«Свергнутый c Олимпа»: деятельность великого князя Николая Константиновича в Туркестане История Ташкентцы

А. М. Лаврёнова
Государственный архив Российской Федерации

Аннотация.

Великий Князь Николай Константинович широко известен своими трудами по исследованию и благоустройству любимого им Туркестана, однако обстоятельство, некогда послужившее причиной его удаления из столицы (психическая болезнь, чье наличие было подтверждено лучшими специалистами империи), неизменно оставляло свой отпечаток и на его в целом полезной деятельности. Вместе с тем многие чиновники и предприниматели, окружавшие Великого Князя, пытались использовать сложившееся положение в свою пользу и способствовали систематическому нарушению ограничений, наложенных на больного. Вследствие этого возникали эксцессы, масштаб и подробности которых представлены в ряде документов: записке купца А. Е. Громова, докладной записке П. Е. Кеппена, а также воспоминаниях некого лица, недолго служившего юрисконсультом у Великого Князя.

Сперва казалось, что судьба благоволит племяннику Александра II. Старший сын Великого Князя Константина Николаевича, в кругу семьи именуемый Николой, с отличием окончил Академию Генерального штаба, а затем продолжил традиционную для членов русского царствующего дома военную карьеру в лейб-гвардии Конном полку. Тучи начали сгущаться, когда Великий Князь познакомился с танцовщицей Фанни Лир. Бытует мнение, будто эта неподобающая связь стала причиной того, что Никола был отправлен на войну, в поход на Хиву в 1873 г. Там, в пустыне Кызыл-Кум, он едва не был убит, но ужасы войны не помешали ему проникнуться к Средней Азии самой трепетной любовью. Проблема в том, что увлечение Туркестаном никак не могло отменить его увлечения американской плясуньей, и заседания в Русском географическом обществе он чередовал с сомнительными утехами в компании женщины полусвета. Итогом любовной связи, которой августейшие родичи тщетно пытались воспрепятствовать, сделался скандал сколь отвратительный, столь и загадочный. В один злосчастный день мать Николы, Александра Иосифовна, обнаружила, что из оклада иконы, которой покойный Император Николай I благословил ее брак, были варварски выломаны бриллианты. Спустя короткое время камни были обнаружены в одном из ломбардов Петербурга, а все следы указывали во дворец. Следствие возглавил сам шеф жандармов граф П. А. Шувалов. Но несмотря ни на тяжесть предъявленных обвинений, ни на мольбы родственников облегчить свою судьбу покаянием, Великий Князь вины не признал. Чтобы избежать позора, на семейном совете Романовыми было принято решение назначить Николе психиатрическое освидетельствование и, объявив сумасшедшим при любом результате такового, немедля выслать из Петербурга. Так в судьбе Великого Князя наметился весьма нетипичный для отпрыска царствующего дома поворот. Как ни удивительно, выводы докторов подтвердили догадки и, вероятно надежды, родственников. Судя по данным многочисленных медицинских осмотров, предпринятых как по горячим следам, так и проводившимся регулярно в последующие годы крупнейшими специалистами в области психиатрии (П. Я. Розенбах, В. Н. Хардин, И. П. Мержеевский), Великий Князь страдал формой помешательства, известного в те времена как «нравственное безумие» или, по определению В. Н. Сербского, «дегенеративным психозом с притуплением нравственного чувства» [1]. Болезнь не затрагивала умственных способностей, но делала его совершенно равнодушным к морально-этическим нормам. Это обстоятельство чрезвычайно важно в оценке положения и деятельности Николая Константиновича.

