ДМБ – осень 1969 года Искусство Ташкентцы

Дж. Исхаков

Рассказ
В полупустой просторной казарме два солдатика, у которых на днях заканчивался срок службы, подшивали к парадным кителям золотистые шнуры, «аксельбанты». Третий «дембель» возился с альбомом, разрисовывал цветными карандашами картонки – страницы с фотографиями, витиеватыми узорами, вензелями и надписями «ДМБ – осень 1969 года». Четвертый «дембель», потея и кряхтя, «качался» – поднимал и опускал двухпудовую гирю. Время от времени сгибал руку в локте, удовлетворенно любуясь своей вздувшейся мышцей.

Пятый, Саша Иногамов, сладко спал в углу, тихо посапывал, улыбался во сне.
– Рота-а, па-а-адъём! – крик лужённой глоткой, под самым ухом.
Саша резко вскочил, ударился стриженным затылком о пружину верхнего яруса армейской кровати. Красное от загара лицо сержанта, лыбилось от уха до уха.
– Тарас, что за дебильные шутки? – потирая темечко, зло произнёс Саша.
– Ну вот, и обиделся!.. – удивлённо вздохнул Тарас Гомоляка и попытался погладить Сашу по ушибленной голове.
– Пошёл ты! – Саша откинул руку, – Сапог не чищенный!
– Да ладно тебе, Сашок, ты что, юмора не понимаешь? – примирительно сказал Гомоляка, — Да и время уже… Двенадцатый час, между прочим…
– А тебе Прусак не сообщил, что сегодня мне положено спать до обеда? Мы с
Чижом до четырёх ночи с этой «цветомузыкой» возились… Запарились…
– Да знаю я…
– А зачем на ухо орать то?
– Командир зовёт, срочно… Сказал разбудить. Одевайся быстро… А Прусаев, весёлый такой, сказал, чтобы ты побрился хорошенько и подшил подвортничок.
– С какого перепуга? У меня сегодня законный отдых…
– С минуты на минуту комиссия из Свердловска прибудет. Принимать твоё творение, — произнёс серьезно сержант.
С июля месяца Иногамов практически заново оформлял «ленинскую» комнату. С самого утра до позднего вечера он работал в просторной, с окнами на строевой плац, «ленинке». Он даже просил начальство, чтобы ему разрешили ночевать там на раскладушке. Саша с трудом переносил богатырский храп, эротические стоны и ночные вскрики сотни молодых мужичков, солдат и ефрейторов в длинной казарме с двухъярусными скрипучими кроватями. Он так и не смог привыкнуть к сложному запаху солдатской «опочивальни», сотканного из тошно-сладкого аромата дешёвых одеколонов, сапожного гуталина, амбре несвежих портянок, мастики, щедро покрывавшей пол, и ещё того, что в восточных сказках иносказательно и завуалировано называлось «пускать ветры»…

Следующий, 1970 год, был юбилейным. К столетию вождя готовились по всей стране, с размахом и даже с каким-то религиозным рвением. От океана к океану, от полуострова Ямал, до пограничной заставы где-нибудь в Термезе, возводились новые памятники, красились серебрянкой или бронзовкой, реконструировались старые, строились огромные бетонные панно. Портреты Ильича в магазинах канцтоваров расхватывались сходу. Снимались фильмы и телепередачи, в каждом театре огромной страны актёры репетировали спектакли о революции, записывались пластинки с песнями о вожде и партии, с голосом его… Типографии работали днём и ночью, – книги, плакаты, буклеты, почтовые марки и так далее и тому подобное…

