“Успеть бы всё сказать…” Искусство Ташкентцы

Лев Сидоровский

Слово об очень близком мне человеке, актрисе от Бога Людмиле Грязновой, которой не стало 31 мая 1991 года.

ЭТО случилось летом 1970-го. Я сидел в своём «сменовском» кабинете и мечтал, как через десяток дней окажусь в Будапеште, откуда переберусь на берег озера Балатон, в отель «Интерпресс», где предстоит провести почти месяц отпуска… Как вдруг отворилась дверь, и на пороге возникла незнакомка:
– Здравствуйте! Я – заведующая литературной частью Куйбышевского драмтеатра. Сегодня «Варшавской мелодией» открываем у вас, по соседству, в помещении БДТ, свои ленинградские гастроли. Придите, пожалуйста…

Её приглашение меня не вдохновило. Стал отнекиваться: мол, собираюсь в отпуск; к тому же только что отрецензировал таких же гастролёров из Воронежа; и вообще «Варшавскую мелодию» уже не раз видел, причём – в постановке не только нашего Театра имени Ленсовета, но и столичного имени Вахтангова, даже киевского – имени Леси Украинки… Однако гостью это не смутило:
– Но ведь вы не видели Грязнову. Придите, не пожалеете. Вот контрамарка.
Заинтригованный, пришёл. И испытал от игры Людмилы Грязновой потрясение такой силы, что прежде увиденные в этом же образе Гелены замечательные Алиса Фрейндлих, Юлия Борисова и Ада Роговцева для меня даже чуть-чуть померкли… После ещё три вечера подряд в других спектаклях Людмилой восхищался. Потом мы встретились, и я много чего узнал…

***

ЖИЛА-БЫЛА девочка. В городе над Волгой. Училась в двух школах: в одной – синусы да косинусы, в другой – диезы да бемоли. И всё сходилось на том, что дорога ей одна-единственная: в музыкальное училище. Но девочка, к великому ужасу родных и близких, стала вдруг бредить театром оперетты. Всполошились домашние и попросили одного очень уважаемого в городе артиста прослушать Люду, дабы артист внушил взбалмошной девчонке, что никаких актёрских данных у неё нет и соваться ей в искусство нечего.
Но артист сказал совсем другое. Артист сказал, что надо пробовать. И она, даже не успев получить аттестата зрелости, даже не захватив самой главной справки – о здоровье, помчалась в город Саратов, потому что там при ТЮЗе открывалась студия. Театру требовались травести, и рослая абитуриентка на это амплуа явно не подходила, но её все-таки решили послушать. Когда прочитала басню, которую выучила накануне в поезде, спела песенку Гека из известного кинофильма «Чук и Гек» и, как и требуется в этюде, без единого звука изобразила… целый симфонический оркестр, её судьба была решена. Из Саратова пришло известие, что Людмила Грязнова оставлена при театре — и в родительском доме наступил траур.
Но, в конце концов, родительские сердца оттаяли, тем более что скоро дочка вернулась в родной город: при Волгоградском драмтеатре появилась своя студия.

***

УЧИЛАСЬ и играла. Играла и училась. Были совсем маленькие эпизоды, были и вполне солидные роли. А в зале – те, кто знает её с малолетства. Страшно… (Кстати, среди актёров там её лучшей подругой оказалась Татьяна Гросс, с которой – дочерью знаменитых артистов иркутской «Музкомедии» – Григория Гросса и Августы Воробьёвой – вот совпадение! – в далёком 1948-м я на сцене Дворца пионеров играл в спектакле «Маленький Мук», и мы даже, как тогда у нас говорилось, «дружили»). Дипломной ролью стала Надежда в «Последних». Потом – Наташа в «Совести», Люси в «Трёхгрошовой опере», другие… Были ли это работы по крупному счёту? Наверное, всё-таки нет. Во всяком случае, когда Людмилу на гастролях увидел заслуженный деятель искусств Пётр Львович Монастырский, он не очень-то остался доволен. Главный режиссёр Куйбышевского драмтеатра считал, что нужно решительно избавляться от налёта этакой «периферийности», что пора отказаться от ролей «кокетливых», чисто «представленческих» и решительно искать собственную индивидуальность. Искать себя. Всё это режиссер высказал довольно-таки резко, но нелицеприятные слова молодую актрису не обидели. Наоборот, она поверила в свои силы и перешла в новый коллектив, где ей сразу предъявлялись столь высокие требования.
Роль за ролью – Наташа в популярнейшей пьесе Радзинского, Женя («Рассудите нас, люди» Андреева), Нихаль («Чудак» Хикмета), Алёна («За час до полуночи» Шубрта). Но всё это было как бы предчувствием главного. Главным стала Гелена в «Варшавской мелодии».

