Охотничий рассказ Разное

Борис Пономарев

Перед самым началом Великой Отечественной войны мой папа, по совету друзей, решил заняться охотой. Он купил гладкоствольную «берданку» с затвором и все необходимые для охоты причиндалы. Ему удалось даже съездить несколько раз с ружьем за город, благо, что мест, пригодных для удачной охоты, тогда вокруг Ташкента было предостаточно.

Но началась война, у папы забрали его «берданку» в спецхранилище, пообещав вернуть в целости и сохранности после окончания войны. Когда наступила долгожданная Победа, папе вернули его «берданку», но с «целостью и сохранностью» произошел конфуз, так как персонал спецхранилища умудрился потерять ее затвор. Ружье тут же сняли с регистрации и учета, пояснив, что без затвора оно автоматически превратилось в кусок водопроводной трубы.

На этом папина охотничья карьера закончилась, одновременно поставив такую же жирную точку и на моей будущей охотничьей карьере, так как дети становятся охотниками обычно по примеру своих отцов.

Однажды мне все же удалось поучаствовать в охоте «на дичь», и далее я попробую рассказать об этом курьезном случае.

Но сначала немного отвлекусь от основной темы «повествования». Как я уже упомянул выше, после окончания войны охотникам вернули их ружья, открылись охотничьи магазины, в которых они могли купить все необходимое для успешной охоты. В связи с этим, на базарах стали появляться их охотничьи трофеи, продаваемые «с рук». Денег в нашей семье в ту пору было явно недостаточно для сытой жизни, поэтому мама покупала у охотников на Алайском базаре весьма недорогие ощипанные и выпотрошенные тушки птиц, которые охотники называли «кекликами». Их мясо было слегка сероватым и чуть горьковатым, в нем иногда попадались свинцовые дробинки, но после голода военных лет оно, как говорится, шло «на ура!».

А теперь возвращаюсь к основной теме. В начале 60-х годов нас, молодых специалистов, работавших в проектном институте «Узгипротяжпром», каждой осенью отправляли на сбор урожая хлопка. Так уж случилось, что описываемый мной год оказался чрезвычайно неурожайным, поэтому нас задержали в колхозе до самых холодов. Уже на полях не осталось даже хлопковых ощипок, но нас не вывозили, ожидая разрешения сверху, и кормили обещаниями вывезти домой в самые ближайшие дни. А в связи с предстоящей эвакуацией в родные институтские пенаты, нам не привозили ни денег, ни продуктов. В результате, мы съели все, что у нас было, и с каждым днем нам становилось все голоднее и голоднее. У одного из наших сборщиков, заядлого охотника, была с собой охотничья двустволка с приличным запасом патронов, и в один из дней мы, с голодухи, пошли на охоту в надежде, что удастся подстрелить солидную дичь. Но дичи на пустых полях не было и в помине, были только вороны, прилетевшие на зимовку с просторов России или Украины. И тут в наши голодные головы пришла идея настрелять ворон. У всех в памяти были ценные сведения о французах, отступавших домой из России во время войны 1812-го года и спасавших свои драгоценные жизни от голода тем, что отстреливали и поедали ворон, Затем вспомнили про китайцев, которые едят все, что плавает, бегает,, прыгает, ползает и летает, после чего пришли к окончательному решению, что нам совсем негоже отказываться от использования опыта столь поднаторевших в искусстве приготовления пищи народов.

Настреляли с десяток ворон, притащили их в нашу хибару, ощипали и выпотрошили этих несчастных пернатых, собрали по всем «закромам» завалявшиеся остатки полузасохших овощей: картофеля, моркови и лука, после чего приготовили жаркое из «дичи». Во всей нашей довольно многочисленной бригаде нашлось всего 7-8 отъявленных храбрецов, согласившихся повторить незабываемый подвиг отступавших в 1812-м году французов. В их числе был и я.

Когда я начал есть воронье мясо, слегка сероватое и чуть горьковатое, в котором иногда попадались свинцовые дробинки, я сразу понял, чьи именно ощипанные и выпотрошенные тушки продавали под названием «кеклики» моей маме на Алайском базаре прохиндеи-охотники.