Сверим наши песни Разное

Михаил Книжник

Впервые пишу мемуар. Настоящие мемуары про себя, а я обычно – про других.

Мы поступили в тот год, когда ташкентский мед отмечал свое шестидесятилетие. К дате была выпущена книга, с фотографиями и краткими биографическими справками профессоров и заведующих кафедрами за все годы существования ТашМИ. Авторами значились тогдашний всесильный ректор-академик и маленький смешной доцент-еврей с теоретической кафедры – воплощавший коллективную память о былых легендах института. Я представлял, как они вечерами – голова к голове – работали над книгой.

На лекциях в наше время было скучновато, но сбегать не стоило, хотя парк Тельмана манил свободой и пивом в разлив: лекторы делали переклички, а особо самолюбивые – дважды, в начале и в конце. Пропуски требовалось отрабатывать, приносить конспекты.
Я развлекался тем, что в конце тетради рисовал портреты лекторов. В каждой тетради последние три-четыре листа были заполнены разными рисунками и записями.

2.
В год, когда Брежнев предстал перед подземным ЦК нас продержали на хлопке особенно долго: никто не решался дать команду вернуть студентов домой. Была поздняя осень, снег и дождь развезли голые уже поля в жижу, мы сидели в домиках полевых станов, именуемых с неожиданной прямотой говорящих на неродном языке – баракам, и маялись от безделья. Немногие книги были перечитаны, шахматы уже двигались по доске с шуршанием, два владельца гитар много раз перепели весь свой репертуар. И тогда они стали приставать ко мне, чтобы я им напел что-нибудь новое. Было известно, что в конце апреля я каждый год пропадал на Чимганском фестивале. Я честно указывал на полную неспособность воспроизвести какую бы то ни было мелодию. Меня уговаривали и в конце уговорили. Я нашептал-проскрипел несколько песен, которые потом пелись с воодушевлением. Особенно в автобусе на груде матрасов и рюкзаков, когда нас наконец вернули в Ташкент:

Когда я был щенком и верил в грезы детства,
Усатым трубачом себя воображал,
Едва заслышав гром военного оркестра,
С ватагою юнцов я вслед за ним бежал.
Ах, как хорошо, ать-два,
Руки, ноги, голова,
Душу выдуваем ртом,
Подымая пыль столбом.
Лупим, не жалея ног,
Чередуя выдох, вдох,
Чтоб по жизни прогреметь,
Как первый гром.

3.
В начале 90-х стало ясно, что моя дальнейшая жизнь в Ташкенте потеряла смысл. А я никак не решался, тянул в каком-то оцепенении. Но все-таки стал собираться в путь. Дошли руки и до институтских конспектов. Прежде, чем отправить их в мусор из тетрадей были аккуратно вырезаны портреты профессоров и доцентов и вклеены в «Альманах ТашМИ», выпущенный к юбилею. Короткие записи тоже пошли в дело – из них выросла «Записная книга».

4.
Совсем перед отъездом пришли в гости мои однокурсники-гитаристы. Они уже были опытными врачами, жили далеко от Ташкента, и друг от друга, но так получилось, одновременно оказались в городе. Мы не дружили, но я был искренне рад их увидеть, общее прошлое связывало нас. Мы сидели под виноградником в доме на Курской, которому оставалось совсем немного быть в своем прежнем качестве. Выпивали, вспоминали институт, хлопок.
Один из них спросил:
– А помнишь, ты рисовал такие маленькие портреты? Что-нибудь осталось?
Вопрос удивил, я был уверен, что эти рисуночки существовали сугубо для собственного развлечения, как и многие другие мои затеи, до которых никому не было дела.
Я вынес еще не отправленный «Альманах ТашМИ» и они принялись весело его разглядывать.
Когда мы расставались другой мой гость, немного смущаясь и явно не желая меня задеть, сказал:
– Я слышал песни, которым ты нас научил. У них оказывается совсем другая мелодия.
А то я не знал…

Когда последний марш в последний путь поманит,
Когда меня свезут в одно из тихих мест
И повернут лицом туда, где солнце встанет,
Пусть грянет надо мной подвыпивший оркестр.
Последний солнца всплеск на меди догорает.
Последние шаги затихнут и замрут.
Уходит мой оркестр, но, душу догоняя,
За музыкою вслед мальчишки побегут.1

¹ — Песня Владимира Васильева

Курская — это улица между Глинкой и Заводской (Каххара), параллельная им обеим. Там, в махалле многие улицы носили названия городов: Ростовская, Краснодонская, Брянская. Говорят, что в честь посланцев этих городов, строивших Текстильный комбинат. Сейчас, ясен пень, все переименованы.