50 лет со дня ухода из жизни композитора Вениамина Арнольдовича Хаэта Искусство Ташкентцы

5 февраля 2025 году исполняется 50 лет со дня ухода из жизни моего дедушки, ташкентского композитора Вениамина Арнольдовича ХаЭта (25.05.1896-5.02.1975). За 4 месяца до этой даты в октябре 2024 года я завершил сложнейшую коррекцию эквалайзером первой половины его музыкального наследия в программах WAVE и WEMB. Этим я занимался по 12 часов каждый день в течение года и восьми месяцев с конца февраля 2023.

 

На территории Швейцарии тяжелейшим трудом я добился того, чтобы все опубликованные дедушкины композиторские сочинения звучали не хуже самых продвинутых качеств симфонической музыки в современном Интернете, где теперь слышна каждая октава симфоний моего деда. Его ноты дошли до меня в виде рукописных черновиков. Их я отсканировал в 1999 году и на дискетах привёз в Израиль в формате JPG более, чем на 8000 файлах. Из них 4034 перепечатанные страницы с заверениями нотариуса до 2018 года я вставил на свои Интернет-сайты при Университете Квебека в Монреале, при Народе.ру и при Blogs.pot. К 50летию со дня кончины Вениамина Арнольдовича я профессионально перевёл и на выше упомянутых сайтах опубликовал по середине веб-страницы на английском, немецком, французском, итальянском, испанском и португальском языках изначальную русскоязычную статью главного исполнителя музыки Вениамина Арнольдовича Хаэта, композитора, пианиста, преподавателя и аранжировщика Вадима Рыжкова.

Душа ко мне пришла в полтора года, в 1971 году. Я в деталях отлично помню своего дедушку композитора. Я держу в памяти прошлое отдельными отрывками и неимоверно красочными картинками со своего возраста года и семи месяцев. С двух лет у меня на всю жизнь запечатлелись в сознании не только многочисленные события из жизни родителей и бабушки с дедушкой, но и с сюжеты разных, сложнейших кинофильмов. Со мной сразу начали все общаться, как со взрослым, понимающим ребёнком. В моей памяти остались десятки событий, связанных с моим дедушкой, ташкентским композитором Вениамином Арнольдовичем ХаЭтом, с моей дорогой мамой Ниной Вениаминовной Хаэт, с бабушкой Гaлиной Еремеевной Хаэт-Цветковой, с тётей Лией Самуиловной Грач, ближайшим человеком родителей моей мамы и с её двоюродным братом Бегуном Захаром Наумовичем.

Я отлично помню тётю Лизу (Лию Самуиловну) без костылей и то, как в 1972 году она у нас на лоджии потянулась за мной, двухлетним, упала и сломала ногу. Она до самой своей смерти 26 декабря 1978 года проходила на костылях. Композитор Хаэт, папа своей мамы, уделял мне огромное внимание. Он часто приходил за мной к моей няне, бабе Тане, забирал меня 2х и 3х летнего от неё, потом уже 4х летнего из детского, чтобы отправиться со мной в ташкентский оперный театр имени Алишера Навои, где ставилась его вторая опера «Забавный случай» с его поэтическим либретто. Я отлично помню, как я смотрел с ним в тёмном зале для зрителей его первую оперу «Кот в сапогах» с либретто из его стихотворений. Потом мы шли за кулисы, где, как мне казалось, все вещи перестали казаться красивыми и сказочными. Там мы слушали без нарядных костюмов и без грима его друзей актёров, которые пели арии из «Забавного случая» без оркестра возле фортепьяно. То детское восприятие мне в двадцать первом веке помогло с выбором правильной моей корректировки дедушкиных музыкальных сочинений эквалайзером. Ради блеска дедушка тогда со мной заговаривал на французском и я ему отвечал. Как я это понимал?, не знаю. По-русски я картавил до 7 лет, пока мама не отвела меня логопеду и тот научил меня правильно произносить русское «Р». Я помню, как папа моей мамы Вениамин Арнольдович Хаэт вырезал мне корону из картона и фольги, а потом её и мантию раскрашивал гуашью.