***

В ЭТОЙ роли актриса словно купалась. Если среди зрителей оказывались поляки, то даже они приходили в неописуемый восторг от её грациозности, милого акцента. Не знаю, как можно сыграть талантливого человека, но Людмиле это удалось. Она играла талантливую женщину. Талантливую во всём – в искусстве, в любви, в ненависти. В ненависти к фашизму.
Фашизм… Людмила вернулась в Сталинград, когда там ещё были сплошные руины. Она помнила и «мессер», торчащий из вздыбившейся земли против их школы, и изрешечённые стены универмага, где сдался Паулюс… А потом, в Варшаве, у колонны Зигмунда, гид объяснял: «Пока Зигмунд держит над головой свой крест, варшавяне могут спать спокойно. В тридцать девятом он не заметил вовремя, как прилетели фашистские бомбардировщики, опоздал поднять крест – поэтому с Варшавой случилась беда…» Людмилу поразили эти слова, в которых – черта нации: умение даже о самом горьком сказать с лёгкой улыбкой. Скоро так заговорила и её Гелена.
Поездка в Польшу стала как бы продолжением любимого спектакля. Переполненные щемящей мелодией Варшавы, без устали бродили они с Валерием Никитиным (в спектакле он – Виктор) по незнакомым и всё же знакомым улицам и удивлялись, заново узнавая всё то, с чем свела их пьеса. Оказывается, на самом деле есть и ресторан «Под гвяздами», и отель «Саски», и действительно совсем ещё недавно под этим небом пел Юлек Штатлер… И сердце теснили новые чувства, чтобы потом ещё значительнее, ещё нежнее со сцены зазвучало слово о большой и трудной любви.

***

ИГРАЛА много. Её неистовство в работе поражало. Сегодня она – Гелена, завтра – Нина из «Гроссмейстерского балла». Потом, в «Цилиндре», – мятежная Рита, которая рвёт семейные узы, сделав страшное открытие, что самые близкие люди согласны заплатить за своё благополучие её женским и человеческим достоинством. А ещё – хрупкая Алиман в «Материнском поле», этой трагической поэме о народных утратах в минувшей войне. А ещё — Клеопатра в классической пьесе Бернарда Шоу, из взбалмошной и угловатой девчонки вырастающая в деспотичную, торжествующую над врагами царицу. А ещё – очаровательный мальчишечка, которому по воле судьбы приходится быть ловеласом и дуэлянтом, потому что зовут его Дон Жуан, хотя на самом деле он… девушка. И, наконец, – Комиссар в «Оптимистической трагедии». Когда Людмила приступала к этой огромной роли, над ней довлели громкие имена прежних исполнительниц: Алиса Коонен, Ольга Лебзак… А она всё время помнила, что Ларисе Рейснер на Гражданской было только-только за двадцать… Поэтому в её Комиссаре зрители увидели не ходульную «решительную и волевую», а худенькую женщину в скромной штатской одежде. И говорила она тихо, почти не повышая голоса. Но в этих словах ощущалась непреклонная убеждённость, внутренняя сила – и этим она побеждала…
Рита и Клеопатра, Дон Жуан и Комиссар — вот это диапазон! За четыре года – восемь ролей первого плана. На сцене – чуть ли не всякий вечер. И ещё уйму времени отнимало телевидение. Но всё равно каждой зимой (а то и два-три раза) всеми правдами и неправдами садилась в поезд, чтобы снова встретится с вахтанговцами, с «Современником», с театром Товстоногова. Это ей нужно было как воздух…

***

К ТЕАТРУ на Фонтанке, где теперь всякий раз с необычайным трепетом выходила на сцену, отношение испытывала особое. Призналась мне, что влюблена в БДТ «до неприличия». Восхищалась его актёрами. Заговорив о своей профессии, сразу вспомнила Юрского: как-то в телепередаче он заметил, что в наш век больших и сложных механизмов эти самые механизмы настолько внушительны, что нечто более совершенное просто трудно себе вообразить, но всё-таки самое сложное – это театр…
– И правда, – тогда молвила мне – о театре точнее не скажешь. Моя мечта — хотя бы элементарно соответствовать тому, что современный театр требует от актрисы…
Посетовала на то, что жизнь проходит «флюсово», то есть однобоко. Хочется больше читать, лучше знать иностранные языки (изучала французский и польский, но всё урывками), ездить по белу свету. Мечтала сняться в кино, но пока что на предложения кинорежиссёров, увы, приходилось отвечать отказом: длительные отлучки были бы её театру во вред. Потом вполголоса напела одну из песенок Эдит Пиаф, где были такие слова: «Успеть бы всё сказать, успеть бы всё отдать…» – и мне стало ясно, что это не просто песенка, что в ней — нечто личное, что это Людмила и о себе.

