Василенко Лев Доминикович История Старые фото Ташкентцы

Автор Владимир Вертелецкий

Когда я писал эту книгу, передо мной мысленно была эта фотография. Он, как бы смотрит на нас из тьмы времен и забвения.

Георгию Львовичу Василенко посвящается.

От составителя

Мне не повезло: я вошел в жизнь Василенков тогда, когда Льва Доминиковича Василенко не было в живых уже 10 лет. Поэтому личных впечатлений о нем у меня нет. Все, что я говорю от своего имени – это мое представление о Льве Доминиковиче, сложившееся из документов и воспоминаний о нем тех, кто его знал. А этих воспоминаний море. Стоило произнести слова «Лев Доминикович Василенко», как мои собеседники моего возраста и старше немедленно вспоминали о его делах: профессиональных, человеческих. Все воспоминания были с добрым пиететом, восторгом и преклонением.

Ушли из жизни люди, работавшие с ним рядом. Умерли почти все бывшие его пациенты. Даже не все его родственники помнят или знают подробности его жизни — яркой, плодотворной, насыщенной и человечной. Волна времени смывает его следы на песке жизни. Пройдет еще немного времени, и о нем не будет помнить никто. Документы и фотографии испепелят переезды, перевороты и равнодушие, Как исчезли ордена Ленина Льва Доминиковича: уголовного вида сиделка при умирающем Георгии Львовиче (его сыне) попросту их украла, что, к сожалению, не удалось доказать. Не принадлежность к титульной нации Узбекистана не оставляет надежды, что его память будет увековечена в названии какого-нибудь медицинского учреждения, хотя Лев Доминикович внес большой вклад в медицину Узбекистана и как организатор, и как ученый, и как учитель, и как практик-хирург. Поэтому я беру на себя смелость уберечь от забвения эту жизнь. Собранный здесь материал мне интересен. Удовлетворение мне доставляет сознание того, что прочитавший этот тест, как и я, придет к мысли, что хороших, талантливых и ярких людей на земле много, и нам надо помнить о них и, может быть, брать с них пример в полной реализации своих возможностей и талантов, неважно в какой сфере.

Немногочисленный за весь мой исследовательский период отрицательный отзыв я получил от родственников Гершеновича – его больного, который умер после операции аппендицита, проведенной Львом Доминиковичем. Что ж, у каждого врача есть свое «кладбище». Но, думаю, реакция Гершеновичей неадекватна, как и всякая эмоциональная реакция родственников, потерявших близкого человека. Профессиональное мастерство Василенко не подвергается критике даже его оппонентами.

Еще один негативный отзыв содержится в книге Марка Поповского “Жизнь и житие Войно-Ясенецкого, архиепископа и хирурга”.

Несколько негативных отзывов за долгую и яркую жизнь – это большая редкость. Обычно к концу жизни накапливается воз ошибок и проступков.

Резко негативное, я бы даже сказал гнусное, описание Василенко Поповским в книге о Войно-Ясенецком было вызвано следующим:

• Приезд литературного «бонзы» Поповского в Ташкент привел к традиционному восточному восторженному приему местной интеллигенцией;
• Член Союза писателей СССР Поповский относился к местным «аборигенам» свысока, как жителям «засушливого и умственно отсталого района»;
• У него сложилось свое мнение о Войно-Ясенецком, как у каждого литератора, подвизавшегося в жанре ЖЗЛ, — засахаренно-положительное;
• Всякое другое мнение – порочно и неправильно.

Посему, когда его неприветливо (а с чего по другому), как отвлекающего от работы досадливого посетителя, встретил Василенко, это вызвало негативную реакцию Поповского.

Ну, а когда он выслушал мнение о Войно-Ясенецком, отличное от своего, это в конец разъярило «столичное светило». Вот в качества мелкой мести и вывел в книге Василенко в негативном качестве.

Вообще Василенко хорошо относился к Войно-Ясенецкому. Делить им было нечего. Лев Доминикович ценил его прекрасное знание топографической анатомии и глубокое преподавание этого предмета студентам. Кроме того, уважал его многолетний опыт хирурга.

Претензии Василенко к Войно-Ясенецкому были:

• Будучи хорошим врачом-хирургом в молодости, написавшим хорошую для своего времени научную работу об анестезии в дальнейшем «законсервировался» на этом уровне, и его хирургическая практика основывалась исключительно на прекрасном знании топографической анатомии. Но медицина прогрессирует непрерывно, и, если не заниматься новым — отстанешь очень скоро.
• Хирургия – настолько гигантский раздел знаний и практики, что параллельно с ней заниматься организационно-обрядовой интенсивной и обширной епископской работой не возможно. Поэтому или ты хороший епископ, или хороший хирург. Есть такой анекдот. К еврею, который стал царем, пришли родственники. На вопрос о его финансах еврей отвечает: «казна, как царю, выделяет денежное содержание. Ну и еще я немного шью». Наверное, хирургия для Войно-Ясенецкого – это «немного шью».
• Хирургия Войно-Ясенецкого была неоправданно радикальна в стиле дореволюционной хирургии с огромными разрезами там, где по современной технологии можно было бы обойтись небольшими.
• Религиозное отношение к больному, типа «бог дал, бог взял» нетерпимо для хирурга. Это очень хорошо видно у самого Поповского в книге.
• Хирург должен бороться за жизнь больного до последнего, используя даже ничтожные шансы. Во-первых, есть шанс помочь больному. Во-вторых, иначе ты не развиваешься как хирург.

Обобщая, скажу, что мнение о том, что Войно-Ясенецкий выдающийся хирург не соответствует истине. Скорее всего, он хороший хирург, находящийся в тени своей славы церковного иерарха.

Кстати, мнение о том, что Войно-Ясенецкий был оппонентом на защите диссертации Василенко – миф от начала и до конца.

Внешне Василенко был замкнутый, абсолютно уверенный в себе человек, слегка кивающий в ответ на приветствия окружающих. Причиной этого были крайняя погруженность в себя и работу, а также отсутствие периферического зрения, результат тяжелой глаукомы во время войны. Его внешняя отстраненность была очень удобной житейской чертой – он отсекал большое количество житейского мусора уже на подступах. Правда вместе с мусором отсекалось и хорошее. Но при его самодостаточности это была для него не столь болезненная потеря. Он вообще был заполнен профессией до предела, и даже дома голова его была занята этим, житейски-бытовые проблемы оставались вне его.

Отдельно нужно сказать о его учителе — Боровском Петре Фокиче. Это медицинская величина мирового масштаба. О его масштабе говорит хотя бы тот факт, что он почти единственный представитель нетитульной национальности (еще Федорович и вроде все), именем которого названо медицинское учреждение в Ташкенте (медицинский колледж  и госпиталь). Вообще отсутствие европейских фамилий в названиях учреждений, заведений и предприятий Узбекистана создает впечатление, что русские, появившиеся здесь после завоевания в 1865 году, застали прекрасно развитые промышленность, здравоохранение, образование, науку и все, все, все (это впечатление только укрепляется при чтении материалов по истории местных историков).

Отмечу, что Боровский во многом сформировал Льва Доминиковича, который был его любимым учеником, как врача и как человека. Люди, подобные Боровскому, уже своим существованием настраивают окружающих на самоотверженный, постоянно совершенствующийся и всеобъемлющий труд в своей области. Помимо этого являются эталоном человеческой личности. Почитайте предисловие к книге Постолова о Боровском, написанное Л.Д.Василенко. Вам станет понятна глубина чувств его к учителю.

В научной биографии П.Ф.Боровского были и драматические моменты, когда результаты его открытия были незаслуженно приписаны английскому ученому Райту, который лишь в 1903 году описал этого возбудителя. Долгое время в науке господствовала эта ложная версия, что, несомненно, наносило моральный ущерб истинному автору этого открытия. Приоритет П.Ф.Боровского был восстановлен лишь в 1925 году. Именно тогда было окончательно признано его неоспоримое авторство в разработке проблемы лейшманиозов. Свидетельством выдающихся заслуг ученого в избранной им области исследования является тот факт, что портрет П.Ф.Боровского помещен в галерее выдающихся паразитологов мира Мольтеновского института в Кембридже Великобритания.

В клинике Василенко лечился А.С.Солженицын, написавший об этом «Раковый корпус». Правда, о Л.Д.Василено там ни слова, а все остальные действующие лица под другими именами. Да и сам Солженицын, наверное, не остался в памяти Льва Доминиковича, поскольку в то время был ничем.

Кстати, в этой же клинике во время войны лечился Осип Шор (прототип Остапа Бендера). Правда, Лев Доминикович в то время был на фронте. Лечили его сотрудники Василенко.

В материалах сайта «Письма о Ташенте»  «Сдержавшие клятву» и «Они были первыми»  очень хорошо описана врачебная атмосфера Ташкента того времени, когда «бабки» не были целью и мерилом жизни. А персонажи – знакомые, друзья и окружение Льва Доминиковича Василенко. Кстати о «бабках». Лев Доминикович сформировался в 20-е годы, когда была частная практика врачей и визиты врачей были платными. Поэтому, говорят, брать гонорар, вручаемый ему как благодарность или за частную практику, не было для него затруднительным. Но он никогда не вымогал деньги. Мало того, огромную, без преувеличений, работу Василенко делал вообще безвозмездно, как тогда говорили тогда «на общественных началах»: консультации в поликлиниках и диспансерах, воз дел и проблем в роли главного онколога республики, большая организационная работа в научных обществах и многое чего еще. Без копейки, без апломба и без нытья.