Я, как в театре, одевал дома эту корону и со своими сверстниками Алишером, Стасиком, Ванькой и Лёшкой играл в короли с 1972 года ещё долго, до старшей группы в детском саду после смерти моего дедушки. Мы со всей семьёй каждым летом ходили на Волгоградское озеро, где Вениамин Арнольдович купался до конца октября 1974 года. Перед тем, как зайти в воду он одевал на волосы синюю, а потом зелёную — резиновые шапочки, под ними его седых волос я не видел. Эти две шапочки ему нужны оказались, чтоб не мочить и не пачкать волосы перед театром. Эти растягиваемые, резиновые защитницы от воды обладали выступами из нескольких миллиметров с внешней стороны. По этим двум шапочкам я определял с берега: где в озере плавал Вениамин Арнольдович. На всю жизнь у меня осталось в памяти, как после купания он со мной садился в машинку для детей, сверху она питалась электро-энергией через дугу и мы резиновыми бамперами этой электронной повозки ударялись о другие такие же детские самоходки. Мама боялась на них садиться, а дедушка нет. Потом мы с ним, с мамой и их приятелями поднимались высоко над городом на колесе «Обозрение» перед Волгоградским озером. Тогда, с 1973 года дорогу от него до автобусной остановки перекопали экскаваторы. Строили метро. Я прекрасно помню, как мы шли от ночного озера через аттракционы до остановки 50го автобуса вдоль длинного белого забора. В три года я умел считать до ста, как на русском, так и по-французски, знал наизусть «Муху-Цокотуху» и ещё что-то на французском ещё, но что не помню.

У нас во дворе жила до 1973 года огромная рыжая собака. Звали её Дингой. Когда мама уходила из дома, а больная бабушка лежала в спальне и не вставала, дедушка приводил к нам, в квартиру эту псину, я на полу с Дингой играл, а рыжая наслаждалась, когда я её ласкал по середине нашей большой комнаты, где стояло дедушкино пианино. У меня на всю жизнь запечатлелась в сознании эта Динга, когда я сидел спиной к дедушке и к его пианино, смотрел на Дингу и на занавески по бокам от окна на балкон. Те минуты с дедушкой и с собакой мне казались нескончаемой вечностью. Потом кто-то отравил в 1973 году Дингу и маму-кисю, за которой год назад на балконе потянулась тётя Лиза и сломала себе ногу на всю жизнь. Но в 1972 году я отлично помню под кроватью, что за год до убийства кошки, в спальной в чемодане эта трёхцветная мама-кися родила нам трёх котят. Помню, как я лазил под эту дедушкину кровать в чемодан со слепыми котятами: рыжим, чёрным и сереньким. К нам приходила тогда блондинка с красивой причёской, певица тётя Люда и, когда котята подросли, он взяла к себе серого котёнка. До смерти бабушки 4 февраля 1974 я ночевал с мамой в маленькой комнате, а бабушка с дедушкой спали в средней. Тогда мы ещё на окнах не поставили решётки.

В 1973 году шёл ремонт нашей квартиры, его делала мама с друзьями: Натальей Васильевой и Виктором Геймором. Словами я не могу описать красочность моего восприятия мира с 1971 по 1973 год. Тогда мы с мамой и дедушкой ездили в гости к другой тёте Люде, брюнетке, у неё росла доченька Олечка. Я в свои 3 года запомнил их адрес на Рисовой улице и в 1989 году пришёл к ним на другом конце Ташкента. Я однажды увидел знакомую с детства остановку, когда я в 19 лет ехал на 80м автобусе из Дворца Авиастроителей. С 1975 года, после дедушкиной смерти мама из-за занятости перестала общаться с дедушкиными друзьями. До конца 1978 года она посвящала всё свободное время мне и тёте Лизе. С 1972 года тёть-Лизочка на всю жизнь осталась инвалидом из-за перелома шейки бедра на левой ноге. В 1979 году моя мама вышла за-муж, и до смерти её мужа в 1989 году связи с прошлым потерялись. Я хотел встретится со своей ровесницей Олечкой. Летом 1989 года по детской памяти я сам к ним заявился. К 19 годам бедная девочка располнела. Мне стыдно вспоминать, что из-за этого я в 1989 году не захотел с Олечкой общаться по глупости. Сейчас я об этом сожалею. В 1973 году я с этой чудесной, тогда 3летней девочкой играл во врачи. И я отлично помню, как на их большой лоджии за праздничным столом мой дедушка Вениамин Арнольдович обратился ко мне, держа нож возле арбуза. Я это всё удивительно точно пор помню, как кадр из кинофильма. Тогда дедушка в шутку у меня спрашивал, глядя на арбуз: «Сашкуль, зарежем?» и я радостно ему отвечал: «Зарежем!». Тогда дедушка весело всем нарезал это огромное, сладкое ташкентское лакомство. У меня в памяти навсегда вечер того дня, когда я, мама и дедушка ждали автобус на остановки «Рисовая» при закате, а потом ехали много часов до дома на белом Лиазе с красной полоской внизу вокруг всего того автобуса. Далее в памяти у меня ночь, но эта тёмное время суток настолько в моём сознании освещалась фонарями, что мир виделся совсем не так, как после: в 1974м и в 1975м годах.