Однако несмотря на тяжкий недуг, то и дело ввергавший его в водоворот губительных страстей, Великий Князь имел одну глубокую и подлинную страсть, ставшую для него делом всей жизни. Туркестан, пленивший его еще на заре юности, до позорного изгнания, был для него маяком и путеводной звездой. Вот почему, сидя взаперти, не о любовнице-танцовщице грезил Великий Князь, а об экспедиции на Аму-Дарью. «И в самом деле, – рассуждал Великий Князь, покуда родственники решали его участь, – какое лечение может подействовать на меня благотворно (как бы оно хорошо придумано ни было), при постоянной мысли, что я всей душой был предан делу об Аму-Дарье, что я его создал, можно сказать, не хвастаясь, и вдруг исполнение этой великой задачи досталось другому, который о ней, может быть, и не подумал. Есть тут и впрямь почему сойти с ума!» [2].

К счастью для всех, августейшим родичам хватило рассудительности, и в изучении столь полюбившегося края ему не препятствовали. Наконец, после долгих скитаний, в 1881 г., Николай Константинович получил разрешение отправиться на постоянное жительство в вожделенный Туркестан, однако он формально был поражен в правах, и статус его пребывания там был ограничен рядом положений высочайше одобренной инструкции.

Долгие годы он провел в трудах по благоустройству своей новой родины. Благодаря ему Ташкент обзавелся театром, синематографом, разнообразными заводами, мануфактурами и мастерскими, благотворительными учреждениями. Но самым главным делом его жизни стало орошение Голодной степи. На собственные средства князя был проложен Романовский канал, по берегам которого стали вырастать новые поселения. Великий Князь не гнушался компанией простых рабочих и, случалось, подолгу жил в голой степи возле арыков, наблюдая за проведением работ.

Со стороны казалось, будто Никола смирился со своим положением поднадзорного изгнанника, однако многочисленные документы свидетельствуют, что это далеко не так, и его роль в крае была куда более весомой, нежели роль августейшего благотворителя и мецената. Его цели и аппетиты простирались куда дальше, а неразборчивость в средствах к их достижению в итоге стала причиной временного удаления его с его новой родины – весной 1901 г. Николай Константинович был выслан из Туркестана, где прожил последние 20 лет, в Тверь, а вскоре переведен в Крым и на три года посажен под неусыпный жандармский надзор. Как известно, основной причиной опалы стала противозаконная женитьба на 15-летней гимназистке Валерии Хмельницкой, однако, по всей вероятности, история с венчанием стала лишь последней каплей, т. к. к началу 1900-х гг. масса проступков Николы приблизилась к критической и наносила очевидный ущерб престижу династии. Ввиду психического состояния опального, ему никогда не жилось спокойно, но до поры до времени скандалы с участием Великого Князя или имели локальный характер, или не получали широкой огласки. Но в 1892 г. в Петербург спешно приехал бывший управляющий оросительными работами Великого Князя, ташкентский купец Александр Егорович Громов, с жалобой военному министру П. С. Ванновскому на злоупотребление и казнокрадство Николая Константиновича и местных властей [3; 9, с. 475].

Купец А. Е. Громов – фигура чрезвычайно колоритная. Начинал он в качестве приказчика знаменитого М. А. Хлудова, однако в 1873 г. он добровольцем в составе отряда русских войск отправляется в поход на Хиву. Здесь он занимается вопросами снабжения. Основной его задачей стало обеспечение войск вьючными верблюдами, причем с этой задачей он справился чрезвычайно успешно. Удалось ему отличиться и в бою: по официальной версии, он отразил удар, нанесенный туркменом князю Евгению Максимилиановичу Лейхтенбергскому в сражении под Чандыром. Любопытно, что Николай Константинович, также участник Хивинского похода, и в будущем наниматель Громова, считал эту версию событий недостоверной. Так это или нет, но таланты Громова заметили и запомнили, и потому, когда М. Д. Скобелев спустя семь лет планировал свой поход против текинцев, именно Громова он пригласил для организации вьючных перевозок и не прогадал. Верблюды Громова сыграли не последнюю роль в успехе кампании. Изрядно разбогатев на военных заказах, Громов, однако, не сумел добиться каких-либо удовлетворительных результатов в торгово-промышленной сфере, вскоре разорился и в конце концов был посажен в долговую яму своим конкурентом С. К. Глинка-Янчевским (к слову, будущим главным редактором журнала «Земщина»). Разделавшись с Громовым, Янчевский затем продал его долговые обязательства Великому Князю, который, в свою очередь, выкупил имущество должника, а самого его вызволил из тюрьмы с тем, чтобы тот возглавил работы по сооружению Ханым-арыка. Казалось, что фортуна улыбается Громову, но очень скоро он понял, что работа на Великого Князя отнюдь не обещает быть легкой. В услужении у Великого Князя Громов пробыл недолго; что послужило тому виной – склочный нрав самого купца или же своеобразный управленческий стиль Николая Константиновича, с точностью сказать нельзя, однако позиция самого Громова по данному вопросу подробнейшим образом изложена в его жалобе военному министру. Поскольку жалоба опубликована [9], здесь мы опустим детали злоключений самого Громова в его нелегкой борьбе с конкурентами и остановимся на обвинениях в адрес Великого Князя.