***

ПОСЛЕ спектакля «Цезарь и Клеопатра» я её – в костюме и гриме – привёз на невский берег, к сфинксу из Фив, которого гордая египетская царица в последний раз видела почти 2000 лет назад. Так на странице «Смены», вслед за моим очерком, появился снимок под названием «И пришла Клеопатра к сфинксу…»
Потом все дни до отъезда мы неизменно встречались, на что муж, мудрый Пётр Львович Монастырский, даже стал посматривать ревниво. Когда я собрался в дальнюю дорогу, она пожелала:
– Пусть на Балатоне с тобой случится Чудо, пусть там для тебя тоже прозвучит «варшавская мелодия»…
Её слова оказались пророческими. Там я действительно встретил юную варшавянку, и у нас начался красивый, долгий роман, который, в конце концов, увы, исключительно по моей вине, закончился крахом.

***

А ЛЮДМИЛА с волжского берега писала постоянно. И я узнавал всё о новых и новых её сценических победах – от Альдонсы в «Дульсинее Тобосской» до Настасьи Филипповны в «Идиоте»… Её партнёром всё чаще становился молодой, статный, тоже, безусловно, талантливый Валерий Никитин. И когда в 1972-м Людмилу пригласили в Ташкентский государственный русский академический театр драмы имени Горького, оба Монастырского покинули. Она стала его женой. Родился сынок Вася. Но Валерий в Ташкенте не прижился. Перебрался во Владивосток (где дослужится до «народного»). А Людмила, став «звездой» Узбекистана, скоро обрела звание «заслуженной». И летом 1976-го вместе с новым своим театром вновь ярко возникла на невском бреге, на сей раз – в стенах Александринки.
И опять я заодно с другими зрителями восторгался ею, которая осталась верна своей теме, теме женской судьбы — в самых разных жизненных ситуациях, на самых неожиданных исторических поворотах.
И жила перед нами на сцене, всеми силами облегчая боль других, даря другим всё, что только может отдать её доброе сердце, «маленькая докторша» Таня Овсянникова из инсценировки по известной симоновской трилогии.
И жестоко страдала её Бланш Дюбуа из знаменитой драмы Теннеси Уильямса «Трамвай «Желание»» – тонкое, чуткое существо, обречённое на катастрофу, потому что именно эта тонкость чувств делала Бланш в мире «среднего человека» гостьей нежеланной. Кто подсчитает, сколько театров на всём белом свете уже ставили эту пьесу, и многие исполнительницы главной роли, случалось, старались всячески подчеркнуть и с п о р ч е н н о с т ь Бланш, её отмирающий аристократизм, её падение. Людмиле же было важно в своей героине совсем другое — СВЕТЛОЕ. С захватывающей пронзительностью несла зрителю мысль, высказанную самим автором: «Бланш — это фиалка, которая пробивает скалу». Перед нами развёртывалась судьба женщины, пришедшей в мир с красотой и богатством, которые уже никому не нужны. Наивные, мучительные, самоубийственные порывы уже не нужной человечности…
И испепеляла своё бездонное сердце святая и грешница одновременно, красивая, золотоволосая женщина по имени Мария Стюарт из спектакля по пьесе английского драматурга Роберта Болта «Да здравствует королева, виват!». Открытая душа, открытые чувства, взлёты и ошибки — всё искупилось такой смертью, которая подняла её над всеми и создала в мире легенду о Марии Стюарт. Её последние слова: «В смерти среди друзей больше жизни, чем в жизни, в которой все бегут, — пусть она длится хоть целый век…» Любовь, страсть, нежность, материнство – здесь всё было на самом высшем накале, всё – до самой сердцевины! И если когда-то в её Гелене подобная тема решалась лирически и камерно, то Мария была – уже вулкан…