И «ленинская» комната в артиллерийском дивизионе среди уральских хвойных лесов, которую с любовью и выдумкой оформил Александр Рахимович Иногамов, была каплей в море предстоящего через полгода юбилея. Но был в старании Саши и собственный интерес. Начальник штаба, подполковник Гизатуллин, обещал в качестве вознаграждения, оформить приказ о демобилизации Александра Иногамова на три недели раньше положенного срока – к ноябрьским праздникам.
Саша открыл свежеокрашенную дверь «ленинки». В комнате было почти всё начальство части, включая командира дивизиона, подполковника Булатова, начальника штаба Гизатуллина, командира роты, старлея Трофимова, замполита Прусаева. Здесь же были и незнакомые люди, – невысокий седой человек в форме полковника и два лейтенанта с фотоаппаратами и блокнотами в руках.
— Разрешите войти? – произнёс Саша.
— А! Иногамов! Входи, дорогой, входи! – радушно произнёс Булатов. – Вот он, наш герой! Познакомьтесь, товарищи, рядовой Иногамов, художник. Всё, что вы здесь видите, создано его талантом и его руками… А это полковник Манжара, Алексей Петрович, начальник Политотдела округа. А это, так сказать, пресса.
Полковник приветливо улыбнулся.
– Ну, показывайте – сказал он.
Саша выключил верхний свет, задёрнул шторы. Потом зашёл за ширму, щёлкнул тумблером. Рампы-подсветки стали пульсировать разными цветами. Блики заиграли на мозаичном портрете Ленина, знаменитого, того самого, что с хитрым и добрым прищуром.
Позади портрета «колыхались» красные знамёна с серпами и молотами, а за ними виднелся праздничный салют, также собранный из кусочков разноцветного стекла. А сбоку, лесенкой, надпись: «Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить!».
Из динамиков магнитофона МАГ-59 зазвучала во всю мощь торжественная песня – «Под солнцем Родины мы крепнем год от года, мы беззаветно делу Ленина верны! Зовёт на подвиги советские народы Коммунистическая партия страны!».
– Замечательно! Просто мурашки по коже! – воскликнул Манжара и от умиления у него на глазах выступили слёзы. Он обратился к спутникам, – Вы всё тут хорошенько отснимите, в «Красную звезду» и в «Огонёк» пошлём.
– Нет, просто чудо! — продолжал восхищаться он. – Вы поощрите художника.
Оформите отпуск домой или ещё что…
— О чём речь, Алексей Петрович? Конечно, поощрим обязательно! Но не отпуском, он у нас, считайте, дембель. В ноябрьские – домой!
Полковник по-отцовски обнял Сашу:
– Молодец, не подвел, солдат!

Прусаев что-то быстро шепнул на ухо Иногамову.
– Служу Советскому Союзу… – неуверенно произнёс тот.
– А теперь, как говорится, «Война войной, а обед вовремя» — засмеялся Булатов своей шутке.
В дверях полковник из Политотдела вдруг остановился.
– Пойдемте-ка с нами, – неожиданно предложил он Саше.
Все удивлённо оглянулись.
– Алексей Петрович… – растерянно произнёс Булатов, – У нас это… Не положено…
Только офицеры… И…
– Александр человек уже взрослый… – мягко перебил его Манжара. – И сегодня его день. Могу я на правах старшего по званию пригласить нашего замечательного художника к столу?
– Конечно, – натянуто улыбаясь, произнёс Булатов.
Офицерская столовая по случаю приезда почётного гостя была прибрана по особому. На белоснежных накрахмаленных скатертях красовалась новая, специально выписанная со склада посуда, в вазах – хризантемы.
В стороне негромко играл спокойный блюз местный квартет.
Полковник усадил Сашу рядом с собой, чем вызвал у Булатова уже не удивление, а настороженность и раздражение.
– Алексей Петрович, как насчет этого… – он с напряжённой улыбкой провел ладонью по горлу.
– Не положено, – строго сказал Манжара.
Девушки расставляли на длинном столе закуски. Манжара нанизал маленький пупырчатый огурчик на вилку, хрустнул им.
– Какие, однако, у вас огурчики… – произнёс он задумчиво.
– Собственного приготовления, – заулыбался облегчённо Булатов, понимая, что лёд тронулся.
– «Если нельзя, но очень хочется, то можно», – пошутил полковник.
Через минуту на столе стояли хрустальные рюмки и запотевшие бутылки «Столичной».
– Ну что, дорогие товарищи… – Манжара поднялся с места с рюмкой в руке, – Признаюсь вам честно, не ожидал увидеть здесь такое… Хочу поднять этот тост за вашу часть. За то, что именно ваша ленинская комната получит первое место в нашем конкурсе, посвящённом славному юбилею, столетию со дня рождения Владимира Ильича Ленина!
Все дружно зааплодировали.
– И она достойна этого! – продолжил начальник Политотдела. – И, пользуясь случаем, поздравляю вашего художника, Александра…
– Иногамова, – подсказал Прусаев.
– У вас, я слышал, высшее образование? – спросил полковник.
– Да…
– Давайте по-простому, Саша. Поверьте старому вояке, не в форме дело, а в том, что под ней… – Манжара отпил из бокала минералку, – А под гимнастеркой что? Человек! А внутри него, что? Сердце!
Радушное застолье продолжалось.
– А вот и наш сюрприз! – громко сказал Булатов, – Специально для вас, Алексей Петрович!