Так, по словам Громова, он, как управляющий работами, регулярно получал жалобы рабочих на неуплату им жалованья (или же ничтожность выплачиваемых средств в сравнении с объемом выполненных работ), умышленное неверное межевание участков при рытье арыков, но его попытки вступиться за рабочих вызвали у князя только раздражение. Более того, князь незаконно собирал пошлины с плотов, проходивших через Бегавадские пороги, а также с погонщиков скота, переходивших по мосту через прорытый им арык. В окружении верных людей, в числе которых встречались даже беглые каторжники, Великий Князь чувствовал свою полную безнаказанность, тем более что чиновники местной администрации, в чьи обязанности входило контролировать действия августейшего изгнанника, были и сами давно им подкуплены и отстаивали его интересы.

Громов пытался было искать поддержки у Надежды Александровны, жены Николая Константиновича, однако и в ее лице он нашел лишь убежденного союзника опального Великого Князя. Не имея права самостоятельно распоряжаться денежными суммами, Великий Князь хранил огромные суммы на счетах своей супруги, употребляя их на подкуп нужных ему людей, включая чиновников канцелярии генерал-губернатора и блокируя отправку нежелательных для него сведений в Петербург.

Своими открытиями Громов поделился с Джизакским уездным начальником полковником Певцовым, чтобы тот сообщил об этом в Самарканд графу Ростовцеву, но до Самарканда Певцов не доехал – он скоропостижно скончался в дороге после завтрака с одним из приближенных Великого Князя.

Самому же Громову на основании закона об усиленной охране было воспрещено пребывание в Туркестанском крае в течение пяти лет [4, л. 3].

Громов, еще будучи на службе у Великого Князя и чувствуя неминуемое приближение скорого разрыва, скопировал и нотариально заверил значительный объем финансовых и хозяйственных документов и, как только над ним начали сгущаться тучи, захватил все имеющиеся материалы и примчался в столицу.

Для самого жалобщика это ничем так и не завершилось – запрет на пребывание в Туркестане остался в силе, да и едва ли купец мог рассчитывать на триумф над Великим Князем, пусть и опальным [4, л. 4–5 об., 9–10 об.].

Что же касается двора, то там были шокированы полученными известиями, начались проверки. Разумеется, в столь щекотливом деле следовало соблюдать все предосторожности: скандал в Петербурге был никому не нужен. К проверке данных Громова был привлечен самый преданный слуга Константиновичей, управляющий двором Великой Княгини Александры Иосифовны Павел Егорович Кеппен («Палиголик»), который обнаружил, что жизнь Николы совершенно не соответствовала ни требованиям инструкции 1881 г., ни положению душевнобольного, и потому не без сожаления вынужден был констатировать, что «мрачная картина жизни великого князя в Туркестане, как она изображается в записке г. Громова, представляется весьма вероятной». Разумеется, Кеппен принимал во внимание предвзятость жалобщика и сумел опровергнуть ряд его утверждений, однако основные обвинения вполне подтвердились. Так, Кеппен установил, что в распоряжении Великого Князя действительно находятся крупные суммы, ускользающие от контроля местной власти, причем большинство операций с этими суммами Николай Константинович производит лично: от мелочных расходов до заключения условий и договоров с подрядчиками и с артелями рабочих. Вопреки требованиям инструкции, Великий Князь имеет обширные знакомства, и больше того, пользуется авторитетом среди местного населения, которое ведать не ведает о том, что, согласно воле Монарха, изгнанник – лицо неполноправное. Аналогичные ограничения должны были распространяться и на Надежду Александровну, но и она вольно распоряжалась средствами, а также совершала нотариальные акты по приобретению и отчуждению имущества. Так, например, сделка с самим Громовым на сумму 23 000 рублей была оформлена нотариальным актом на имя Надежды Александровны.