Показателен рассказ его сына Георгия Львовича о резко негативной реакции Льва Доминиковича на один визит к больному его очень хорошего знакомого, маститого врача. Тот был вызван к умирающему. Прибыв на место и осмотрев в течение пары минут больного, врач сказал, что медицина здесь бессильна, и смерть уже на пороге. Повернулся и ушел, не забыв взять гонорар: 25 рублей. Для Льва Доминиковича это было за гранью этики, и человеческой и профессиональной.

Отдельно хочется сказать о Великой Отечественной войне (она для меня никогда не станет 2-ой мировой, слишком недавно это было и слишком много через моих родственников связывает меня с этим временем). Очень мало говорится о медиках во время войны. А ведь это тяжелейший труд на грани физических и психических возможностей человека, а иногда и за гранью. Тысячи развороченных тел, тысячи отрезанных ног и рук. Кровь, гной, смрад, пот, крики, страдания, смерть. Годами. Но и тысячи спасенных жизней, тысячи вставших в строй. Как-то Лев Доминикович прикинул, что за годы войны он прооперировал человек эдак 15 тысяч. Это же небольшой город. А для меня было неожиданно осознание еще одной горечи фронтового хирурга. При наплыве раненных, особенно во время наступательных действий, хирург поставлен перед дилеммой. Он может, скажем, спасти раненому ногу. Но это займет столько времени, что умрут несколько раненых, дожидающихся своей очереди. Поэтому ампутация, ампутация, ампутация… (может быть, и поэтому после войны было столько калек). Представляете себе кошмары, которые снятся фронтовым хирургам?

С большой радостью «намыл» в Интернете книгу о РЭП-95, где всю войну служил Василенко.

Сейчас выходит некоторое количество литературы, я бы назвал ее мемуарной. Но вся она написана, как правило, бывшими журналистами. А вот мемуарной литературы медиков мало. Очень жаль. Вообще, когда пошел процесс становления Узбекистана, у меня была надежда, что начнут бережно собирать и публиковать свидетельства истории: фотографии, мемуары и прочие следы времени. Но, к сожалению, все ограничилось восхвалением Тимура, «являющегося первоисточником всего» в Узбекистане.

Почитайте письма и телеграммы бывших пациентов Льва Доминиковича. Сколько безыскусной любви, восхищения и благодарности несут они через десятилетия, прошедшие с того дня, когда Василенко их оперировал. Наверное, и в этом есть кайф профессии врача. Также, как в чувстве высокого профессионального мастерства; в сознании того, что именно ты здесь и сейчас спас человеческую жизнь, которая без тебя бы прервалась; в восхитительном чувстве куража, когда ты осознаешь свои действия иногда за пределами своих возможностей, и все складывается и удается, и ты видишь, как твоими усилиями решается трудная проблема. Совершенно потрясло меня одно письмо, сохранившееся в архиве Василенко. Пишет ему женщина, которую он прооперировал (подумайте только) 17 лет назад в Череповце во время войны. Спустя долгие годы она в газете прочла фамилию Василенко в списке награжденных орденом Ленина. И написала теплое поздравительное и благодарственное письмо, и отослала его «на деревню дедушке», наверняка не зная адреса Льва Доминиковича. Письмо дошло до адресата. Это говорит еще и о том, что адресат – очень известная личность в Ташкенте. Услужливая память тут же подсовывает аналогичный эпизод с Солженицыным. Того от неминуемой и близкой смерти (а  он был болен раком яичка в последней стадии, когда уже появились метастазы) спасли ташкентские медики. И  подарили ему еще 50 лет полноценной жизни. Мало того, они держали его в больнице еще несколько месяцев, правдами и неправдами продлевая его пребывание там, осознавая, что вернувшись в лагерь неокрепшим, он загнется. И за все это медики с барского плеча были удостоены получасовым визитом «литературного светилы» (тот был проездом в Ташкенте на вершине своей советской славы в 60-х годах) и маленьким тортиком. И визит, наверняка, был связан с тем, что он собирал материал для будущей книги «Раковый корпус». Иначе бы и неудосужился. А когда в 90-х спасшие его врачи бедствовали, и Мейке, жившая неплохо в Финляндии, попросила им помочь, то он ответил отказом. И, очевидно в такой форме, что до конца жизни Мейке испытывала чувство унижения. Каждый раз меня поражает несоответствие таланта человека и его человеческой талантливости.

Медицинские работы, выступления на конференциях, отзывы на научные работы других авторов ясно характеризуют профессиональный уровень Василенко и стиль его рассуждений. Обращает внимание чистота великолепного русского языка, логика и лаконичность выводов. Все это наследие дореволюционного образования. И во всех рецензиях Лев Доминикович всегда отмечал у рецензируемого уровень владения языком, непримиримо борясь с наукообразием и болтологией.

Вглядываясь в пожелтевшие фотографии, вдруг обнаруживаешь портретное сходство Льва Доминиковича с его потомками: Александром и Матвеем Рейновыми, с Евгением Богдановым. Очень хорошо, что природа передает черты из поколения в поколение. Дай бог, не только внешние. Реинкарнация все же есть в какой-то мере. Для меня именно в этом есть примиряющая с неизбежностью твоего ухода мысль: ты передашь далее хорошее, принятое тобой от предыдущих поколений и привнесенное в жизнь самим тобой. Передача добра — смысл человеческой жизни.

Перебирая архив Василенко, мне на ум пришла мысль. Поколения проходили чередой, не оставляя после себя ничего. Целые цивилизации исчезли с тем же результатом. А я пытаюсь увековечить, с точки зрения истории, «информационный мусор» о человеке. Успокаивает осознание того, что читатель сам решает: нужно ему это или нет. И если не необходимо, то и не читает. Возможно, найдется некоторое количество тех, кому это нужно и интересно. Для них я это и собрал.

Еще одна мысль об архиве Василенко. Там тщательно собраны и сохранены почти все документы, даже заявления об отпуске. В этом чувствуется подсознательный страх перед репрессиями, нависающими над «социально чуждым элементом». Насколько Сталин вышколил страну. Только в таком «генетическом» ступоре массы становятся легко управляемыми. Даже у меня, родившегося после смерти Сталина, в генах сидит страх перед силовыми структурами, которые, шутя, могут сломать и растоптать твою судьбу. Василенки были интеллигентами и потомственными дворянами, правда, полностью аполитичными. И в случае приведения в действие «карающего меча пролетариата» нужны были документы, удостоверяющие лояльность и объем содеянного для блага народа и государства. Но с другой стороны (на мое счастье), сохранилось документальное подтверждение жизни человека, помогающее воссоздать его жизненный путь, атмосферу того времени.

Традиционно приношу благодарность армии энтузиастов Интернета, собирающих, оформляющих и размещающих на сайтах море исторической информации.

Как жаль, что Георгий Львович Василенко (его сын и мой тесть) не дожил до публикации этой книги. Он бы, как никто другой, порадовался этому материалу, оценил его, дал необходимые советы.

Вот и закончилась работа над этой книгой. В общей сложности она заняла 15 лет. Но наиболее плотными были последние два года. Два года я жил с Львом Доминиковичем Василенко, можно сказать бок обок. Удивительное дело, я не знал раньше даже о его существовании. Потом просто слышал упоминания о нем. Следующим этапом стало приведение в порядок огромного архива Василенко, оставшегося после смерти его жены Марии Ивановны Василенко. Затем подробный рассказ Георгия Львовича о своем отце, и, наконец, плотная работа с воспоминаниями, архивом документов и фотографий, материалами из Интернета и библиотеки им. Навои. Его образ стал выпуклым и близким. Большая подмога здесь — скрупулезные воспоминания Георгия Львовича, богатые мелкими деталями и подробностями. Мне  очень не хотелось, чтобы от Льва Доминиковича осталась черточка между двумя датами. Надеюсь, мне это удалось.

Еще раз убеждаюсь, что исторический материал живет своей жизнью. Он как бы стучится и просится на страницы книги. Вроде бы собрал весь материал о Василенко Л.Д., оформил, вычистил ошибки, сел, утер пот со лба. Как черт дернул набрать поисковый аспект «Самарское реальное училище». И тут повалил очередной пласт материала. Посмотрите на великолепные (даже в полуразрушенном состоянии) интерьеры училища. Мне даже слышится шум шагов юного Левы по этим коридорам. И он пересекался там с известным физиком Н.Н.Семеновым, лауреатом Нобелевской премии, который учился на 5 лет раньше. Учителем физики был потрясающий человек — Кармилов В. И., уже в то время опубликовавший работу «Значение математики в познании мира и новые области ее приложения. Возможность предсказания войн». Это еще раз подтверждает однобокость освещения при советской власти дореволюционного образования. Не все учителя были чеховским «человеком в футляре».

Вообще полуразрушенные интерьеры Самарского реального училища наводят меня на аналогию с жизнью Василенко – разрушающиеся подробности великолепной жизни. А я в роли реставратора, воссоздающего забытое, и археолога, снимающего пласт за пластом «пыль веков»  и открывающего новые подробности старой жизни. Дай бог, и здание училища дождется того же

Далее из Интернета пошел материал  по Саратовскому университету и консерватории и т.д., и т.д., и т.д. Чувствую, процесс будет бесконечным, но это меня не расстраивает.

Литературно обработанные и дополненные диктофонные воспоминания Георгия Львовича  и Татьяны Юлиановны Василенко.

Лев Доминикович Василенко родился 30 октября 1899 года по новому стилю в Калуге. Отец Доминик Георгиевич обедневший дворянин с польско-прибалтийскими корнями. Мать Мария Михайловна из самарских дворян. Отец был ревизором министерства путей сообщения – ответственная и вполне финансово обеспеченная должность.

У Льва было три брата: старший Георгий родился тоже в Калуге в 1897 году (погиб в железнодорожной катастрофе в 1914 году); в Перми (куда переехали в 1904 году) в 1905 году Владислав и в 1 января 1910 года Юлиан.