Все объекты и люди находилось тогда совсем в других измерениях. Я помню, как мы слезли с того 54го автобуса в райской тёплой ночью уже на Чиланзаре. Далее ничего больше не осталось в памяти. Очень явно, как на фотографии. Всё это в моих воспоминаниях. Тогда тётя Люда с Олечкой пришли к моей бабушке, Галине Еремеевне Хаэт-Цветковой за год до её смерти. Навсегда со мной, в 1972 году то, как с рыжей собакой Дингой я и дедушка идём за хлебом в магазин «Кафе-Москва» . Меня удивляло, что когда я с мамой там покупал хлеб, мама не разговаривала с продавцами. Но когда я появлялся в этом же магазине со своим дедом композитором, все продавцы заводили с нами беседу, как с ближайшими друзьями. Я тогда не понимал: почему? Это мне крайне импонировало. В памяти навечно дедушкины локти с морщинами, с полосками его короткая белая рубашка на распашку, тёмные брюки и очень широкие туфли на первом этаже магазина «Кафе-Москва» при каких-то сказочных беседах дедушки с продавцами ряженки в стеклянных бутылках и соков: томатного стоимостью 10, виноградного 13 и яблочного 16 копеек за один стакан. С 1976 года в «Кафе-Москва» перестали их продавать, как мясо и сыр без талонов. Тогда, в 1972 и в 1973 годах я находился на седьмом небе от счастья, когда к нам приходили оперные певцы и они нам пели свои арии из «Забавного случая», написанного моим чудесным дедушкой-волшебником. Мне в детстве представлялось, что их голоса исходили не из ртов исполнителей, а из вне и ото всюду одновременно. Я по детски думал, что оперные голоса отражались от стен нашей большой комнаты, где стояло пианино. Потом мне показали пластинки «БИТЛЗ», четыре дядьки оттуда мне очень не понравились. У нас дома певицы и певцы пели, а дядьки на пластинках кричали без голоса. Я помню, как мы с мамой и с дедушкой ходили на оперу «Иоланта» Чайковского.

В памяти у меня днём огромная очередь на маршрутку номер 8. Я с дедушкой на той остановке без мамы. Я знаю, что мы пришли из театра оперы и балета. Но сам театр стёрся из памяти. Я знаю, что это до ремонта театра. Остановка огромнейшая. На ней пять или шесть подъездов-остановок, первые четыре или три для маршруток ближе к дороге и два портала для каких-то белых автобусов с красной полоской по середине. Очень жарко. Я такую огромнейшую очередь не видел никогда. До того, как подошёл наш черёд, те, кто стояли впереди нас, сели на 6 или 7 предыдущих маршруток. Потом меня и дедушку посадили на разных сидениях возле левых окошек, противоположных правым возле двери. То, что я описываю невозможно уместить в три или даже в четыре измерения того, что я воспринимал в последующие годы. Мои восприятия 2х и 3х летнего возраста не состыковывались с тем, что я воспринимал в 4 и в 5 лет, а тем более позже. С лета 2023 до октября 2024 года я корректировал чистоту инструментов дедушкиных сочинений на программе «Movavi 2022» до того момента, пока я не нашёл то, что отразило мои воспоминания 1972 и 1973 годов. Я помню, как в 1973 году мы с мамой провожали дедушку летом на турбовинтовой самолёт, на котором он в течение 8 часов летел в Вильнюс на свою родину, куда он не находил времени приехать с 1901 года. Как я себя помнил с 2х лет, так и Вениамин Арнольдович себя воспринимал совершенно взрослым в свои 5 годиков, когда его родители переехали из Вильнюса в Одессу.