В присылаемых князем финансовых отчетах Кеппеном были обнаружены масштабные несоответствия, свидетельствующие о том, что Николай Константинович и его приближенные, в том числе обидчик Громова Глинка-Янчевский, действительно уводили из-под носа у опеки значительные суммы.

Свои выводы Кеппен снабдил и рядом конкретных примеров. Так, в апреле 1889 г. по приказанию генерал-губернатора жителям Ниазбекской волости было уплачено из сумм Великого Князя 836 р. в качестве компенсации за незаконный сбор за пользование водой из Искандер-арыка; в мае были возвращены купцу Осипову 360 р. за отобранный у него скот, а малярному мастеру по жалобе на несправедливый расчет было уплачено 310 рублей.

Кеппен с прискорбием отметил, что подобные условия лишь способствуют усилению болезненных проявлений Великого Князя, а также ведут «к ущербу достоинства императорского дома, к ослаблению авторитета русской власти в крае и к растлевающему соблазну туземного населения».

Рекомендации Кеппена сводились к следующему: сведения записки Громова негласно проверить на месте и поставить жизнь Великого Князя под контроль, согласно положениям инструкции [5; 9, с. 486–489].

Брат изгнанника, Великий Князь Константин Константинович, записал у себя в дневнике: «Я по указанию больного тифом Палиголика написал министру двора графу Воронцову-Дашкову о деле Николы. О нем доходят самые тревожные слухи из Туркестана. Тамошний генерал-губернатор барон Вревский сразу поставил себя в неправильные отношения к Николе, и, несмотря на существующую инструкцию и неоднократные указания, не проявляет разумной власти. Оттуда прибыл некто Громов и доставил записку о противозаконных поступках Николы, о каких-то его темных денежных оборотах, о несправедливостях и насилиях над подрядчиками и рабочими, трудящимися под его ведением по орошению Голодной степи, о неблагонадежном обществе окружающих Николу, из которых иные добились его расположения лестью, угождением его слабостям, даже стихами воспевающих его величие в ущерб правительству. Остается разобрать, где правда и где вымысел. – В Туркестан посылают Боронка для ревизии; вот Павел Егорович и надумал поручить этому генералу собрать сведения об истинном положении Николы. Мама сообщала эту мысль Государю, который ее одобрил» [6, л. 108–108 об.].

11 сентября 1892 г., перед отъездом А. Н. Боронка в Туркестан, Константин Константинович пожелал лично встретиться с генералом. В дневнике Великого Князя имеется соответствующая запись: «Познакомился у Павла Егоровича с генералом Баранком, которому поручается собрать точные сведения о действительном положении Николы в Туркестане. – Имя Баранка наводит ужас: в случае доносов он посылается для производства ревизий. Я слыхал о нем, и мне было любопытно его увидать» [6, л. 111 об.].

5 октября Алексей Никитич Боронок прибыл в Ташкент, но, едва успев приступить к ревизии, заболел кишечной болезнью, прервал свою работу и после операции, 27 октября 1892 г., скончался. В дневнике Константина Константиновича 29 октября сделана запись: «В Ташкенте умер генер[ал] Баронок. Ему поручили сделать расследование по делам Николы. – Кто же теперь его сделает?» [6, л. 134 об.].