Георгий и Лев.

В то время было два средних образования: гимназия и реальное училище. Классическим была гимназия, включающая в себя два приготовительных класса и восемь основных. В реальном училище, которое выбрали для Льва, было два приготовительных и семь основных, и в нем изучали французский, немецкий языки, но отсутствовали греческий и латынь. Окончивший реальное училище не мог поступать в гуманитарные заведения, где требовалось знание латыни и греческого. Реальное училище в основном готовило математиков, инженеров. Лев Доминикович рассказывал, как проходил высшую математику в реальном училище: дифференциальное и интегральное исчисление. Уровень сопоставимый с современными требованиями к средней школе. Для поступления в университет пришлось экстерном досдать латынь и греческий за гимназический курс.

В реальном училище по переезде в Самару последние три года Лев Доминикович занимался со священником, который обучал его латыни и греческому. Надо сказать, что священники в дореволюционной России были высокообразованными людьми, семинария давала глубокие знания, и не все священники соответствовали карикатурному образу, созданному художниками-передвижниками и советским искусством. Лев получил свидетельство об этом обучении.

Проживал Лев на квартире, которую ему снимал отец. Это, скорее всего, было типа пансиона: со стиркой, едой. Но, все равно, для мальчика, выросшего в домашней атмосфере, это было тяжелым испытанием.

В реальном училище была строгая дисциплина. Не пороли, т.к. телесные наказания были запрещены (пороли только в бурсе). Каждый гимназист и реалист носил униформу: китель, мундир, шинель, фуражка. Форма была летняя и зимняя. На плече каждого реалиста и гимназиста был пришит личный номер. Если они появлялись в неположенном месте в неположенное время, то каждый житель губернского города, заметивший их вольности, сообщал в инспекцию реальных училищ и гимназий номер нарушителя. Тот потом получал взбучку. И самым страшным наказанием было снижение на балл оценки дисциплины. Снижение ее на два бала означало исключение.

Мотивация обучения было простая. Обучение было платное, довольно дорогое. А «вылетев» из гимназии или реального училища, для тебя закрывались двери в высшие учебные заведения (военные или гражданские). Доминик Георгиевич был в то время действительный статский советник и мог себе позволить эту оплату. Для малоимущих слоев населения выделялись ученические стипендии, и обучение для такого ученика было бесплатным. В дореволюционной России способный ученик из села или из рабочей семьи мог пробиться, если он этого хотел. Он получал «кошт» и заканчивал учебу.

Учились Василенки хорошо. У Льва Доминиковича большинство оценок — отлично. В дореволюционной России не было вступительных экзаменов в высшие учебные заведения. Был конкурс аттестатов. Вычислялся средний бал аттестата, и если он был выше проходного балла в данное заведение, то выпускник принимался.

Атмосфера реального училища: строгость без придирок, жестоких оценок. Была объективная строгость. Но, по словам Льва Доминиковича, были и вольности и хулиганства. Дети есть дети.  Так, когда они не хотели писать контрольную по математике или по другому предмету, в класс подкладывали шутиху, куда клалась селитра, строганное лошадиное копыто для вони. Все это поджигалось на куске жести и класс прованивал так, что в этот день сидеть в нем было невозможно, даже проветрив помещение. Лев Доминикович по характеру не был шалопаем. А его брат Юлиан был хулиганистым.

Лев Доминикович рассказывал, что они иногда смывались с уроков и шли на Волгу купаться, за что потом «тяжко» расплачивались. У них был блестящий и строгий преподаватель математики Перкалев. За невысокий рост и белесый цвет волос учащиеся реалки дали ему прозвище «гнида». Как преподаватель был блестящий, кроме того он был инспектором реальных училищ и гимназий. Это чин действительного статского советника. Лев Доминикович рассказывал, как они сбежали с урока математики. Математика часто преподавалась на сдвоенном уроке, так как 45 минут мало для усвоения сложного материала. Потом эту методику внедрили и в советских школах. На следующий день после прогула на первом уроке появляется Перкалев и говорит: « Я договорился, что урок литературы будет в другой день. А сейчас контрольная по алгебре». И два часа была контрольная по алгебре. Потом перерыв. На третьем уроке появляется опять Перкалев: «Я договорился с преподавателем иностранного языка, у вас будет контрольная по геометрии». Два часа новой контрольной. После перерыва опять появляется Перкалев: «Я договорился с учителем природоведения. Сейчас у вас контрольная по тригонометрии». Так они шесть часов писали контрольные по математике. Это настолько обессилило их, что никогда больше с уроков математики они не сбегали.

Но один раз Перкалева реалисты отлупили в раздевалке. Устроили ему темную за то, что поставил много двоек. Было громкое разбирательство, но виновных так и не нашли.

Учителем физики был выпускник физико-математического факультета Казанского университета Владимир Иванович Кармилов.

Владимир Иванович Кармилов (1889-18 октября 1954) — российский физик, декан физико-математического факультета (1933–1934) Пермского университета, заведующий кафедрой физики (1938–1954) Пермского медицинского института.

Инициатор возобновления работ по магнитобиологии и магнитотерапии в СССР (1948). Учитель (в Самарском реальном училище) и друг лауреата Нобелевской премии, академика >Николая Николаевича Семёнова.

В классе Василенко был очень талантливый учитель рисования. Доминик Георгиевич и Лев Доминикович хорошо рисовали. А Юлиан вообще был наделен блестящими способностями. В свое время он писал маслом и акварелью. Расцвет изобразительного творчества Юлиана пришелся на службу в армии. С того времени в доме Доминика Георгиевича висело несколько (7-8) юлиановских акварелей с изображением кишлаков, гор. Потом Юлиан это все забросил.

Сергей Ермилович был у Льва Доминиковича преподавателем рисования. Была студийная комната со специальным освещением. Там проходил урок рисования, во время которого учащиеся рисовали с натуры. Естественно не с «голой» натуры, а с различных гипсовых слепков статуй и прочего. Сергей Ермилович (его сокращенно звали «Мармилыч») был довольно демократичным человеком. В одном классе с Львом учился Николай Хольберг, сын самарского полицмейстера. Хулиганистый парень, но способный. Однажды он рисовал в классе со Львом. Лев рисовал статуэтку слона. Хольберг рисовал что-то другое. Подошел преподаватель и, говоря как всегда в нос, сказал: «Ну, хорошо нарисовал». А Хольберг также в нос сказал: «Сергей Ермилович, плохо нарисовано, не полно». «Что не полно?». «Яйца отсутствуют». «Хольберг, вон из класса». Но на этом инцидент был исчерпан.

Имущественное расслоение в классе конечно было, но Лев Доминикович никогда не говорил, что оно явно проявлялось.

Прекрасное время с дружбой и влюбленностью, которое формирует личность. Это видно  из его записной книжки того времени.

Он окончил училище в 1917 году. В то время был разгул революционного движения. Кстати старший брат Георгий был марксистом, обладал блестящими ораторскими способностями. В Перми был членом РСДРП. Участвовал в работе марксистских кружков, участвовал в организации забастовок. Но удалось сохранить конспирацию, и он не был исключен из реального училища. Если бы он не погиб в 1914 году, то, наверное, ушел в революционное движение и добился благодаря своим неординарным способностям больших постов.

Георгий Львович ни от деда, ни от бабки никогда не слышал, что они кого-то из детей называли самым одаренным или самым талантливым. На взгляд Георгия Львовича самым талантливым и одаренным из трех оставшихся был Юлиан. Он многократно одарен. У него был абсолютный музыкальный слух. Блестящие способности к рисованию, которые он потом загубил и забросил. Роскошный оперный баритон. Мария Михайловна говорила, что одно время он брал уроки оперного пения, но потом и это забросил. Прекрасно играл на скрипке, фортепиано, фисгармонии. Одаренный неимоверно, но разбросанный.

Вообще все братья Василенко реализовались как талантливые личности. О Льве этот материал. Юлиан был завкафедрой оториноларингологии и заведующим процветающей клиникой на 90 коек при медицинском институте во Фрунзе (Бишкек). Там организовал микрохирургические операции Розена по  лечению отосклероза и стапедопластику по Ши. Кроме того, он один из первых вместе со своей женой-онкологом в Ташкенте, а затем и во Фрунзе начали выполнять операции по поводу рака гортани.  Владислав закончил жизнь генералом КГБ.  

Специальных уроков музыки в семье не было. Лев занимался в частной музыкальной школе в Самаре. Вели ее две немки, выпускницы Петербургской императорской консерватории с дипломом свободных художниц. В Самаре приобрели инструмент, который по тем временам стоил очень дорого – 600 рублей. Доминик Георгиевич, даже имея высокую зарплату, сразу не мог расплатиться за этот инструмент. Это фортепиано хорошей немецкой фирмы потом переехало вместе с семьей в Туркестан и сохранилось, как память о тех временах  и тех людях. У него был удивительно хороший звук. Мой знакомый, увлекающийся музыкальным сочинительством, услышав его, даже попросил меня изредка допускать к этому инструменту. Он приходил, запирался в комнате и самозабвенно и, на мой взгляд, талантливо импровизировал.

В выборе медицины для дальнейшего образования повинны сложившиеся на тот момент социальные условия. Чувствовалось приближение революции, была военная разруха. По-видимому, это было решение семейного совета. Медицина – всегда востребована. Люди будут болеть, не зависимо от политических передряг. А когда будут востребованы специальности инженера, математика и, тем более, музыканта – было совершенно не ясно.