В дверях стояли улыбающиеся повара с блюдами плова в руках. Полковник подошёл к ним, помахал ладонью, втянул носом аромат от дымящихся блюд.
– Какая прелесть! – полковник развёл руками, – Надо же! Я так соскучился по настоящему плову!
Все знали, что бывший снайпер полковник Манжара, кавалер орденов Славы трёх степеней, после окончания войны был направлен в Среднюю Азию и почти двадцать лет отслужил в Самаркандском автомобильном командном училище. И без того хорошее настроение полковника из Политотдела поднялось ещё выше. Он много шутил, от души смеялся чужим шуткам и анекдотам, громко произносил тосты, нахваливал поваров и плов.
По его просьбе музыканты уже в третий раз исполняли песню «Я встретил девушку, полумесяцем бровь, на щёчке родинка, а в глазах – любовь…» А Манжара подпевал с удовольствием: «Ах, эта девушка, меня с ума свела! Разбила сердце мне, покой взяла!»
– Ну, что, вздрогнем? За царицу полей, за артиллерию! – Манжара поднял рюмку,
– «У нас пьют в меру, сказал Джавахарлар Неру!.. А у нас пьют досыта, сказал Хрущев Никита!»
Все дружно захохотали и также дружно выпили.
Снова заиграл ансамбль. «Как много девушек хороших, как много ласковых имен…»
Полковник встал из-за стола и поманил к себе Сашу, отвёл его в сторону.
– Значит, ты из Ташкента? – спросил он.
– Да, – улыбнулся в ответ Саша.
– Считай, что мы с тобой земляки! Почти! – он положил руку на плечо Саши. – Слушай, Александр, у меня к тебе есть предложение…
– Я вас слушаю, товарищ полковник.
– Не хочешь ли ты на сверхсрочную, к нам, в головной полк? В пятую роту. Годика на три. По контракту.
– Да я… Как-то не думал…
– А что тут думать? Для начала – погоны младшего лейтенанта… Обещаю! Приличное жалованье, обмундирование, полное довольствие, комната в общежитии, а ?
Саша растерянно молчал.
Все хорошо знали, что пятая рота головного полка, располагавшаяся на окраине Свердловска, называлась не иначе, как «балетно-блатной». Она состояла из духового оркестра, ВИА «Уралец», танцевального ансамбля «Яблочко». Служили там журналисты, фотографы, спортсмены. Попасть в пятую роту было несбыточной мечтой многих. Хотя особых поблажек не было. Также ездили на стрельбы, задыхались в противогазах и резиновых накидках на «химзащите», так же зубрили Устав, по утрам мылись холодной водой из звенящих рукомойников, также чистили свои АКМы ветошью и сапоги ваксой, подшивали по вечерам подворотнички и так далее.
– А хочешь, назначу тебя начальником клуба… Это, между прочим, – капитанская должность!
– Спасибо, но мне домой надо, – Саша осторожно убрал с плеча руку захмелевшего полковника.
– Так ты что, отказываешься? – изумлённо спросил Манжара.
– Да, товарищ полковник… – негромко произнёс Саша, – Извините… Пожалуйста.
– Мне? Отказываешь?