Примечательно, что в деле, содержащем докладную записку П. Е. Кеппена, присутствуют также машинописные выписки из документов о противозаконной деятельности Николая Константиновича, собранных генералом незадолго до его кончины [5, л. 33–45 об.]. Проанализировав эти данные, 25 февраля 1893 г. Кеппен сделал дополнение к докладной записке, в котором уже без тени сомнения констатировал преступления Великого Князя: значительные нарушения в расчетах с рабочими, самовольные распоряжения и противодействие местным властям, насилие над местным населением и пренебрежение их имущественными правами, незаконные поборы, угрозы и т. д. [5, л. 46–47; 9, с. 491–493].

Нетрудно догадаться, что в Туркестане недолго искали объяснение внезапной смерти Боронка, так напоминающей кончину Певцова. Свидетельство тому находим в воспоминаниях еще одного участника событий, бывшего судебного следователя, недолго служившего у Великого Князя юрисконсультом. Его рукопись, озаглавленная «Олимпиец», хранится в Государственном архиве Российской Федерации в Коллекции отдельных документов и мемуаров эмигрантов (Ф. Р-5881).

Склонный к графомании, излишнему философствованию, разоблачительству и собиранию явных сплетен, автор тем не менее детально описывает некоторые эпизоды, которые вполне подтверждаются и в других источниках. Так, например, история с маляром Кашиным, присутствующая в статье, упоминается и в докладе Кеппена [5]. Специфические вкусы и склонность Великого Князя нелицеприятно отзываться о родственниках в присутствии прислуги впоследствии не раз были описаны в отчетах жандармского полковника Н. В. Васильева, чьему попечению был вверен быт опального в Балаклаве [1; 8]. Также из текста очевидно, что юрисконсульт и понятия не имел о душевной болезни Николая Константиновича и объяснял его поступки исключительно развращенностью, присущей «олимпийцам».

Совокупность сведений позволяет сделать вывод, что Николай Константинович вовсе не был изгнанником, а, вопреки указаниям своих августейших родственников, имел значительное финансовое и политическое влияние в Туркестане, которое местные чиновники не только не старались ослабить, но напротив, пытались с максимальной выгодой для себя воспользоваться этой фрондой душевнобольного Великого Князя. Что же касается семьи Николы, то им приходилось долгие годы балансировать между защитой престижа династии от скандалов, ее подданных – от незаконных действий со стороны Великого Князя и его приспешников и, наконец, попытками не навредить своему больному родственнику, лишив его возможности заниматься любимым делом. Как показали дальнейшие события, соображения чести в итоге возобладали.

Библиографический список

1. Лаврёнова, А. М., Черниченко, М. Ю. «Августейший больной», жандармы и психиатры: «Крымские каникулы» великого князя Николая Константиновича (1901–1904 годы) // Новый исторический вестник. № 1 (51). М., 2017. С. 116–151.
2. ГА РФ. Ф. 728. Оп. 1. Д. 2999. Л. 1–2об. «Из записок нравственно и нервно расстроенного человека». Записка великого князя Николая Константиновича. 1875 г.
3. ГА РФ. Ф. 664. Оп. 1. Д. 43. Л. 2–34 об.
4. ГА РФ. Ф. 102. 5-е делопроизводство. 1892 г. Оп. 128. Д. 44. Ч. 4.
5. ГА РФ. Ф. 664. Оп. 1. Д. 44. Л. 1–5.
6. ГА РФ. Ф. 660. Оп. 1. Д. 39.
7. ГА РФ. Ф. Р-5881. Оп. 1. Д. 173. Л. 1–15 об.
8. ГА РФ. Ф. 617. Оп. 1. Д. 6, 7.
9. Великий князь Николай Константинович. 1850–1918 гг.: биография и документы. Кн. 2: Переписка, дело Департамента полиции о надзоре и охране великого князя Николая Константиновича / Сост. Т. А. Лобашкова. М., 2018.

Источник.