***

И ТОГДА я возмечтал «подарить» актрису Людмилу Грязнову Товстоногову. Уговорил Георгия Александровича посмотреть её в этом самом спектакле. После вопрос был решён мгновенно:
– Людмила Николаевна, мы вас принимаем. В «Тихом Доне» будете репетировать роль Аксиньи. Ждём вас в театре к началу ноября. Двухкомнатную ташкентскую квартиру поменять на приличную питерскую вполне реально, на первый случай комната в актёрском общежитии, которое во дворе БДТ, для вас приготовлена. Главное – постараться из ташкентского театра уехать без скандала…
Я возил счастливую Людочку между спектаклями в Царское Село, Павловск, Петергоф, репинские «Пенаты», даже на теплоходе – в Кижи… Строя радужные планы на будущее, она часто повторяла: «Главное, чтобы – без скандала»…
Но скандал возник колоссальный, ибо, как назло, в Узбекистане вскоре случились Дни РСФСР, и туда в составе делегации работников российского искусства из Питера прибыл худрук Александринки, «народный СССР» Игорь Олегович Горбачёв. И заявился он первым делом в ЦК Компарии Узбекистана: «Пока вы тут ушами хлопаете, наш гангстер Товстоногов ваш национальный кадр преспокойно уворовывает!» В ЦК – паника: «Какой такой национальный кадр уворовывают? Грязнову?!» Тут же – грозный звонок в театр: «Директора и худрука – «на ковёр», немедленно!» А в Ленинградский обком, на имя самого Романова, из Ташкента поступил грозный цекашный донос: он почти дословно повторял полные праведного гнева слова Горбачёва по поводу «гангстера Товстоногова», который «разворовывает узбекские национальные кадры».
И осталась, увы, Людочка в Ташкенте… Что же касается Игоря Олеговича, то его за подлое наушничество Георгий Александрович вскоре прилюдно и весьма эффектно проучил. Это случилось на торжественном вечере, посвящённом 225-летию Александринки.
Безвкусно пышный юбилей «старейшего драматического театра России», здорово утратившего под руководством худрука Горбачёва былое своё величие, к четвёртому часу празднества всех уже порядком притомил: славословию не было конца, Игорь Олегович получал всё новые подарки и объятия. Георгий Александрович присутствовать здесь совсем не желал, но его уговорили зачитать так называемый а д р е с от ВТО… И вот выходит, раскрывает красную папку, без всяких эмоций проговаривает дежурные, пустые слова, папку закрывает и делает шаг вперёд… Игорь Олегович со слащавой улыбкой бросается навстречу, тянется с объятиями, однако его руки беспомощно повисают в воздухе… Потому что Товстоногов, как бы не замечая юбиляра, строго глядя прямо перед собой, величественно пересекает сцену, ни на мгновение не замедляя шага и не повернув головы, оставляет а д р е с на столике и в звенящей тишине скрывается за кулисой… Это была оплеуха!

***

ЧТОБЫ и в дальнейшем «ценнейший национальный кадр» Людмила Николаевна Грязнова их не покинула, в ЦК компартии Узбекистана порешили: выделить ей трёхкомнатную квартиру, присвоить звание Народной артистки Узбекской ССР, выдвинуть кандидатом в депутаты Верховного Совета Узбекской ССР, обеспечить репертуаром для гастролей за границей, начиная с Болгарии… Но она всё это воспринимала с грустью. Писала мне: «Видно, БДТ навсегда растаял в тумане. Тоска бесконечная…»
Вдруг в феврале 1977-го получаю приглашение:
«…В мае у нас творческий вечер в Москве, в ЦДРИ, на 1 час 40 минут. И нужно составить программу, отрывки из спектаклей, расположить их интересно. А так как наша завлитша-аспирантка защищается, директор и худрук приглашают тебя, ибо тобой очарованы насмерть. Подумай, Лёвочка! Приедешь на несколько дней в Ташкент, посмотришь спектакли, порекомендуешь, что играть по степени интересности, скомпонуешь… Дорогу, гостиницу и прочее театр оплатит. Вернёшься в Питер, весь нашпигованный специями, со всякими вкусными зеленями к праздничному столу. <…> Подарили мне книжку «Павел Луспекаев» – и невольно снова окунулась в атмосферу БДТ. Больно… <…> Васька научился выговаривать: «Р-р-р»! Обнимаю…»
Конечно, я туда прилетел, всё сделал. Худрук Ольга Александровна Чернова горячилась:
– Мне интересны актёры, которые не копируют то, что показывает режиссёр, а решают творческую задачу, непременно исходя из собственного «я». Мне интересно, если актёр — ЛИЧНОСТЬ. Такова Грязнова. Постоянный внутренний поиск, высокий профессионализм, и как результат – от спектакля к спектаклю её героини приобретают всё новые и новые качества… Уж не говорю об её необыкновенной женственности, огромном и сценическом и чисто человеческом обаянии…
А Людмила… Она, как и прежде, не придавала особого значения овациям, потому что, как и раньше, была полна беспокойства: «Моя мечта – хотя бы элементарно соответствовать тому, что современный театр требует от актрисы».