Как я с 5 лет не забыл французский, он не забыл польский язык, а французскому он научился уже позже, в Одесской консерватории с 1913 по 1918 год. В Вильнюсе, как мне мама потом рассказала, дедушку ждал его друг тогдашний зам. министра культуры Литовской ССР, Эммануил Соломонович Циринский, чтобы поставить с его помощью на сцене вильнюсского театра оперы и балета дедушкину детскую оперу «Кот в сапогах«. В Каунасе Вениамин Арнольдович заехал к своему двоюродному брату, крещёному еврею, Иосифу Романовича Ступелю, а в Ленинграде к его близнецу, флейтисту Фёдору Романовичу. Всё это мне мама рассказала позже. Но то, как мы провожали дедушку на самолёт в Вильнюс я отлично помню. Тогда ещё не построили новый ташкентский аэропорт середины 1975 года. Дедушка улетал из старого. Он мне тогда напомнил театр Навои потому, что у обоих зданий оранжевый цвет и на фасаде виднелись колонны. То, что я тут описываю крайне относительно. Слова не в силах передать то, что запечатлеется в человеческой памяти самого раннего детства до 4х лет. Тогда я помню, как я путешествовал под столом пешком между ногами дедушкиных гостей в конце 1973 года. За это меня впервые пожурил преподаватель философии Николай Багратович Эмирханов, умерший в 1976 году через год после ухода из жизни моего дедушки, Вениамина Арнольдовича. Я свою вину чётко осознал в 3 года и больше под стол не лазил, когда гости сидели за столами. Не могу забыть, как тогда от стыда я в коридоре прятался за жёлтым холодильником «Днепр». С женой Николая Багратовича, доцентом ташкентской консерватории Серафимой Петровной Гальяновой, родившейся в 1912 году, я дружил до самой её смерти в 1999 году, как с последним дедушкиным другом, остававшимся в живых почти до самого моего отъезда в Израиль. Я у неё в 1981 году брал два больших диска с песнями Александра Вертинского.

Когда мама моей мамы скончалась 4 февраля 1974 года, мой дедушка-волшебник сразу постарел. Осенью 1974 года я помню, как мы вместе с ним сфотографировались возле старого автомобиля «Москвич» выпуска 1930х годов. Но эту фотографию я впервые увидел только тогда, когда мы уезжали в Израиль. Только весной 1999 года. У мамы маленькой тоже такие же фотографии, сделанные в 1939 году возле машины этой же самой марки. Тогда шёл ремонт в театре Алишера Навои. Но его не закрыли, и театр почему-то продолжал работать. Дедушка не осознавал до конца, что он похоронил мою бабушку младше себя на 8 лет. С ней вместе он шёл по жизни в течение 51 года. Без близости бабушки Галины Еремеевны Хаэт-Цветковой ему оставалось жить не более одного года и одного дня. Он умрёт от инфаркта на следующий день после годовщины её смерти. Тогда на новый, 1975 год к нам пришло много гостей. Дедушке показывали фокусы с огненной красивой вспышкой в стеклянной бутылке. Душевно даже после обширного инфаркта дедушка казался молодым. Но у него появилось много морщинок. Вениамин Арнольдович радовался гостям. Мамин поклонник Анатолий мне тогда подарил жёлтый пластмассовый троллейбус с белой пластиковой крышей и прозрачными окнами.

Почти десять лет с 1965 года шли во всю репетиции второй дедушкиной оперы. Такие знаменитости, как Александрова, певцы и они же — прекрасные актёры давно выучили партии и ждали костюмы с декорациями для обязательной премьеры «Забавного случая«. Смерть моей бабушки, жены композитора перекрыла ему доступ к духу любви, откуда Вениамин Арнольдович ещё в 77 лет черпал физические и духовные силы. Он говорил дочери, моей маме: «Нина, я потерял человека, с которым прошла вся моя жизнь. Я остался на свете один.»

13 марта, через месяц с лишним после кончины Галины Еремеевны в лучшем зале Ташкента под названием «Бахор» проходил концерт, где исполнялось произведение композитора Вениамина Хаэта для фортепьяно с оркестром в трёх частях. Многие музыкальные критики говорили композитору, что это — одно из лучших его сочинений. Он присутствовал на концерте, но его душа витала уже не здесь. Что ему почести и поздравления. Теперь он одинок и все радости жизни, как бы вне его внутреннего состояния. Ночами он почти не спал и писал музыку. Как только он ложился в кровать, в сердце накапливалась боль и тоска по супруге. Ему казалось, что душа жены спускалась на Землю. А жизнь по-прежнему заставляла композитора ходить каждый день в театр, чтоб не прервать постановку, следить за репетициями филармонии, играющей его оды с симфониями, также, как и все предыдущие годы, чтобы мой дедушка всегда участвовал в заседаниях Союза Композиторов.