Саша только кивнул в ответ и попытался было отойти. Манжара с силой удержал его.
– Солдат, ты, вообщеp-то соображаешь, с кем рядом стоишь? – крепко сжимая плечо, произнёс Манжара.
– Да, товарищ полковник… – проговорил Саша, – Разрешите идти?
– Э-э-э, нет! – полковник вдруг нехорошо засмеялся, – Хочу поболтать с тобой… Что глаза отводишь? На меня смотри… Художник!
Подошёл Булатов.
– Воин, ты хоть понимаешь, кому смеешь отказывать? Герою войны! Ты кто такой, …б твою мать?
Саша резко поднялся. Пошёл быстро к двери.
– Иногамов, стоять! – крикнул Булатов, – Вернись! Кому говорю?
– Вы… Ты моей матери мизинца не стоишь! – крикнул уже в дверях Саша.
В офицерской столовой повисла неприятная тишина.
– Какой он у вас, однако, ершистый! – нарушил молчание полковник, – Тоже мне, гений!
– Разрешите обратиться к товарищу полковнику? – вдруг спросил замполит Прусаев.
– Говорите, капитан.
– Он у нас… как бы вам сказать… Не диссидент, конечно, но не надежный… Как мне сообщили, его чуть не исключили с последнего курса института.
– За что?
– За длинный язык… И здесь в прошлом году всякую херню, простите, порол про Чехословакию…
– Значит так… – Манжара выпустил клуб дыма, жестко произнёс, – Никакого досрочного дембеля. И десять суток гарнизонной гауптвахты. Нашёл, щенок, с кем
спорить! Айвазовский!
Саше отпороли погоны, отняли поясной и брючный ремни и отправили в Свердловск на «губу». Десять дней подметал улицы предместья, чистил общественный туалет, сметал с крыш осеннюю листву, чистил выпавший снег на тротуаре возле приземистого кирпичного здания «губы». Ел красную баланду, которая громко называлась борщом, черный липкий хлеб, а по ночам лежал на худом матрасе, слушая храп сокамерников.
Третьего ноября его привезли в часть. За десять дней он изменился, – похудел, как-то осунулся, глаза словно ввалились, от этого взгляд стал колючим, злым. Десятидневная
щетина на впалых щеках дополняла картину.
Ротные, занимавшиеся строевой подготовкой на плацу, сбились с ритма, завидев его.
Саша зашёл в каптёрку, чтобы переодеться.
– С прибытием, доходяга, – Гомоляка сидел около окна, закинув ногу на ногу, курил.
Саша не ответил.
– Ах, какие мы злые! Иногамов, ты роняешь высокое звание «дембеля»! Ей богу, ведёшь себя, как салага зелёная! Что ты вдруг там выпендрился? Мата не слышал? Да я бы на твоем месте бегом бы побежал в пятую роту Головного, а ты… Лопух…