Лев Доминикович поступил в 1917 году в Саратовский университет. Занятия вскоре были прекращены и возобновились уже с сентября 1918 года. Параллельно был зачислен в Саратовскую консерваторию на курс фортепиано и два года он совмещал эти обучения. Когда прозанимался два курса, стало понятно, что оба образования одновременно получить не удастся. Совмещать все это было тяжело. И преподаватель в консерватории ему сказал: «Выбирайте: либо медицина, либо музыка». Реализм победил, хотя Лев Доминикович на всю жизнь остался способным пианистом. Еще одной причиной ухода из консерватории был страшный холод. Консерватория не отапливалась, и играть закоченевшими пальцами было нельзя. А Шопен в варежках – это нонсенс. В старости он исполнял и сонаты Бетховена, и баллады Шопена, и веселые фрагменты из оперетт, и прочее, прочее на очень приличном уровне. Но по характеру он не был профессиональным музыкантом. Он был любителем высшего класса. И Льву и Юлиану все давалось легко с прискока. А профессиональное музицирование легко не дается. Он любил играть. Лев Доминикович играл даже для себя, когда никого рядом не было.  И под роялем под музыку выл домашний шпиц.

Обратите внимание на уровень развития личностей того времени. Это очень ярко описано в материале «Они были первыми». Как правило, знание нескольких иностранных языков, владение музыкальными инструментами, знание художественной литературы, хорошее понимание искусства и прочее. Нравственная основа, профессиональная самоотдача. Интеллектуалы, состоявшиеся в профессии с твердым осознанием своих возможностей.

В 1962 году Лев Доминикович поехал в Саратов на съезд хирургов и конечно зашел в старое помещение университета, был в Саратовской консерватории. Заглянул в класс, в котором он занимался. Вспомнил своих профессоров, пройдя вдоль стендов с историческими фотографиями на стенах.

Учиться в университете тогда было тяжело. Лев снимал комнату. Саратов был единственным крупным городом в Поволжье, где Советская власть не прерывалась. И года полтора Доминик Георгиевич, работавший в центре в РККИ (Рабоче-Крестьянской Инспекции), периодически приезжал в Саратов с конкретными заданиями по работе. Тогда он жил в одной комнате с сыном. Жизнь в Саратове была суровой, не смотря даже на то, что Доминик Георгиевич занимал высокий пост. В комнате, которую снимали Доминик Георгиевич и Лев, за ночь замерзала вода. Отопления, дров и угля не было. Хотя в комнате печурка была. Утром приходилось кулаком разбивать лед в ведре с водой, чтобы умыться. Керосиновая лампа была роскошью, которую использовали очень экономно. Роскошествовали, когда был керосин для керосиновой лампы. А так для освещения на рынке покупали свечи. Ложились спать тепло одетыми, укрывшись всем, чем было, в т.ч. тулупами, и надевая на голову меховую шапку. Лев Доминикович потом рассказывал, что, в  студеные поволжские зимы, готовясь к занятиям, он сидел одетый на кровати, укутавшись всем, чем можно, а сверху набрасывал овчинный тулуп или одеяло. Руки были тоже укрыты. А сверху на колени клал книгу или конспект таким образом, чтобы можно было дуть и перелистывать страницы, не вытаскивая руки из-под одеяла, чтобы не терять драгоценное тепло.

Чтобы прокормиться Лев Доминикович подрабатывал в Рабкрине или еще где-то, что давало ему продуктовую карточку и какое-то денежное обеспечение. Когда там бывал Доминик Георгиевич, то он помогал. Остальное время Лева должен был обеспечивать себя сам.

Питались скудно. Студенты медики работали санитарами в холерных и тифозных бараках, и там полагалось одноразовое питание. Лев Доминикович рассказывал что, работая в этих бараках, после выполнения работы и оказания помощи их звали в столовую. Они перед работой мыли руки сулемой (сильный яд-антисептик). А еда была накрыта салфетками. Сдвигали салфетки локтями, так как руки были в сулеме. И только тогда брали пищу ложкой. Еда была весьма примитивная. Но обязательно были огурцы:  свежие или соленые. В голодном Саратове это было прекрасное подспорье. В Поволжье в то время был голод библейского масштаба (5 миллионов умерших по стране). Саратов забит умирающими от голода беженцами из деревни. Ослабленных людей косят холера, тиф, малярия и куча других инфекционных заболеваний. Для борьбы с этим создан эпидемиологический отряд, привлекавший к работе старшекурсников медицинского факультета Саратовского университета. Чтобы понять масштаб бедствия прочтите в Интернете  материал «Боевой Эпидотряд Коммунистов» и «Голод в Поволжье 1921-1922 годов». Наверное, это время в первый раз убедило его в правильности выбора профессии. Выжил он еще и благодаря тому, что получал паек за работу в холерных бараках. Вообще складывается впечатление, что Лев Доминикович прошел через все библейские напасти: голод, болезни, мор, революции, войны, смена устоев и ценностей. И только одна чаша миновала его – репрессии.

Учеба была тяжелая. Но в Саратове тогда были блестящие медицинские школы. Там преподавали Губергриц и Спасокукоцкий. Спасокукоцкий был в Смоленской губернии земским хирургом, стал доктором медицины, а потом во втором московском медицинском институте заведующим кафедрой до 1943 года. Это медицинское светило мирового масштаба.

А под руководством профессора Гранстрема Э.А. Лев работал препаратором и помощником ординатора в клинике врачебной диагностики в течение 1920-21 учебного года. Гранстрем отметил: «…отличается хорошей трудоспособностью, точным исполнением своих обязанностей и интересом к медицине».

В 1916 году Гранстрем «назначен экстраординарным профессором Императорского Николаевского Университета по кафедре врачебной диагностики с пропедевтической клиникой, с оставлением старшим ординатором 120-го сводно-эвакуационного госпиталя в г. Саратове». Деятельность Гранстрема на посту заведующего кафедрой врачебной диагностики (1916–1921) совпала с тяжелейшим периодом в истории Российского государства – временем революционных преобразований и братоубийственной гражданской войны. Как и многим другим сотрудникам университета, ему пришлось срочно заняться поиском возможностей для сохранения и поддержания работоспособности своего научного подразделения, проведением спешной реорганизации на новых началах как преподавания на кафедре, так и терапевтической службы городской больницы. Наряду с этим, ученый принимал активное участие в общественной жизни города. В 1920–1921 гг. он являлся председателем научных совещаний военных врачей и членом Эпидемического бюро в Саратове, консультантом в госпитале Красного Креста имени Луначарского, состоял членом двух научных обществ – Общества русских врачей в Петрограде и Общества внутренней медицины в Саратове.

Дальнейшая научно-педагогическая деятельность Гранстрема протекала следующим образом: с 26 декабря 1921 г. по 4 марта 1926 г. возглавлял кафедру госпитальной хирургии, после чего, навсегда расставшись с Саратовом, переехал в Баку в Азербайджанский государственный университет имени В. И. Ленина; 11 февраля 1927 г. был назначен профессором Ленинградской Военно-медицинской академии, где и работал последние годы до выхода в отставку.

Семья Василенко переехала в Ташкент в 1921 году, по-видимому, в августе. Был в этом же году зачислен на четвертый курс медицинского факультета Средне-Азиатского университета. Один год из-за революционных событий отпал, обучения не было.

В 1923 году закончил САГУ, это был второй выпуск. Первый был в 1922 году. Выпуски были маленькие, так вместе с Львом Доминиковичем выпустилось всего 12 человек.

Уровень преподавателей САГУ был очень высок. Потому что приехала из Москвы по декрету Ленина ведущая профессура и приглашены на преподавание выдающие медики, работавшие здесь в Средней Азии. Среди них был профессор Боровский, ведущий главный хирург госпиталя, который сейчас носит его имя, Войно-Ясенецкий, который работал в городской больнице неотложной помощи, расположенной на улице Жуковского (сейчас там больница Главташкентстроя). Он получил в заведывание кафедру топографической анатомии с оперативной хирургией. Клинической хирургической кафедрой Войно-Ясенецкий никогда не заведовал. Он много оперировал. Но, по словам Льва Доминиковича (в разрез с книгой Поповского, где он описан блестящим и широко оперирующим хирургом), этого не было. Он стал знатоком гнойной хирургии, потому что глубоко знал топографическую анатомию, выпустил «Очерки гнойной хирургии», за что получил Сталинскую премию первой степени. Войно-Ясенецкий очень грубо оперировал. Оперировал в рясе, в операционной была икона. Перед тем как приступить к операции читал молитву и крестился. Техника оперативная была грубая. Большие разрезы, нещадящее обращение с тканями. Скажем, говорил: «Нужно освежить края раны» и ножницами отстригал ленты из ткани вокруг раны. В свое время Лев Доминикович прекрасно сдал Войно-Ясенецкому топографическую анатомию и оперативную хирургию. По учебе больше он с ним не сталкивался. Потом, может быть, и были конфликты с Войно-Ясенецким (правда сведений об этом нет), потому что Лев Доминикович был очень быстрорастущими уверенным хирургом. По его оперативному журналу 1927 года, когда у него был всего четырехлетний оперативный стаж, а он молодой врач, Василенко работал на уровне ведущего профессора-хирурга того времени.

Студентов до операции, как и сейчас, не допускали. Была производственная практика, на которой они получали какие-то навыки. Количество часов практических занятий было меньше, чем во времена Георгия Львовича. Недипломированный врач мог быть только ассистентом, самостоятельно оперировать он не мог.

Василенко много читал медицинской литературы, делал выписки, записывал истории своих больных с анализом ошибок  и своих действий. И в то же время ничто человеческое ему было не чуждо. Прекрасный, разносторонне развитый молодой человек.

Лев Доминикович был любимым учеником Петра Фокича Боровского. Он выделил его еще в студенческие годы. После окончания университета Лев Доминикович получил два предложения: от Боровского занять место ординатора в хирургической клинике и от Моисея Ильича Слонима, ведущего терапевта, занять место ординатора в его клинике. Василенко выбрал хирургию. Слоним был блестящим терапевтом, но хирургия перевесила.