Его друг, настройщик пианино, немец Георг Биндер летом записал «Симфониетту для струнного оркестра» Вениамина Арнольдовича Хаэта из четырех частей на свой специальный кругло катушечный, лучший стерео магнитофон того времени. Я не могу забыть, как мы отмечали дедушкину звукозапись дома у этого человека. Помню стол, под который после 3х лет я больше никогда не лазил. Мой дедушка сочинил эту симфониетту в далёкой молодости, но он несколько изменил её структуру в 1969 году. В первой части скрипки захватывают душу. Не повторяя не один предыдущий такт, как повествование на языке симфонической музыки, его ноты рассказывают о весёлом НЭПовском творчестве Вениамина Арнольдовича Хаэта. Специально, как бы издалека, из ниоткуда, в самом начале начинает имитироваться какой-то потусторонний фон в стиле авангардизма двадцатых в неразрывном сочетании с настроением и тут же исчезает, перевоплощаясь в традиционную гармонию быстрого жизненного ритма композитора. Вот, как будто, закончилась эта часть. Но нет, она снова вспыхивает с неожиданной силой духа Вениамина Арнольдовича. Опять, иначе клавишный инструмент снова, как в начале номера, на пол минуты уводит слушателей в миры авангарда. Эта часть, как ничто иное, взятое из дедушкиных ранних произведений, отражает судьбу Хаэта, как предзнаменование того, когда он снова вернётся к театральной жизни после сталинских репрессий. Точно так же сама его жизнь внезапно умолкнет, как этот номер. Кончалась осень. Брат подруги его дочери, Нины Хаэт, моей мамы, Павел Пeлютик попал в автокатастрофу. Ему раздробило кость ноги. Врачи настаивали на ампутации. У друга Вениамина Арнольдовича, его ровесника Александра Борисовича Явналя, за несколько сотен километров от Ташкента, в горах, жил знакомый не признанный врачами костоправ. Он спасал в таких ситуациях, и обречённые на вечную инвалидность делались здоровыми. Александр Борисович Явналь, доживший в дальнейшем до ста с лишним лет, рискнул в сырую и дождливую погоду ехать с Хаэтом в горы уже покрытые снегом. Если они не поедут, Павлик останется калекой. А ведь Вениамину Арнольдовичу тогда уже перевалило за 78 с половиной лет. По дороге машина буксовала. Пока на колёса одели цепи и добрались до горного посёлка с искалеченным Павликом, у всех силы иссякли. По возвращению домой здоровье Вениамина Арнольдовича пошатнулось.

Тогда другой дедушкин друг, ташкентский писатель Лев Григорьевич Белов познакомил мою семью с писательницей Натальей Файзулаевной Шапошниковой, близким человеком для нашей семьи до самого отъезда из Ташкента в 1999 году. Сейчас она проживает во Франции и издаёт свои повести на французском языке. В 2018м она приезжала ко мне в Швейцарию на неделю. Помню, как в середине 1974 года Лев Григорьевич мне впервые показал фокусы с исчезновением предметов. Тогда не задолго до первого инфаркта мой дедушка отвёл меня на балет «Щелкунчик». В четыре года мама забрала меня от няни и отдала в сад, который мне казался тюрьмой. Однажды, когда я в детском саду тосковал в средней группе, после обеда дедушка волшебник меня забрал оттуда и мы с ним, как всегда, поехали в оперный театр имени Алишера Навои слушать, как уже с оркестром певцы исполняли его вторую оперу. Я тосковал в саду так, что этот день в начале осени 1974 года я запомнил на всю жизнь. Тогда в саду я впервые столкнулся с жестокостью воспитательницы Анны Семёновны. Она меня побила. Наверное существовала причина за что? Но за что не помню. И дедушка меня вытащил из той первой детской несправедливости. Я млел, когда слушал в пустом зале оркестр, который то играл без певцов, то вдруг прекращал играть на самой середине мелодии. Певцы пели тогда с аккомпанементом под фортепьяно.