Саша не дослушал сержанта, вышел из каптёрки, столкнулся в коридоре с замполитом Прусаевым.
– Зайдёшь ко мне, – капитан строго оглядел его с ног до головы, – И приведи себя в порядок, солдат…
Прусаев сидел за столом возле трибуны в «ленинской» комнате, перебирал фотографии.
– Присаживайся, – сказал он хмуро и показал на стул. Саша присел рядом с капитаном.
– Значит так… – замполит отобрал снимок, – Вот, наше стрельбище… Ты его хорошо знаешь. Надо и его привести в божеский вид. Дембель у тебя второго декабря, день в день… Сам напросился… А это последнее задание. Я думаю, вот здесь, вдоль линии, соорудить какую-нибудь надпись, лозунг. Так, чтобы сразу бросался в глаза. Крупными буквами. В метр, полтора… Я дам тебе помощников, материалы, сколько потребуется… В начале декабря приедет комиссия. Уже из Москвы. За «ленинку» тебе спасибо. Думаю, оценят. Знаю, что и стрельбище ты оформишь, как полагается. Сегодня и начнёшь, – он  протянул ладонь, вдруг улыбнулся, – Договорились?
– А текст надписи какой? – спросил Саша.
Прусаев протянул тонкую брошюрку. На обложке виднелся заголовок: «Политуправление МО СССР, Методическое пособие по оформлению армейских городков
и частей к столетнему юбилею со дня рождения В.И. Ленина. Москва – 1969 год.»
Саша полистал методичку.
– Вот это годится? – он показал на один из предлагаемых лозунгов.
– Отлично, – сказал замполит, – Коротко и ясно…
Стрельбище артиллерийского дивизиона располагалось в шести километрах от части. Сейчас здесь было тихо и покойно. Шесть зачехлённых пушек образца сорок второго года, две гаубицы и полевая кухня стояли под навесом около небольшого домика.
Саше нравилось это место. Широкое пространство, отделявшее во время стрельб орудия и автоматические мишени, было покрыто белейшим, нетронутым снегом. Вдали, на пологих сопках темнел ельник.
Прусаев выполнил свое обещание. Выделил трёх молодых солдат из Тирасполя в качестве помощников и повара, андижанского паренька, Шавката. Из армейского фургона солдаты выгружали кровати, матрасы, подушки, бельё.
Отдельно доски, рейки, бруски, листы фанеры, банки с краской, ящики с гвоздями, мешки с цементом и песком, инструменты. Шавкат побежал в домик «осваивать жилплощадь».
Первым делом затопил печку, законопатил щели в окнах.
– Саша-ака, мне здесь очень нравится! Я бы всю службу здесь провел!
– Мне тоже нравится, – улыбнулся Саша, вспомнив казарму со спёртым воздухом, крики сержантов. Идиотские вечерние «походы» в туалет строем и «чтобы с песней»!
– По такому случаю я сегодня сделаю плов! – весело сказал повар, вытаскивая из мешка кухонную утварь и продукты. – Пальчики оближете!
Наутро Саша ходил с рулеткой и шнуром, вдоль линии стрельбища, что-то подсчитывал, рисовал в альбоме. Помощники ходили следом, и по его указанию вгоняли колышки в сырую, ещё не замёрзшую землю под снегом.

