс по комнате, под пение разухабистых частушек.

Но вот и он оголил и заднюю часть тушки!

Лева тем временем лихорадочно искал нитки и иголку. Это оказалось достаточно сложно, но, в конце концов, в соседней лаборатории нашлись и иголка, и нитки – черные, толстые, десятый номер.

А Рахимыч, рукою, набитой на изготовлении «массы закуса», крошил мелко лук, нарубил сало, обрезанное с разных мест утиной тушки, смешал все это с мукой, посолил, поперчил – и вот он, фарш!

В это время неожиданно прожужжал замок, и в комнате возник Колюня, старший инженер по режиму, иначе говоря, офицер КГБ, прикомандированный к фирме для противодействия ИТР, что официально означало «иностранные технические разведки». С ИТР в обычном смысле, то есть, инженерно-техническими работниками, Колюня старался держаться запанибрата, вероятно выполняя по служебным обязанностям завет «быть в массах, знать настроения».

А Жоржич, в той же манере, так же распевая неприличные частушки, кружил по комнате, зашивая толстыми черными нитками дырки на двух мешочках, снятых с утиной тушки.

—   Ну что, все у вас в порядке? – Поинтересовался Колюня.

—   Да, отстрелялись, налить тебе? – Предложил Жоржич, прекрасно зная, что и спирта нет, и не пьет Колюня.

—   Нет, не могу, язва замучила. А ты что делаешь?

—   Шью штаны и рубашку из еврейской утки.

—   Еврейской?

—   Да, еврейской, по левкиному рецепту. Садись, подожди, скоро есть ее будем, а пока – вон пельмешки есть!

—   Нет, раз все в порядке, я пойду.

И направился к выходу. И тут, увидев на двери развеселую рожу покойного Первого Секретаря, Колюня вдруг побагровел и с остервенелым видом сорвал картинку. Разорвав ее в мелкие клочки, он швырнул их в урну и, громко хлопнув дверью, выскочил из комнаты. Мужики дружно заржали.

Рахимыч тем временем, размешал фарш, и они приступили к начинке.

Петрович настраивал шкаф термоиспытательного стенда, дабы поджарить в нем будущие отваренные шейки (одна из которых, вообще-то, по анатомическим соображениям должна была бы называться гузкой!). А для начала поставил в шкаф ободранную тушку и тарелку с остатками пельменей, уже порядком застывших.

Через несколько минут божественный аромат потек в комнату.

Лева наблюдал за всем и пытался регулировать процесс.

—  Не набивайте плотно, лопнет во время варки! – Кричал он поварам.

Но, где там! Они, не слушая его, запихивали фарш, которого оказалось многовато, не выбрасывать же! И вот опять, напевая, кружит Жоржич по комнате, зашивая черными нитками туго набитые мешочки из утиной кожи.

Петрович  тем временем закипятил воду в литровом электрокофейнике, подаренный ему родным коллективом на какой-то юбилей. И вот, первая шейка (именно, шейка, верхняя часть) варится в клокочущем кипятке.

—   Сколько времени варим? – Спросил Жоржич.

—   Думаю, минут 15-20. – Ответил Лева.

—  Есть. — И Жоржич запустил минутный таймер-будильник. – Однако, надо выпить за успешное приготовление. Что, Рахимыч, уже нечего? Неуж-то перейдем на «сосновку»? Пойду к Марьиванне, возьму отработанного.

Он сходил в травилку и вернулся с брезгливым выражением на лице, неся бутылку, заполненную мутно-коричневатой жидкостью.

—  Отработанный! Фильтровать будем? — усмехнулся Петрович.

—  А что делать?

Доктор дозиметрических наук, ловко и привычно наладил фильтровку: чистая бутылка, воронка и фильтровальная бумага, которую он заменял после каждых пятидесяти грамм, ибо она дочерна пропитывалась канифолью, растворенной в спирте.

И тверди стали отделяться от хлябей, которые, слегка мутные, желтоватые и радужно опалесцирующие, заполняли новую бутылку.

— Может, перегоним? — Предложил Лева.

—  Да брось ты, сколько возни. Мы тут от холода подохнем! – Возразил Жоржич, — И так, высшим сортом получилось.

—  А у меня еще есть малость «Цветка папоротника», что летом командированная из Риги привезла, можно добавить. — Вспомнил Рахимыч.

— Давай так, пока ты его еще найдешь… Наливай! – Настаивал Жоржич.

—  Как обычно? – И, достав мензурку, Доктор дозиметрических наук приступил к привычному священнодейству, наливая каждому по потребностям.

—  Ну, будем! — Скомандовал Жоржич, и они выпили.

Смесь, сильно отдающая хвойным канифольным духом, горячей волной прокатилась через небо и глотку и приятным теплом стала распространяться по верхней части груди…

—  Ничего, «сосновочка», приличная.- Выдохнул Петрович и направился к термошкафу, откуда уже слегка потянуло подгоревшим.

