Город без гламура Разное

Станислав Кувалдин.
Источник — «Средняя Азия».

В советские времена Ташкентом гордились — в основном тем, что после землетрясения шестьдесят шестого года он отчасти был отстроен заново — совокупными усилиями представителей многих союзных республик, застраивавших по собственным проектам целые кварталы. Таким образом, Ташкент приобрёл почти официальную славу Советского Союза в миниатюре и, в какой-то степени, интернационального города, коль скоро многие из тех, кто его отстраивал, здесь же и осели, обзавелись семьёй.

Ну а потом, в начале девяностых, наступили новые времена — со своими переменами и к лучшему, и к худшему. О националистических волнениях тех лет оставшиеся здесь ташкентцы вспоминать не любят, равно как и о лозунгах «Русские — в Рязань, татары — в Казань». Слабонервные тогда, конечно, поехали туда, куда им указывали, а остальные, каковых большинство, остались: в конце концов, если пережили землетрясение… Ну и, собственно говоря, всё мало-помалу и пришло в норму, хотя сам Ташкент, став столицей новообразованного государства, как-то, и тоже мало-помалу, исчез из памяти и сознания большинства наших соотечественников, теперь уже не делающих различия между дальним зарубежьем и ближним. «Какой-то далёкий город», — могут сказать. Далёкий город далёкого государства, якобы не достойный внимания и якобы имеющий ценность только в качестве транзитного пункта, где можно передохнуть, чтобы отправиться дальше — осматривать исторические древности Самарканда, Хивы и Бухары.
Якобы не достойный внимания? Обидно, честное слово, потому что, на мой взгляд, Ташкент — это своего рода мир в миниатюре, микромир, живой и живущий конгломерат стилей, эпох и укладов — от глубокой древности до «у нас не хуже, чем в современном Нью-Йорке».
И то, и другое — правда, в общем-то…
Ташкент прихотлив и хаотичен, как сама жизнь. В нём нет ни складу ни ладу: ни плана, ни перспективы. Собственно, это, пожалуй, единственный столичный город, который и возник-то в качестве такового по чистой случайности, на пересечении торговых путей — только и всего. Ну и, соответственно, не имел ни времени, ни желания заботиться о собственной эстетике. По ходу дела люди селились где придётся и как придётся… Ташкент — город кочевников, веками проходивших по этим местам с разными целями и по разным причинам здесь оседавших. Собственно старый Ташкент, Старый город, Ташкент шестнадцатого века, расположен за рекой Анхор (впрочем, трудно назвать её именно рекой). Но даже и от него мало что осталось, кроме самого по себе пространства, базара и стремительно исчезающих старых кварталов.
А так, в Новом городе, «всё как у людей» — телевизионная башня не хуже Останкинской, гостиница «Рэдиссон» вкупе с прочими подобного рода сооружениями и даже своя «Красная площадь», так называемая «Мустакиллик майдони» — площадь Независимости со всякими разными монументами, призванными воплощать идею государственности в процессе её становления.
Собственно, именно таков и быт Ташкента, и его уклад, и сказать, что Ташкент многоукладен — это значит не сказать ничего: в нём сосуществуют разные стили и разные эпохи, и, более того — разные подходы к жизни, но привычного ташкентца это нисколько не смущает. Да, в сущности говоря, даже и «гость столицы» (каковым, например, был автор этих строк в течение двенадцати незабываемых декабрьских дней прошлого года) очень быстро здесь осваивается и, так сказать, «вписывается в поворот» — но только при условии, что ко всему, что он видит, он будет относиться без снобизма, а если и с удивлением, то с благодарным удивлением.
Во-первых, по Ташкенту нужно научиться ходить — в том смысле, что научиться ходить не только не падая в арыки, но даже их не замечая, как, в сущности, и ходят здесь, словно не видя весьма глубоких и широких —  более чем в широкий шаг — бетонированных канав между тротуаром и проезжей частью. Арыкам удивляешься только первые два дня, потому что потом их действительно перестаешь замечаешь. Вырабатывается какая-то особая топографическая память, наверное.
Во-вторых (чем он особенно любезен моему сердцу), Ташкент — город без гламура, живущий не столько практически, сколько, так сказать, органически. Или даже так: Ташкент практичен постольку, поскольку он органичен. Для Ташкента разумно всё, что имеет бытовое применение, — всё, что утилитарно. Например, поражает своим разнообразием его, так сказать, автопарк, и здесь как нигде (а особенно после Москвы с её манерой пускать пыль в глаза) хорошо понимаешь, что автомобиль — не роскошь, а средство передвижения. Собственно, ташкентский автомобиль — это всего лишь приспособление на четырёх колесах, передвигающееся посредством сжигания бензина, не более того: главное, чтобы он ехал, потому что внешний вид, конструкция, дата выпуска и фирма значения не имеют.