Я часто ждал маму в саду до шести вечера. Она работала и сидеть со мной не могла. Тётю Лизу сковывали пожизненные костыли из-за меня после падения на балконе летом 1972 года. В 1974 году врачи утверждали, что инфарктников необходимо, как можно быстрее поднимать на ноги. С проблемами в сердце дедушка повёл меня на балет в ташкентский Дворец водного спорта. Мы с ним вошли в это здание. Мы поднялись на верх и смотрели то, как мастерски разноцветные пловцы строили различные фигуры своими телами на воде под красивейшую, медленную симфоническую музыку. Свет там не менялся.

На зоне среди политических заключённых с 1950 по 1954 год Вениамин Арнольдович Хаэт познакомился с техникой. В 1974 году до инфаркта он начал собирать для меня летающий самолёт, которым он пытался управлять на расстоянии, как это сейчас делают с беспилотными летающими аппаратами. До этого дедушка-волшебник мне подарил огромный, надувной самолёт жёлтого цвета с чёрными рисунками иллюминаторов и дверей для двух салонов и маленький металлический самолётик. После его смерти я долго мечтал о самолёте, которым можно управлять с дистанции.

В декабре 1974 года тоска по потерянной жене после тяжелейшей поездки в горы спровоцировала микро-инфаркт у моего дедушки. Если в девяностые годы врачи признали, что после него, для выживания больной обязан лежать в лёжку полгода, то в разгар застойного времени советским врачам давался негласный указ свыше избавляться от лишних, и тем более, от стариков. Тогда появилась теория о «необходимости» поднимать инфарктников на десятый день и заставлять ходить. Композитора Хаэта «поставили на-ноги», и как ни странно, бывший «враг народа» и узник ГУЛАГА не умер. В те дни Вениамин Арнольдович начал ходить по улице в тёмно-синей, почти чёрной беретке. Потом мама мне рассказала, что после инфаркта дедушка принялся посещать в синагогу, где он думал о бренной жизни. Вениамин Арнольдович Хаэт должен был лежать. Тогда директор ташкентского театра оперы и балета ему высказал прямо, что если композитор вдруг уйдёт на тот свет, его оперу исключат из театрального плана раз и навсегда. Такой же диалог состоялся у Вениамина Арнольдовича в 1957 году перед премьерой его оперы «Кот в сапогах». Именно после этого ультиматума в 1957 году Вениамина Арнольдовича Хаэта сразил первый инфаркт. Тогда, в 61 год Хаэт сумел перенести на ногах сердечную травму. Поэтому опера ставилась даже после смерти композитора до середины тысяча девяностых годов. Так изнеможденный композитор отпраздновал Новый год. Январь прошёл спокойно. Я запомнил на всю жизнь, как мама его ругала из-за того, что он не бережёт здоровье, когда дедушка однажды забрал меня днём из детского сада последний раз, и мы поехали с ним зимой в оперный театр, на репетицию. Я помню это послеобеденное время, как он вдруг неожиданно пришёл за мной в сад. Я не любил садик, и моей радости не было границ. Мне представлялась волшебной маршрутка, на которой мы добрались от Чиланзара до центра города, как и тогда, летом 1973 года, но всё воспринималось абсолютно другим после смерти бабушки точно также, как зима не может быть похожей на жаркое лето. В моей памяти запечатлелся навсегда пустой тёмный зал с освещённой сценой и сказочными, как мне казалось, декорациями. В другой вечер без разрешения мамы Нины мы пошли на праздничную ёлку во Дворце Водного спорта в тогдашнем парке Кирова, где теперь ташкентская мэрия. Я очень хорошо помню раздевалку, где мы с дедушкой сняли и оставили пальто, зал наверху и огромный бассейн с зелёной водой. В 7 лет я пришёл туда во второй раз: учиться плаванью в группе здоровья, мне мерещилось, что это — тот же дворец и совершенно другой одновременно.