В это время зазвонил будильник. Жоржич открыл крышку кофейника и выругался.

—  Мать его, Батистини! Лопнула, зараза!

—  Я же вам говорил… – Кричал Лева. – Так набили, да еще под крышкой!

—  Ладно, хрен с ней, отрабатываем технологию. – Распоряжался Петрович. – Еще так не было, чтоб никак не было, всегда так было, чтоб как-нибудь да было. Вторую варим без крышки и не по часам, а наблюдаем. Эту, ничего страшного, я ставлю жарить. А пока что, вот вам утка, вот вам пельмени… Ангелина Степановна, Клара Моисеевна, Флюра Ибрагимовна, — сюда, на горяченькое! Ты где, Председатель?

У Рахимыча тем временем нацедился литр «сосновочки», которую он развел водой по коллективной среднестатистической норме «фифти-фифти» и удобрил остатками экзотического «Цветка папоротника», создав тем самым удивительный, неизвестный официальным виноделам-консерваторам папоротнико-сосновочный букет.

И только расселись на мужской половине, предвкушая пиршество под утку, «папоротнико-сосновочку» и поджаренные (кое-где до обугливания) пельмени, на двери раздался звонок. Лина открыла и в комнату ввалилась комиссия по проверке электронной гигиены. Черта было ей шляться перед новым годом?! Лина, с лицом, разъяренным, аки у львицы, своей тонкой фигуркой преграждала комиссии дорогу вглубь комнаты, при этом еще стараясь улыбаться и что-то ворковать с главной комиссаршей Розой Ефимовной Балабас, чей взор немедленно прилип к столбу дыма от флюриной сигареты, поднимавшемуся из-за  стенда. А может, и запахи привлекли ее в силу собачьей специфики работы. Кстати сказать, побежав к двери, Лина машинально сунула свою только что раскуренную сигаретку в руки Леве, никогда в жизни не курившему. А его черти потянули к Лине на подмогу, и с сигареткой в руках.

Как только Лева показался из стенда,  глаза Розы Ефимовны вспыхнули алчным светом.

—   Лина, я записываю, что у вас в лаборатории курят. Вон, Лева с сигаретой. Снимем  с него премию. Пиши, Маша!

—   Да ты что, Роза, — оправдывалась Лина, – где ты видишь, что он курит, он просто держит сигаретку?..

—   Что значит, — просто держит? У вас тут не продохнуть!..

И, видимо, будучи в предновогоднем благодушии, комиссия, так и не отойдя от двери, удалилась, насытившись малой кровью жертвы.

Все, включая Леву, хохотали.

А тут и новые ароматы, уже от поджаренной, кое-где полопавшейся утиной шейки проникли в комнату.

А за прозрачным стеклом форточки замелькали первые снежинки.

И вторая шейка, точнее, гузка, перекочевала в термошкаф.

И Маша с Галей присоединились, и Вовка-настройщик.

И Доктор дозиметрических наук, при исполнении, разливал пахучую алкоту.

И стало тепло и весело.

Жоржич отрезал зажаренный краешек шейки и, наколов своей заточкой, отправил в рот.

—   Ух, каюха!

—   Все готовы? – Спросил Доктор дозиметрических наук.- Ну, за это самое как… Жах-нем!!!

И комната содрогнулась от их знаменитого на весь институт фирменного лабораторного «Жах!!!», одновременно вырвавшегося из одиннадцати глоток.

И пили, и пели: индивидуально и хором.

В том числе, и что-то такое, рок-н-ролльное, преслиобразное:

В мире ни одна зараза

Не живет без Балабаса.

Я свой старый унитаз

Променял на Балабас.

Бас, бас, бас фирмы «Мозер»,

Бас, бас, бас фирмы «Мозер»,

Бас, бас, бас фирмы «Мозер»,

Ба-ла-бас!!!

А потом пошло и нечто более фривольное, и опасное:

Серп и молот, молот-серп,

Это наш советский герб.

Хочешь – сей, а хочешь – куй.

Все равно, получишь… мало!

Оп-па! Оп-па! Жареные раки.

Приходите, девки к нам,

Мы живем в бараке!

Но в здании они, наверно, оставались уже одни.

Новый год, был уже, наверное, в пути…

…А сразу после праздника на доске объявлений появился приказ, в коем Леве за курение в рабочем помещении объявлялся выговор с лишением части квартальной премии. И Лева ходил объясняться к директору института, взывая к памяти того, когда это было, чтобы Лева, которого директор знает с юношеского возраста, курил? Отчасти это возымело действие. Премию не урезали, но приказ не отменили, и с доски не убрали. Видимо, для острастки будущих нарушителей электронной гигиены!

Иерусалим
Ноябрь-декабрь 2005 г.