Отдельно нужно упомянуть Петра Фоича Боровского. Это величина мирового масштаба, первооткрыватель возбудителя пендинской язвы.

Боровский на фронте в Первую мировую не был. Был женат на дочери ссыльного революционера. За это в какой-то степени был опальным и был послан в Среднюю Азию, где и провел оставшуюся жизнь. Руководитель Боровского в Санкт-Петербургской военно-медицинской академии профессор Ратимов из-за боязни тоже попасть в опалу не похлопотал за выдающегося студента и молча созерцал, как Боровского сослали на работу в глубокую периферию в Маргиланский госпиталь, куда он добирался на верблюдах.

Боровский выделял Василено среди студентов за тягу  знаниям, упорство и легкое усвоение материала. Лев Доминиович стал его любимым студентом, а потом и соратником.

Лев Доминикович был очень восприимчивым. Боровский ему очень много поручал и доверял. Рано допустил к операционной деятельности. Лет через пять лет, будучи молодым ассистентом, ему Боровский поручил прооперировать свой кровоточащий геморрой. На зависть всем ассистентам, доцентам и титулованным старым хирургам, что вызвало сильную ревность, ожесточение и осложнило в известной степени дальнейшую судьбу Льва Доминиковича. Но он как-то относился к этому совершенно безразлично и чихал на это. Василенко был абсолютно независимым в суждениях и поведении, ни от кого не зависел. Всегда высказывал напрямую свое мнение. Ему было абсолютно все равно, был ли это директор института, министр, работник ЦК партии и так далее. Всегда рубил правду матку. За это его боялись, уважали и недолюбливали.

Боровский умер в 1932 году от разрыва склеротической аневризмы аорты. У Петра Фокича было такое правило, что он ежедневно делал вечерний обход клиники. Приезжал за ним университетский экипаж, и он на нем в 7-8 часов приезжал осматривать больных. Там был и дежурный врач. Но профессор всегда приезжал сам на осмотр. Перед клиникой были вырыты траншеи. Боровский оступился и упал. У него произошел надрыв расслаивающейся аневризмы аорты, и он умер. Если бы не падение он бы еще прожил долго.

После него заведование клиникой принял профессор доктор медицины Астров Михаил Сергеевич. С ним у Лев Доминикович всегда были хорошие отношения, не смотря на то, что Астров не занимался большой хирургией.

Василенко начал научную деятельность в клинике Боровского. Петр Фокич относился к тому типу старых руководителей (это перенял у него и Лев Доминикович), которые всячески приветствовали научную самостоятельность любого врача. И очень радовался, когда врач или ординатор или ассистент, приносили ему самостоятельно задуманную и выполненную работу. Боровский никогда в своей жизни не ставил своей подписи в соавторстве. Что в дальнейшем делал и Лев Доминикович (в случаях, когда не принимал непосредственного участия в разработке темы). Когда он профессорствовал и руководил, он был чрезвычайно рад и приветствовал выбор сотрудником самим темы научной работы. Считая, что тема, выбранная и выработанная самим диссертантом, будет обязательно завершена, и будет завершена на высоком уровне, потому что это плод собственной задумки и собственного труда диссертанта. Но помимо этого он и темы давал, но всегда приветствовал самостоятельное рождение темы.

Сокурсниками Василенко были известный акушер-гинеколог Бухгалтер Ревекка Иудовна. Она была знаменита на весь Ташкент и за пределами его. Узбеков в группе не было. Там же был друг Льва Доминиковича Николай Викторович Борисов, ставший хорошим хирургом. Они дружили в студенчестве. И потом эта дружба продолжалась до войны. После войны жизнь разбросала их. Они не переписывались. Борисов осел в Свердловске. Войну окончил генерал-майором. В голодные 1932-33 годы семья Василенко выезжала в Краснослободск Мордовской АССР, где практиковал Борисов. Отдыхали там и привозили оттуда продукты. Там он общался с Борисовым, часто бывал у них в доме. Приходил вместе с ним в больницу, где Николай Викторович заведовал хирургическим отделением. Оперировали вместе.

П.Ф. Боровский в центре среди сотрудников Госпитальной хирургической клиники. Первый справа во втором ряду Л.Д.Василенко. Первая справа в третьем ряду М.И. Василенко (Улановская).

Никто из его группы, кроме Льва Доминиковича, в профессора не вышел.

В САГУ работал Астров, бывший семинарист. Разуверившийся в бога, поступил на медфак Московского университета, окончил его и работал в клинике у выдающегося русского хирурга Мартынова А.В. И всегда во всех лекциях вспоминал его. «В девятьсот осьмом году в клинике у Мартынова» и т.д. Как семинарист говорил: «Осьмой». Хирургом был в Первую мировую войну. Защитил докторскую диссертацию.

Астров оказался в Ташкенте уже после мировой войны с докторской степенью. Георгий Львович не помнит тему диссертации. Его слова: «То ли черепные травмы, то ли хирургическое лечение геморроя». Астров шутил: «Каждый уважающий себя хирург должен в хирургии оставить свой способ операции по поводу геморроя». И действительно в литературе известен способ операции геморроя по Астрову. Он был твердым средним хирургом. Не лез в большую хирургию (желудочную, грудную и т.д.), но мог оперировать все. Все, что должен делать профессор, он делал. В его исполнении Георгий Львович, будучи студентом, видел показательную операцию грыжесечения. С пояснениями, детальнейшими анатомическими, со сравнительной оценкой способов, с анализом, почему выбран этот способ. Операция была проведена блестяще. Пояснения были блестящими. Он был очень образованным медиком.

Боровский как хирург был выше. Он брался за все. И, пожалуй, из всех учеников, которые превзошли его, был Лев Доминикович.

Астров был демократическим человеком, порядочным, никому не делавшим подлостей, не препятствующим самостоятельной работе сотрудников. И, уже работая у Астрова, Лев Доминикович доцентом написал серию работ по хирургии желчных путей. Завершающая большая работа была опубликована в «Вестнике хирургии», и которая была приравнена к кандидатской диссертации. За это он получил кандидатскую степень без защиты. И ни в одной из этих работ нет подписи Астрова.

Фактически все эти работы по хирургии желчных путей были выполнены на материале клиники Боровского, которой заведовал Астров, и практически по нынешним понятиям Астров был руководителем этой тематики. Но кандидатская диссертация не была написана. А по совокупности работ по хирургии желчных путей Лев Доминикович была присвоена степень кандидата медицинских наук без защиты диссертации. По-видимому, Лев Доминикович знал, что это вопрос решенный, и он тогда уже работал над докторской диссертацией. Проводил экспериментальные исследования, анатомические исследования на трупах, клинические наблюдения. И это вылилось в докторскую диссертацию «Клиника повреждений мочевого пузыря», которую он защитил в мае 1937 года. Фактически Астров тоже был руководителем этой диссертации. Но на докторской диссертации в то время не писался руководитель, а писался консультант. Эта докторская диссертация выполнена в клинике Астрова, который сыграл очень большую роль в очень трудной сложной скандальной и т.д. диссертации. Впоследствии Василенко Л.Д. издал избранные труды Астрова со своей статьей о жизни и научных работах Астрова.

Защита докторской диссертации шла с трех часов дня до десяти часов вечера. Причина: тридцативосьмилетний хирург доцент вдруг вышел защищать докторскую диссертацию, опередил всех остальных, оперировал лучше и шире других хирургов. Был предмет зависти и т.д. Иван Иванович Орлов, сам блестящий хирург, первый министр здравоохранения Узбекистана, родоначальник нейрохирургии Узбекистана, относился очень ревностно ко Льву Доминиковичу и не любил его. Считал его выскочкой. И всячески где только мог не лестно отзывался о нем. Орлов был официальным оппонентом на защите докторской диссертации у Льва Доминиковича. Оппонентов назначил ученый совет. И ученый совет был настроен негативно. Лев Доминикович пошел на защиту с двумя отрицательными отзывами из трех. Не смотря на то, что тема была «Клиника повреждения мочевого пузыря» одним официальным оппонентов был профессор Морковин — судебно-медицинский эксперт. Так как это была урологическая тема, то другим оппонентом был уролог профессор Введенский. Отрицательные отзывы дали Орлов и Морковин. Введенский как уролог одобрил, так как был предложен новый способ экстраперитонизации мочевого пузыря.

Популярное разъяснение диссертации. Швы на мочевом пузыре, как бы они не накладывались, были не надежны — тонкая ткань. Но главное —  постоянно контактирует с операционной раной моча, которая агрессивным воздействием разрушает, разъедает слизистую. И в большом числе случаев ушитые раны на мочевом пузыре расходятся, что способствует развитию мочевого перитонита. Лев Доминикович предложил методику, которая исключала при недостаточной прочности  швов их расхождения и в результате чего развития разлитого мочевого перитонита. Он делал вертикальный разрез брюшины, а затем над лоном шли разрезы брюшины вбок. Получались два лоскута, которые он сшивал позади мочевого пузыря. Таким образом, ушитая рана мочевого пузыря оказывалась вне брюшной полости, была изолирована зона повреждения. Если перитонит возникал, то он не шел в брюшную полость, а возникал мочевой свищ, который потом сам зарастал. В этом и была новизна предложенной методики. Т.е. образовывалась еще одна полость, сообщающаяся с окружающей средой через марлевый тампон, чтобы скапливающийся гной и раневое выделение там не задерживались. Больной при неблагоприятном исходе уже не погибал от мочевых затеков и перитонита.