Всего два с половиной года спустя, я решил, что он уменьшился в два раза. Сейчас я понимаю, что я, просто, вырос. В 7 лет я всё время пытался отыскать те места, где в январе 1975 года мы сидели с дедушкой наверху зрителями. Детям пловцы дарили балет на воде. Я помню, как первый раз в своей жизни, я увидел деда мороза со снегурочкой, плывущими на разноцветной лодке. Самые прекрасные воспоминания той самой зимы в памяти навечно застыли кадры нашего прихода в сказочный, волшебный Дворец Водного Спорта Митрофанова. В этот же вечер Вениамин Арнольдович купил мне огромную машину. Я её раскурочил на следующий день. Ночью мы вернулись домой, мама сказала : «Папа, зачем ты так поступаешь и балуешь Сашку?» А дедушка ей ответил: «Ниночка, сколько мне ещё осталось его баловать?» На самом деле не больше месяца . Четвёртого февраля на годовщину смерти Галины Еремеевны в доме у нас собралось много народу. Это наверно ужесточило внутреннее одиночество композитора. Весь следующий день мама посвятила уборке и стирке. Она совсем не ожидала смерти своего папы. Я помню тот последний дедушкин вечер. В большой комнате нашей квартиры под выключателем стояло мягкое кресло, оббитое красным материалом с чёрными полосочками из стороны в сторону. Дедушка сидел на нём, смеялся и шутил с кем-то из соседей-друзей. Он тогда дружил с одним поэтом, Владиславом Зверевым. Он жил в соседнем подъезде. Вениамин Арнольдович писал на его стихи музыку. Может быть с ним он общался в ту последнюю ночь, а может, с писателем Львом Беловым. Тогда меня уложили спать в среднюю, мамину спальню. Дедушка проводил бессонные ночи в будущей моей, маленькой комнате на той самой кровати, на которой я спал в ночь его смерти, вплоть, до нашего отъезда в Израиль. Мама пошла в ванную купаться. Именно в тот момент Вениамин Арнольдович закричал от боли в сердце, как только он лёг в постель. Случился последний инфаркт. А композитор Хаэт ещё надеялся выжить. Нина быстро выскочила из душевой и, в мороз мокрой побежала за своей подругой Сусанной, врачом из реанимационной кардиологии. Когда через несколько минут они подошли к кровати Вениамина Арнольдовича, у него уже страшно упало давление. Дедушка успел только шёпотом сказать: «Сусанночка… «, и сразу потерял сознание. В пол одиннадцатого ночи 5 февраля 1975 года его сердце остановилось. Искусственное дыхание не помогло. Жизнь сожгла неутомимого композитора Вениамина Хаэта, но так и никогда не позволила ему хотя бы на миг почувствовать себя стариком.

После смерти своей мамы с 2004 года, в честь её памяти я из последних денег вставлял в свои Интернет сайты первую половину музыкальных сочинений папы моей мамы В.А. ХаЭта в течение 5 часов и 51 минуты. Увы, пока Израиль не позволит аннулировать моё израильское гражданство, я не смогу сделаться апатридом и начать работать в Швейцарии по своим дипломам Италии и Канады, значит у меня не найдутся средства продолжать заказывать вторую половину дедушкиных сочинений. Израильское ташкентское посольство в 1999 году из-за отсутствие молодых родственников в Израиле отказало в праве на репатриацию бухарскоеврейскому 60летнему раввину Бецалелю, Александру Самуиловичу с его больным братом. Так почему мне, не еврею по галахе в мои 55 лет Израиль не хочет дать статус человека без гражданства, чтобы между мной и проамериканским Израилем не существовало ничего общего? Израиль — государство только иудеев. Моя мама Нина Вениаминовна Хаэт похоронена на православном кладбище, как Ступели Иосиф Романович и Фёдор Романович, двоюродные братья маминого папы. Причина этому то, что Израиль таких, как мой дедушка люто ненавидит, как батька Махно терпеть не мог музыку Вениамина Арнольдовича. Израиль — колония США при президентах «демократах» по типу нынешней порабощённой Украины. «Демократы» и Израиль против того, чтобы у меня появились средства играть вторую половину музыкального наследия неужного ему русскоязычного еврея композитора, он против папы моей мамы, который с 1913 по 1918 год учился среди российских аристократов до революции в Одесской консерватории. Музыка Вениамина Арнольдовича ХаЭта отражает их дворянские направленности, что для Соединённых Штатов и их вассалов после декабря 1989 года — неприемлемо, значит это неприемлемо и для Израиля с Украиной. Я пока представляю мой интернет сайт в Канаде мой интернет сайт в Канаде для Северной Америки и Европы с его аналогом для России, где мои прочтения собственных стихотворений и переводов звучат и в РуТубе, хотя раньше они ограничивались одним лишь Ютубовским вариантом. Первая строфа этого сайта над первой парой моих стихотворных плейлистов
— наименования моих книг из стихотворений под названиями: «На закате эпохи», «Атланты», «Мирозданье», «Нострадамус»: «Центурия 1», «2» и «На конкурс». Чтобы открыть каждый из плейлистов в РуТубе необходимо нажать на ссылки с их фотографиями. Справа на канадском сайте с розовым цветом ссылка — переход на аналог главной моей страницы с плейлистами в РуТубе для стран «демократии». В российском варианте Народа.ру с плейлистами РуТуба по той же розовым ссылкам переход на их копии с Ютубовскими плейлистами. На этих моих сайтах можно открыть страницы моего дедушки по маме, композитора Вениамина Арнольдовича ХаЭта справа тоже с розовым цветом и то же самое под моими видео. Под четвёртой парой видео плейлистов и над белым большим с музыкальными сочинениями В.Хаэта m310014.uqam.ca/vkhaet-kirRU.htmkiriyatskiy-fr.narod.ru/vkhaet-kirRU.htm — ссылки на Автобиографию его дочери, моей мамы Нины Вениаминовны Хаэт m310014.uqam.ca/NKhaetPers.P.htm    а также и ещё kiriyatskiy-fr.narod.ru/NKhaetPers.P.htm    и рядом на  страницу моего отца Вадима Петровича Кирияцкого .