Например, в Ташкенте, а особенно в спальных его районах, в достаточном количестве обитают ишаки и лошади, и это также никого не смущает и не удивляет. Офисный работник, выходя утром из своей хрущобы и поспешая на автобус или метро, у двери своего подъезда регулярно сталкивается с ишаком, запряжённым в арбу, оглобли которой замотаны самыми немыслимыми тряпками. И никто ничему не удивляется — ни канцелярист, ни ишак, потому что и тот и другой — работают. Каждый — на своём поприще. Канцелярист зарабатывает себе на хлеб свой насущный, а ишак — на свой фураж. Ишак в Ташкенте — не экзотика, а функция. Ишак дешевле в эксплуатации, чем автомобиль, а арба вместительней багажника. Стало быть, ишак весьма пригоден для разного рода хозяйственных целей.
Например, на нём развозят молоко из кишлаков. Или собирают в утиль пустые бутылки, которые здесь, при вынужденной экономии, отнюдь не отправляются в мусор, как у нас, но, будучи обменно-возвратной тарой, являются, стало быть, источником дохода, хотя его, собственно, трудно назвать, по московским-то меркам, доходом. И, тем не менее…
Тем не менее утро где-нибудь на севере Ташкента (например, практически в каждом дворе Юнусабадского района) начинается с напевного и артистически резонирующего среди бетонных стен «МолокЁ, кислый молокЁ» или, в зависимости от ситуации, «БутИлки собираем, бутИлки покупаем»…

И вообще, Ташкент на удивление чистый город. И вовсе не потому, что здесь без устали орудует муниципальная метла наёмного дворника, отнюдь. Просто тут так принято, наверное. Традиция. Здесь не только нет мусорных куч или свалок, но, напротив того, сбор и сортировка мусора стихийно, без всяких указаний свыше, превращаются в маленький и малодоходный, но всё-таки, бизнес. В частности, человек, чувствующий в себе призвание мусорщика, огораживает где-нибудь на окраине микрорайона свою делянку, ставит маленький кирпичный и непременно белёный домик, где водворяется на жительство, занимаясь своим нехитрым, но общественно полезным ремеслом.

И ведь никто не скажет, что тут обитает мусорщик, занимающийся достаточно неблагородным делом. Потому что тут тихо и чисто и даже можно подумать, что здесь расположена пасека или, на худой конец, сапожная мастерская.
Утилитарность здешней жизни смыкается с её традиционностью так, что всякому стороннему наблюдателю должно быть очевидно: люди тут живут для себя — в духе естественности и простоты — чем могут и как могут. Впрочем, кажется, именно это фундаментальное свойство часто и вкладывается в понятие «Востока» — того самого, который, согласно известному стихотворению «барда британского империализма», никогда не встретится с «Западом». Правда, того сурового и благородного «Запада», о котором писал или мечтал Киплинг, пожалуй, уже и не осталось. «Восток» же остается собой.  И в современном Ташкенте ощущаешь это особенно остро.