Орлов утверждал, что никакой новизны нет. Ни новой идеи, ни новой методики. Исследование поверхностные, анатомические данные недостаточные. Ему вторил Морковин, который в этом деле не понимал, но, по видимому, недолюбливавший Льва Доминиковича. И только уролог, как профессионал, дал положительное заключение. На защите от начала и до конца сидел отец — Доминик Георгиевич.

Вначале выступил докладчик. Потом были отзывы официальных оппонентов. Потом отзывы неофициальных оппонентов. Потом прения, обсуждения, споры, ругачка. Защита затянулась на семь часов. Ученому совету нужно было голосовать. Астров высокообразованный медик не обладал ораторскими способностями, но обозленный поведением Орлова и Морковина блестяще выступил на защите как научный консультант. Его выступление сыграло определенную положительную роль, потому что он культурно и профессионально разложил на обе лопатки Орлова и Морковина. Потом выступил уролог Фракман, будущий профессор, который тоже дал положительную оценку. Короче говоря, когда дело подошло к голосованию из зала пошли положительные отзывы людей, которые понимают проблему.

Один из выступавших сказал: «Почему выступает судебно-медицинский эксперт и зачем он вообще здесь нужен на защите. Его место не здесь. Он в этом деле ничего не понимает. Дает отрицательный отзыв по разделу, в котором он ничего не смыслит». По-видимому, смутившийся Морковин сказал, что он меняет свое мнение и дает положительный отзыв. Растерявшийся обозленный Орлов сказал: «В таком случае я тоже за». И на этом перешли к голосованию. По результатам голосования диссертацию засчитали. Но отрицательные официальные отзывы были направлены вместе с другими материалами по защите в ВАК (Высшая аттестационная комиссия в Москве – она утверждала все диссертации). И Льва Доминиковича долго не утверждали в докторской степени, практически два года. Василенко сам в Москву не поехал. А в 1939 году Астров был в командировке в Москве и там встречался с ведущим советским урологом академиком Хольцовым. Астров был у него с диссертацией Льва Доминиковича, которая была выпущена как монография. Ознакомил его со всей этой возней, которая была вокруг защиты. Ознакомил его с этими отзывами. Уже приближалась война, и в предисловии к монографии Василенко писал, что империалистическая война неизбежна и выработка разумной тактики при повреждении мочевого пузыря полевым хирургам необходима. Хольцов, ознакомившись с этим, дал очень положительный отзыв как рецензент ВАКа, и его слово было решающим. И где-то в апреле-мае 1939 года Лев Доминикович получил подтверждение о присвоении докторской степени. А в 1940 году ему было присвоено звание профессора.

Представляете себе: молодой 40 летний человек за два года получил звание кандидата и защитил докторскую диссертацию, да еще зав онкологической клиникой, да одна за одной научные публикации в медицинских журналах, в том числе и центральных, да постоянные просьбы высокопоставленных чиновников прооперировать себя или родственника, да известность и слава не только в медицинских кругах, но и в народе… Завистники, у которых на это в лучшем случае ушли десятилетия, исходили злостью. Извечная парадигма Моцарт-Сальери. Грустно, но в человечестве армия сальери стремиться уничтожить, замарать, дискредитировать талант во всех областях человеческой деятельности: искусстве, медицине, науке и везде. И сколько сальери пришлось встретить Василенко за свою жизнь, особенно в старости.

Несколько слов о стиле и методах научной работы в 20-30 годы. Уже в молодые годы, первые годы его работы в медицине, у Льва Доминиковича появилось несколько научных работ, каждая из которых могла претендовать на патент. Это создание костного замка при лечении переломов, несрастающихся переломов, ложных суставов. Позже была модификация иссечения угла рта при раке рта с распланировкой пластических лоскутов, которые полностью замещали дефект и формировали новый угол рта вместе с губой, и целый ряд других предложений. Научной работой он занимался довольно интересно. О чем-то думал, прохаживаясь, что-то читал, что-то смотрел, что-то листал. Дома ни с кем не разговаривал. Был погружен в свои мысли. Это продолжалось несколько дней или несколько недель. Потом садился и писал. И сразу появлялась новая работа, без черновиков начистовую. Он был Моцартом хирургии. Работал и в анатомичке. Так вопросы экстраперитонизации мочевого пузыря вначале опробовались на трупах. Тогда работали многие будущие ведущие хирурги (Лев Доминикович, профессор Масумов, профессор Геллер). Масумов ученик Орлова, который потом перешел на его место в клинику Астрова. Они по совместительству преподавали анатомию, это помимо всего давало какой-то приработок, хоть полставки. Это все позволило им в дальнейшем прекрасно знать анатомию во всех деталях и использовать при планировании и проведении операций. С Львом Доминиковичем Георгию Львовичу не приходилось беседовать на анатомические темы, а Масумов, когда утром проводил утренние конференции, при необходимости пользовался цветными мелками и на доске чертил схему сосудов, мышц, нервов и так далее. Все это помнилось, использовалось и учитывалось при выполнении операций.

У Льва Доминковича было много научных трудов и статей. Но конечно многого он не описал – слишком много у него было идей и мыслей.

В то время монографической литературы выпускалось довольно мало. Шла в основном периодика. Это был «Хирургический архив», широко признанный и известный в Европе и ряд других изданий. Отечественной литературы было мало, а зарубежную можно было посмотреть в библиотеке. Все медицинские институты имели тогда средства для выписывания литературы. Зарубежная литература покупалась. Какая-то сумма выделялась, пусть и не очень большая. Так как Лев Доминикович немецкую и французскую литературу читал без словаря, то библиотечным материалом спокойно пользовался. Был период, когда в Доме ученых он изучал английский язык на курсах. Английский язык ему изучать было просто, зная латинский, немецкий и французский. Но курсы как-то распались, и изучение прекратилось. В архиве Льва Доминиковича сохранились подшивки всех хирургических журналов СССР последнего времени, было много книг по хирургии и онкологии на немецком и французском языках.

Василенко знал прекрасно французский, хуже немецкий. Прилично знал польский. Мог красочно материться по-польски. Откуда он знал польский мат неизвестно. Вряд ли его обучил этому Доминик Георгиевич.  От деда никогда Георгий Львович не слышал ни одного ругательного слова, ни по-русски, ни по-польски. Дед был очень выдержанным человеком.

Юлиан Доминикович тоже  выбрал профессию врача, глядя на своего старшего брата, которого любил и уважал за необыкновенную даровитость, академическую наклонность ума. Юлиан стал очень хорошим хирургом-отоларингологом, освоившим уникальные микрохирургические технологии. Он был самым талантливым и разносторонне одаренным среди братьев. Может быть, более талантливым был рано погибший старший брат Георгий. Но нам не дано это узнать.

Институты и клиники в те года на лето распускались. Это продолжалось вплоть до 1931-32-го года. 1-го мая все клиники ТашМИ закрывались, больные выписывались, и врачи выходили в неоплачиваемый отпуск до 1-го сентября. Поэтому они вынуждены были заранее подыскивать себе место работы на все летние месяцы. Лев Доминикович тогда работал в больнице Коканда. Бывало, он заведовал целой больницей, в отдельные годы только хирургическим отделением. Судя по не полной копии операционного журнала Кокандской больницы за лето 1927 года, когда Лев Доминикович был там хирургом, было видно, что операционная работа проводилась большая. Были дни, когда он проводил семь операций в день. Причем хирург, имевший не полных четыре года стажа, работал на уровне ведущего профессора хирургии. Это явствует по характеру выполненных операций. Были им выполнены в Коканде в 1927 году штифтование гвоздем при переломе шейки бедра (это тогда была вообще редкость, и методика была еще не до конца разработана). Операции эхинококка печени, эхинококка легкого, удаление фибромы на голосовых связках у ребенка пяти лет (сопровождавшееся наложением трахеостомы, потом раскрытие гортани, работал в открытую и удалил фиброму с голосовых связок). Мальчишка потом поправился. Эта операция требует очень нежного обращения с голосовыми связками. Если будет травмирована слизистая или не дай бог лежащие под ней истинные мышцы голосовых связок, то голос навсегда остался бы в лучшем случае сиплым, а то и вообще пропал бы.

Мария Ивановна Василенко (в девичестве Мария Яновна Улановская) в 1917 году окончила Московскую гимназию, прошла курсы медсестер и поехала на Западный фронт. Работала в госпиталях и санитарных поездах. В 1918 году ее направили на борьбу с эпидемией тифа и холеры в области Среднего Поволжья. А в 1919 году уже Совнаркомом (Туркестан был свободен, и там была установлена Советская власть) она была командирована в Туркестанский край в Ташкент на борьбу с эпидемией холеры, брюшного тифа, дизентерии и так далее. Тогда же в 1919 году по декрету Ленина был открыт Среднеазиатский университет с медицинским факультетом. И она, как опытная медицинская сестра, была переведена на работу в клинику Боровского, где была у него старшей операционной сестрой. А в 1923 году Боровский пригласил в свою клинику Василенко. Вот там он и познакомился с Марией Яновной Улановской (по-польски Мария Янина). Поженились в 1926 году. Наверное, главным была национальная близость, как говорила племянница Татьяна, «Гжечество» (что это такое я не знаю). Они между собой говорили тайком по-польски. Польский язык был от Доминика Георгиевича.

Сближали их польские корни, работа. Мария Ивановна была не дурна собой. Сама она рассказывала и ее подруги, что была отчаянной  сумасбродкой. Очень веселым и жизнерадостным человеком. В школе была хулиганистой, так что ей снижали за поведение оценки, что было ЧП в гимназии. Ну а потом она тяжело переболела и брюшным тифом и дизентерией и посему всю жизнь маялась животом. И, по-видимому, это наложило определенный отпечаток на ее характер, и все отрицательные черты ее характера выплыли и закрепились. Ну а потом сблизило их то, что она прекрасная медсестра, окончившая гимназию, знавшая латынь, немножко греческий, немножко французский, немножко немецкий. Преподавание языков в женских гимназиях было поставлено хуже. По тем временам она была образованным человеком. И может быть из всех женщин, которые были в клинике, она была самая образованная.