***

У ЕЁ трехлетнего Васи во дворе был друг, которого малыш звал по фамилии – Козлов. По профессии Козлов – шофёр и частенько, к великой радости ребёнка, катал его на своей машине. Но однажды на просьбу мальчика прокатиться сорокалетний приятель ответил отказом: «Не могу, Вася, я устал». И Вася посерьёзнел. Когда Людмила спросила сына, о чём это он так напряжённо думает, тот тихо произнёс: «Почему Козлов устал?» Мальчику было никак не понять, как это можно устать, катаясь на машине. И Людмила улыбнулась: ведь когда-то, ещё учась на актрису, она тоже не понимала — как это можно устать, играя на сцене?.. Тогда она ещё и не подозревала, что за один лишь вечер в роли, допустим, Бланш или Марии Стюарт возможно выложиться до полнейшего изнеможения… Но и вконец усталая, она всё равно, каждой клеточкой тела, знала, что это – такое счастье!..
(Кстати, спустя годы её сын, Василий Никитин, станет достойным журналистом).

***

ЕЁ писем – порой тревожных, порой озорных, очень часто многостраничных, и неизменно нежных – у меня сотни. Писала обо всём, что её радовало и тревожило:
«В нашем деле нельзя понравиться однажды. Нужно уметь побеждать каждый день…»
«В моей жизни нет ничего стабильного, раз и навсегда установленного, незыблемого. Счастье и несчастье соседствуют в ней наиболее контрастно… Впрочем, незыблема на этом свете для меня лишь моя любовь к театру. И я счастлива тем, что мои желания и мой долг совпадают…»
«Люблю путешествовать, фантазировать, общаться, вообще – ЖИТЬ…»
А ещё требовала, чтобы постоянно присылал свои газетные и журнальные материалы:
«…И как это вторая, февральская «Аврора» вышла такой неинтересной без тебя, мой дорогой автор? Скучно…»
«…Только что разделалась с новой премьерой («Лев зимой» американца Джеймса Голдмена). А у моего Льва там, в Ленинграде, на улице Бассейной, уже лето. Лови солнышко…»
«…Не грусти. Если с тобой случится что-нибудь плохое, ей богу не перенесу… Do widzenia, pan! Pa!..»
Мы часто прощались именно так, по-польски – ведь когда-то свела нас «Варшавская мелодия». (Как раз в ту пору я познакомился с автором этой грандиозной пьесы Леонидом Генриховичем Зориным, и моё особенно трепетное отношение к своему детищу драматург ощутил).
Порой с нарочными из Ташкента получал от неё дыни, виноград. Даже, случилось, – на огромном роскошном блюде…
Если их театр гастролировал в Таллине или Риге (где зрители, конечно, тоже мигом начинали ходить «на Грязнову»), непременно туда приезжал.
Когда узнала, что, наконец-то, я обрёл Таню (кстати, это случилось тоже лишь благодаря Польше, польскому языку), прислала телеграмму, словно бы навеянную любимым Александром Дольским: «Удивительный вальс вам пропел Ленинград. Поздравляю. Обнимаю. Людмила».
Как-то в письме процитировала четверостишие народного поэта Узбекистана Тураба Тулы:
«Чего желаешь ты?» – Меня Мечта спросила,
Светясь передо мной, как чистая звезда.
Хоть песнею одной, правдивой и красивой,
В народной памяти остаться навсегда!
А однажды вдруг подробно описала костюм очередной своей героини, Зои Денисовны Пельц, в будущем спектакле «Зойкина квартира»…
Но на сцене в нём так и не появилась.
Потому что в ночь на 1 июня 1991 года в онкологической клинике Ташкента Людмила Николаевна Грязнова скончалась…
Все прошедшие с той поры годы эту мою боль хоть в самой малой мере, но всё же заглушает ощущение, что в сердцах тех, кто знал её, великую провинциальную актрису, кто был покорён её искусством, Людмила осталась «песнею правдивой и красивой». И ещё никак не позабыть ту в её «французской» песне мечту: «Успеть бы всё сказать, успеть бы всё отдать…»

И пришла Клеопатра к сфинксу… 1970-й. Такой я запечатлел её в 1976-м. Её Гелена…