Потом рыли траншею, сколачивали опалубку. Через два дня был готов фундамент с деревянными закладками длиной тридцать пять метров, – основание будущей праздничной надписи.
По вечерам зажигали керосиновую лампу, грелись у печки, рассказывали друг другу байки, вспоминали гражданку.
А днём была работа – кто-то пилил бруски, скелет будущих букв, кто-то вырезал сами буквы.
Потом дружно красили красной краской валиками и кистями объёмные, в два метра вышиной, буквы.
Начальник штаба, майор Гизатуллин, был человеком слова.
– Вот, день в день, час в час, – говорил он, ставя печать в военный билет рядового Иногамова, – Как договаривались – второго декабря, – Капитан Прусаев хвалил стрельбище… Говорит, такого он ещё не видал.
Саша промолчал, глядя на заветную печать в красной книжице со звездой на обложке.
– Вот это – предписание в кассу на плацкартный билет до Ташкента, – майор протянул Саше листок, – Купе не положено, уж извини… – он открыл сейф, вытащил конверт с деньгами, – Здесь двадцать два рубля, деньги на автобус и суточные. До Свердловска… В столовой получишь сухпаёк на дорогу. Вроде, всё.
Майор встал из-за стола, пожал руку Саше.
– Ну что, поздравляю, дембель! Как говорится, счастливого пути, рядовой запаса, Александр Иногамов!
– Спасибо…
В ворота стрельбища, украшенного разноцветными флажками, одна за другой въехали машины. Впереди шла «Чайка», за ней две «Волги», завершал кавалькаду «Газик».
Дорожки, тщательно очищенные от снега, были засыпаны красным песком, который молдаване натаскали из оврага перелеска. Домик был побелен, под карнизом висел кумач с надписью: «Борясь за мир, не забывай дорогу в тир!».
Водитель «Чайки» услужливо открыл дверцу лимузина и из него вышел генерал-лейтенант Назаров. На нём была каракулевая папаха, серая драповая шинель с красной оторочкой, на брюках ярко-красные лампасы.
За ним показались взволнованные полковник Манжара и Булатов.
Из других машин высыпало начальство артдивизиона, офицеры политуправления из Москвы, военные корреспонденты, ординарцы, кинооператоры.
Генерал остановился перед домиком, прочитал надпись, улыбнулся удовлетворенно.
— Ну что ж, неплохо, неплохо… И «ленинская» комната, и это стрельбище… Люблю чистоту и порядок.
Все оживились, заулыбались.
Защёлкали фотоаппараты, зажужжала кинокамера.
Генерал подошёл к линии огня. Чёрно-зелёные маскировочные разводы на пушках и гаубицах блистали свежей краской. Рядом аккуратно сложенные лежали укрытые плёнкой ящики со снарядами.

– Красота… – произнёс Назаров и осёкся на полуслове, – А это что такое? Кто придумал?
– Это из вашей методички, товарищ генерал… – произнёс, довольно улыбаясь замполит Прусаев.
– Капитан, вы охренели? – крутя желваками, угрожающе тихо произнёс генерал.
– Я? – растерялся Прусаев.
– Да, вы! – закричал Назаров, – Только больной дебил мог это написать здесь! Идиоты! Читай громко!
– Наша цель – коммунизм… – дрожащим голосом произнёс Прусаев.
До него только сейчас дошёл страшный подтекст гигантской надписи.
Стволы орудий были направлены точно по движению длинного лозунга из объёмных, двухметровых, красных букв.
– Первое место по войскам, говорите?! А хрена не желаете? – кричал генерал, сжимая кулаки, топая ногами – Разжалую! К чёртовой матери! Все ответите за это! Все!
– Это… Это… Художник предложил… Рядовой Иногамов… – произнёс Прусаев, кусая пальцы. – Сволочь! – добавил он тихо.
– Немедленно разобрать это! – оглянулся на фотографов, – Пленку выбросить! А художника – в штрафбат! Это – идеологическая диверсия!
Начальник штаба подошёл к генералу, сказал виновато:
– Товарищ генерал, он вчера дембильнулся… То есть, демобилизовался…

Поезд шёл по заснеженной утренней степи. Из труб длинных, глинобитных домиков тянулись в зимнее небо дымы очагов. Поблескивали жёлтые сосульки по краям рубероидных крыш. Верблюды лениво жевали сено. Два всадника в мокрых капюшонах не торопясь ехали куда-то по слякотной дороге, оживленно спорили о чём-то, размахивая руками.
Саша сидел у окна, задумчиво глядя на неказистые, обшарпанные строения глухого полустанка.
Тепловоз хрипло загудел, поезд замедлил ход.
За окном вагона проплывал кумачовый лозунг с подтеками: «Вперёд, к победе коммунизма!»
Саша улыбнулся грустно.
– Когда в Ташкенте будем? – спросил он у проходившего со стаканами чая, усатого проводника.
– Будем, солдат, будем. Успеешь даже поспать. А Ташкент никуда не денется.
Послышался низкий гудок, клацнули вагонные сцепки. Состав резко дёрнулся. Набирая скорость, поезд двинулся по бескрайней белой степи. На восток, к рассветному солнцу.

КОНЕЦ
20 декабря 2017 года, Ташкент.

Источник «Альманах Слово».