Между братьями Василенко была договоренность: у кого рождается первым сын, его называют именем умершего старшего брата. Далее сыновьям даются имена остальных братьев. Так появился Георгий Львович.

У среднего брата потом тоже родился сын, его назвали Львом. Если бы у Юлиана родился сын, то его назвали бы Владиславом. Но родилась дочь, которую он назвал Татьяна. Когда она родилась в 1937 году, Юлиан был еще в форме военного врача. Он прибежал домой и говорит своему отцу Доминику Георгиевичу: «Ну, дед поздравь меня. У меня родился мальчик по имени Настя». Но девочку назвали Татьяна.

Доминик Георгиевич и Мария Михайловна первое время отнеслись к невесте Марии Ивановне не больно приязненно. У них никогда не было близких отношений. С Домиником Георгиевичем было проще. Тот помогал ей учиться на факультете иностранных языков, используя свои хорошие знания немецкого языка. И в годы войны Мария Ивановна ухаживала за Домиником Георгиевичем. Мария Михайловна имела довольно норовистый характер, и с ней Марии Ивановне было трудно. Когда Георгий Львович женился на Елене Алексеевне Зуевой, у той сложились хорошие отношения с Марией Михайловной. А с Марией Ивановной так и не наладились, это было не возможно из-за особенностей ее характера. Мария Михайловна всегда хотела чем-то угодить Елене Алексеевне, чем-то помочь.

 Года далеко не облагораживают человека. Хорошее стирается, а негатив множится и выплывает наверх. Поглощенность своей хронической болезнью (гастрит) ожесточили Марию Ивановну. Она стала язвительной и желчной. Бывали случаи, когда она встречала мужа у дверей с ночным горшком, показывала содержимое со словами: «Левочка, сегодня опять с подливой». Для несведущих объясняю: с подливой, значит, в каловой массе есть жидкая фракция. И это тоже послужило причиной ухода Льва Доминиковича к другой.

По-видимому, они жили с Марией вначале в гражданском браке. А потом, когда должен был появиться Георгий Львович, где-то в августе-сентябре зарегистрировали брак. В декабре родился сын Георгий. Сын был желанный и любимый. Он рос болезненным мальчиком, от чего был еще более любим. Лев Доминикович звал его на польский манер Юрча. До последних дней жизни он помогал сыну и его семье материально.

21\VIII-1927г. Лев с Георгием

После окончания САГУ, чтобы финансово поправить дела семьи Лев Доминикович вынужден был на летних каникулах работать в Коканде в железнодорожной больнице.

Когда клиники ТашМИ стали функционировать круглогодично (1931-32 год), в Коканде Василенко не мог уже работать, там выездная работа на один день была не нужна. Тогда он по воскресеньям выезжал в Сары-Агач, это Южный Казахстан. На поезде доезжал до станции Келес. От Келеса он ехал на больничной подводе, которая подавалась к прибытию поезда. Иногда подавалась верховая лошадь. До больницы он ехал километров 5-10. В субботу он туда уезжал, в воскресенье там проводил операционный день. Вечером в воскресенье он выезжал и поздно вечером приезжал в Ташкент. В понедельник шел на основную работу.

В Сары-Агаче он познакомился с терапевтом Михаилом Амбарцумовичем Саркисовым, очень способным толковым человеком, с которым Льва Доминиковича долгие годы связывали дружеские отношения. И, не смотря на то, что они были большими друзьями, и разница в возрасте была не большая, на ты они так и не перешли. Он называл его Михаил Амбарцумович, тот его Лев Доминикович. Иногда в шутку называл Доминиче Лев. Василенко, так как в Сары-Агаче хирургов не было, приглашал в ассистенты Саркисова, которого совратил с терапевтической стези. И тот стал прекрасным хирургом, который прошел всю войну хирургом в медсанбате, потом главным хирургом армии, потом в специализированных госпиталях. Саркисов привез громадный материал по ранениям бедра и крупных сосудов, защитил кандидатскую диссертацию. А материалов этой диссертации хватило бы на докторскую. Но тогда не перескакивали при защите и не давали сразу докторскую, хотя она по всем параметрам на нее тянула. Потом он уехал в Ленинград в военно-медицинскую академию.

Когда сын Георгий был совсем маленьким, выезжали в Бурчмуллу втроем на то время, сколько можно было. Первый раз Георгия Львовича вывозили в Бурчмуллу, когда он заболел острой кишечной инфекцией, когда ему было год с чем-то. В Ташкенте уже не надеялись его спасти. Наняли арбу и ехали до Чимгана 14 часов, потом всю ночь до Бурчмуллы. Утром, когда приехали в Бурчмуллу, понос закончился. Тогда месяц или полтора они жили в Бурчмулле. В этот год Лев Доминикович, наверное, не ездил в Коканд.

Клан Василенко: Доминик Георгиевич, Владислав, Мария Михайловна, Юлиан, Лев.

В 1932-34 годах во многих областях Советского Союза был голод. Захватил он и благодатную Среднюю Азию. В Ташкент ринулось громадное количество голодающего населения, которое прокормиться здесь не могло. Люди умирали от голода на улице. Была умеренная вспышка сыпного тифа. Но как-то так обошлось. Тогда в 1932-33 годах Василенки выезжали в Мордовскую АССР на станцию Ковылкино, от которой до города Краснослободска было верст 40. Проделывали этот путь на крестьянской телеге. В этом городе заведовал хирургическим отделением одногруппник Льва Доминиковича Николай Викторович Борисов. Это был типично среднерусский городок со своей интеллигенцией. Василенко  поддерживал переписку с Борисовым, и, списавшись, поехал туда на лето. Там всего было в достатке. Голод не коснулся этих мест. Приобретались оцинкованные бидоны. Туда заливали топленое масло. Бидоны потом запаивали. Жили Василенки все эти годы у одной и той же хозяйки, которую тоже звали Мария Ивановна. Хозяйка была мастерица на все руки, умела готовить сыр. Под ее руководством мать Георгия Львовича варила сыр. Вывозили в Ташкент 4-5 громадных головок сыра, каждый весом килограмм по пять. Сыр перед дорогой упаковывали. Это все являлось подспорьем в голодном Ташкенте. И масла, которое здесь заготавливалось, хватало на весь год. Лев Доминикович рассказывал, что тогда ассистентская ставка была довольно низкой 111 рублей. Поэтому обязательно нужно было подрабатывать.

Воскресный сбор Василенков у Доминика на Папанина. Слева направо: Сидят Владислав, Юлиан. Дети Лев, Георгий. Стоят Мария Михайловна, Доминик, Мария Ивановна, Лев, Людмила жена Юлиана.

Вначале подрабатывал в Коканде, потом в Сары-Агаче. Еще им разрешено было подрабатывать на станции выездной скорой помощи. Станция была одна на весь город. Лев Доминикович рассказывал, что там происходил конкурсный отбор. В комиссии сидели: профессор Боровский, профессор Слоним, профессор Мирочник, травматологи, патофизиологи и так далее. И претендующим на работу выездного врача устраивался настоящий экзамен: теоретический и практический. Кто выдерживал экзамен по заключению комиссии, получал право занимать должность выездного врача скорой помощи. Днем Лев Доминикович работал в клинике, а ночные дежурства на скорой помощи. Тогда было несколько машин скорой помощи. По заявке, поданной любым способом, выезжали к больному. С недостатком телефонов вызовов было поменьше. Однако все вызовы были тяжелыми, из-за того, что были поздними. Это давало колоссальную школу в оказании неотложной помощи. Частной практикой не занимался. Никогда никакого приема он не вел. Мздоимством не занимался. Не вымогал ничего у больных. Но в 60-х деньги брал, если пациент сам ему давал. Это тогда было уже довольно распространено. Они воспитывались в атмосфере дореволюционной платной медицины, когда гонорар врачу был естественен. До революции врач, получающий небольшую зарплату, имел свой участок частной практики, которая его прилично финансово обеспечивала. В Ташкенте были прекрасные земские врачи, частнопрактикующие, например доктор Козак Федосий Иванович — универсальный терапевт, у которого была большая практика по всему району. Лев Доминикович уважал его как врача, и он был другом семьи. При советской власти частную практику запретили.

Операционная районной больницы. Оперирует Василенко Л.Д. Около 1935 г.

Вначале семья Василенко ютилась в однокомнатной квартире в доме 12. Дом когда-то принадлежал одним хозяевам. А в то время там жило уже четыре семьи. В момент начала войны Василенки жили на Уездной 8, где занимали убогую квартиру уже из двух комнат. Это были так называемые жактовские квартиры (принадлежащие государству). Приятельницей Марии Ивановны была полька Ванда Ищенко. Жили здесь же недалеко. И она предложила Марии Ивановне поменять старую квартиру на двухкомнатную. Лев Доминикович некогда было этим заниматься. Мария Ивановна училась вечером, день у нее был свободен. Она и занималась оформлением документов по обмену. Но встретилась с препятствием в лице работников райисполкома и горисполкома. Ей посоветовали обратиться к Юлдашу Ахунбабаеву, жившему на улице Орджоникидзе (там теперь его музей). В воскресный день Мария Ивановна пошла в дом к Юлдашу Ахунбабаеву. Тогда ни записи на прием не было, ничего подобного. Просто пошла. Там была охрана. В летнее время милицейская будка. Один милиционер. Мария Ивановна подошла к нему. Милиционер спросил: «Вы к кому?». Мария Ивановна говорит: «Я к Юлдашу Ахунбабаеву». «По какому вопросу?». Мария Ивановна объяснила. Постовой милиционер был достаточно грамотным и разумным. Председателя ЦИК Узбекистана и заместителя Председателя ЦИКа СССР абы-кто охранять не будет. Он зашел во двор, через несколько минут вернулся. И сказал: «Пожалуйста, проходите. Юлдаш-ака вас ждет». Мария Ивановна вошла. Юлдаш Ахунбабаев сидел на террасе. Там был айван. На айване столик-дастархан небольшой. На столе стоял чай, домашнее печенье и еще что-то из кондитерских изделий, конфеты. Он усадил и угостил Марию Ивановну чаем и спросил: «По какому вопросу вы обращаетесь?». Мария Ивановна сжато и кратко объяснила суть дела. Сказала кто ее муж, кто она (а тогда она училась в институте). Это был 1935 год. Он сказал: «Хорошо. Вопрос будет решен». И, буквально, через несколько дней пришло указание разрешить обмен. И летом 1935 года обмен состоялся.