С 2022 до осени 2024 года я по 12 часов сидел над эквалайзером Мовави 2022, чтобы достичь уровня максимально приближенного к реальному звучанию оркестра в концертных залах. Я не могу понять: почему с 1982 по 1989 года бобинные магнитофоны первого класса на скорости 19 м. в минуту могли проигрывать музыку и песни с таким же качеством, которого я смог добиться лишь эквалайзером?? С 1990х кассетные магнитофоны принялись играть все звукозаписи намного хуже, чем на бобинных катушках середины 1980х, а по Интернету музыка пилится также ужасно, как хрипел наш ламповый приёмник «Балтика» 1946 года выпуска. Так ужасающе ныли только на патефонах пластинки со скоростью 78 оборотов в минуту.

Если я, дилетант, смог восстановить качество звука песен 1920х-1940х годов — почему другие так не подают ни эстраду, ни классику? То, что я сделал эквалайзером — белого цвета у меня на странице из «ОДНОКЛАССНИКОВ», а в противовес белым рамкам — плохого, патефонного качества те видео, на которые там же у меня ссылки из Ютуба. Сравните их качества. Именно так я для Интернета сделал половину музыкальных сочинений моего дедушки
в течение 5 часов 51 минуты, но кто заставляет в Интернете вот таким образом ПЛОХО ИГРАТЬ ВЕЛИКОЕ НАСЛЕДИЕ Иоганна Штрауса ??? Ведь с 1982 по 1989 году ту же самую мелодию прекрасно играли на бобинах магнитофонов 1го класса со скоростью 19 метров в минуту. Я ОТЛИЧНО ЭТО ПОМНЮ. По их эталонам я восстановил музыку своего дедушки. Кто заставляет мир подавать слушателям плохое качество и не позволяет играть так?, как я технически проигрываю музыку своего дедушки В. А. ХаЭта и песни 1920-1940х годов из «Одноклассников» также, как играли бобинные магнитофоны 40 лет назад. На данном моём плейлисте 100д  моих любимых мультипликационных и художественных фильмов, которые я помню с 1974 по 1979 года. В 1975 году дядя Челичало мне напомнил моего дедушку, он со стороны висков очень похож на Вениамина Арнольдовича Хаэта. Дедушка по маме для меня был всегда, как волшебник дядя Челичало даже во взрослом возрасте. По фильму волшебник перед уходом сказал, что в будущем он встретится с Дюсси Балаком. Со мной дедушкина душа встретилась, когда я смог сделать для Интернета первую половину дедушкиного музыкального наследия с качеством игры лучших  бобинных магнитофонов середины 1980х.

Александр Кирияцкий, внук композитора

Комментариев пока нет, вы можете стать первым комментатором.

Не отправляйте один и тот же комментарий более одного раза, даже если вы его не видите на сайте сразу после отправки. Комментарии автоматически (не в ручном режиме!) проверяются на антиспам. Множественные одинаковые комментарии могут быть приняты за спам-атаку, что сильно затрудняет модерацию.

Комментарии, содержащие ссылки и вложения, автоматически помещаются в очередь на модерацию.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Разрешенные HTML-тэги: <a href="" title=""> <abbr title=""> <acronym title=""> <b> <blockquote cite=""> <cite> <code> <del datetime=""> <em> <i> <q cite=""> <s> <strike> <strong>

Я, пожалуй, приложу к комменту картинку.