Больница скорой помощи на улице Жуковского

В 1936 году Георгий Львович заболел скарлатиной. Так как большая комната была без окон, то его мать пошла к соседям (Мария Ивановна хорошо ладила с соседями, хотя и была мало контактным человеком). Соседи Прохоровы приятные люди. У них был сад. Они отнеслись с пониманием к Марии Ивановне и разрешили пробить во двор окно. Но сказали, что, так как иногда они ходят полураздетыми, то просят, чтобы окно на две трети было закрыто занавеской. Это пожелание всегда свято выполнялось.

В том доме у них была терраса, представлявшая собой углубленную нишу. На эту террасу выходили окна из подсобного помещения старых дореволюционных хозяев. На эту же террасу выходили окна другой квартиры.

Лев Доминикович до 1941 года был директором онкологической клиники. Вначале это был онкологический институт УзИЭМа.

Директором Узбекского института экспериментальной медицины был Кузнецов, Лев Доминикович в 1935 году пришел на работу в онкологию. Раковый институт выделился в отдельную единицу. Он был первым директором раковой клиники. Потом раковый институт слился с ТашМИ и стал раковой клиникой ТашМИ, и Василенко Л.Д. станет заведующим. Ушел он туда с доцентского места клиники Астрова. Масумов был ассистентом у Орлова и претендовал на старое мест Василенко. Частенько, обладая колоссальной физической силой и владея приемами персидской борьбы, подойдет, сожмет руку или пальцем ткнет в ребро и скажет: «Лев, когда доцентское место уступишь? Давай скорее в раковый институт переходи».

Почему он ушел в онкологию? Его интересовала самостоятельная работа. Онкология в то время не была возглавлена. Онкология в какой-то мере существовала, но в каком-то не оформленном виде. Были гинекологи-онкологи. Была хирург Елисеева. Мейке тогда уже рентгенологом работала. Но все это тогда не было организационно оформлено. Он возглавил тогда онкологию. Организационно это было оформлено созданием УзИЭМа. Это было многопрофильное заведение, одним из направлений которого была онкология. Как терапевт там работал будущий профессор медик Карамян. Он изучал действие яда среднеазиатских змей. Остановился на яде кобры. Лечение было направлено на облегчение страдания неинкурабельных безнадежных больных. Он получил очищенный яд кобры, вводил его онкологическим больным, снимал болевой синдром, на многие месяцы облегчал их участь. Карамян потом с успехом защитил на эту тему докторскую диссертацию. На долгие годы он стал другом Льва Доминиковича.

В онкологии Василенко Л.Д. был совершенно самостоятелен. Он встал во главе онкологической помощи Узбекистана. Надо сказать, что те люди, которые работали там до него, встретили его афронтом, саботажем, не делились ни чем. У гинекологов был какой-то запас радиоактивного вещества в иглах. Этим радием обкалывали при раке шейки матки и так далее. Или вводили аппликационно, таинственно говоря, что это особый состав. В конце концов, Лев Доминикович вывел их на чистую воду, когда поднял научную литературу и прочитал, что это смесь воска с опилками, куда вставлялась игла радия. Когда он это обнародовал, то сказал: «Хватит валять дурака». Он задавил их своим интеллектом. Читал он много, запоминал с первого раза. В памяти хранил очень много. И скоро он был признан ведущим не только хирургом, но и как общий онколог, онколог-гинеколог и т.д. Рентгенологами там были Мейке и консультировал Борис Николаевич Калмыков — наиболее крупный специалист в этой области того времени, когда в диагностике были только рентгеновские аппараты. Основатель рентгенологии Сергей Андреевич Молчанов профессор, он редко стоял за экраном, но был блестящим лектором, депутатом Верховного Совета СССР. А основным рентгенологом в клинике был Калмыков. Причем за экраном он видел то, что не видели другие. И причем было иногда так, что на операционном столе хирурги в т.ч. и Лев Доминикович не обнаруживали ничего. Калмыков говорил: «Рак желудка», а на операционном столе не обнаруживали. Т.е Борис Николаевич по каким-то еле заметным изменениям рельефа слизистой (кроме него это никто не мог) ставил диагноз рака желудка в начальной стадии. Рак был, а на ощупь и при операции его не обнаруживали. Хирурги зашивали, не оперируя желудок. Но потом спустя время у этого больного возникал уже заметный рак, подтверждающий диагноз Калмыкова.

Лев Доминикович не отбирал сотрудников. Он вошел в уже сложившийся коллектив. Он возглавил коллектив самостийно сложившийся в рамках УзИЭМа. Сотрудники отнеслись к нему насторожено и с недоверием. Они не считали его онкологом. Ну и возраст молодой — 36 лет. А все другие были старше. Кроме Мейке и Бориса Николаевича Калмыкова.

Лев Доминикович никогда не грубил сотрудникам, не шумел, не кричал, не повышал голос. Но порядок заводил строгий, имея школу Боровского. В предисловии к книге Постолова о Боровском Василенко пишет, что Боровский никогда в жизни не повышал голос, никогда не разговаривал громким голосом, никогда не устраивал разносы. Замечания за допущенные ошибки делал в вышей степени культурной форме. И любое его указание исполнялось с особой охотой и добросовестностью. Такая школа наложила отпечаток на стиль руководства Льва Доминиковича. Он никогда на сотрудников не повышал голос, не устраивал разнос. Но, к сожалению, такое руководство не все сотрудники в последующем понимали. И кое-кто в будущем через 15-20 лет поднимал склоки в клинике. И этим склочникам приходилось уходить. У Масумова, например, это сделать было не возможно. Потому, что там была железная «палочная» дисциплина. Это была организованная жесткость, а у Лев Доминикович была излишняя демократия. Георгий Львович эту демократию не приветствовал, и когда ему самому пришлось заведовать кафедрой, он был «умеренным демократом».

Если в коллектив попадал недобросовестный сотрудник, то коллектив сам выдавливал его.

Лев Доминикович к тому времени был уже вполне сложившимся хирургом. Может быть даже лучшим хирургом в Ташкенте, что вызывало зависть у других еще и потому, что он очень широко оперировал.

Сравнимыми по хирургическому таланту с ним были Масумов и Орлов, который ненавидел Василенко, считая его молодым выскочкой.

Когда в 1939 году Лев Доминикович с матерью Марией Михайловной и сыном Юрой попали в Новосибирск (они ехали на отдых в село Тальменку Алтайского края под Барнаулом, Мария Ивановна была на курорте в Ессентуках), в адресном бюро узнали их адрес: Октябрьская 40 квартира 8.  Там Георгий Львович познакомился с двоюродными сестрами отца Станиславой и Лелей. У Стаси детей не было, у Лели было две дочери, которых в свою очередь звали Лелей и Стасей.

В 1941 году в конце мая Лев Доминикович был избран в Киргизский Медицинский Институт на должность заведующего кафедрой госпитальной хирургии. И Василенки должны были переехать во Фрунзе (в Ташкенте он был директором раковой клиники, но свободной кафедры не было). Это было повышение, и он хотел этого. Потому что до 1935 года он многие годы занимался педагогической работой. Практические занятия вел и лекции читал. Это была его родная стихия. И он должен был до конца июня приехать во Фрунзе, представиться дирекции и утвердиться. И уже после объявления войны через день — через два он поехал во Фрунзе.

Известие о войне застало Василенков на новой квартире на Уездной 8. Война была неожиданной. Но Василенки восприняли ее с уверенностью в непобедимости и вооруженности Красной Армии. Этому способствовали выступления Ворошилова и пропаганда.

До летних отпусков Лев Доминикович должен был вступить в заведывание кафедрой во Фрунзе. И он вступил в заведывание. И до начала августа работал в должности заведующего кафедрой, знакомился с клиникой, оперировал. Но с военного учета не снялся и состоял на учете в Ташкенте. Поэтому в середине августа республиканский военкомат затребовал его возвращения в Ташкент. В конце августа он приехал сюда. В Ташкенте тогда были собраны все ведущие специалисты по многим специальностям. Из них была создана отдельная рота медицинского усиления. Там же был и Калмыков. Рота были перебазирована в Ашхабад. Этой осенью Иран был занят на половину советскими войсками, наполовину английскими.

До декабря 1941 года они были в Ашхабаде. Оперировал Василенко мало, только по вызовам, потому что не было там активных боевых действий. Иногда на самолете вылетал в Иран в Мешхед и т.д., нормальной оперативной работы не велось. Шла организационная работа. Обработка данных по организации санитарной службы. Там Василенко предложил обучаться вождению и освоил вождение грузовика ГАЗ – полуторки. Но потом к вождению он никогда не возвращался. Он перенес на фронте приступ глаукомы и утратил периферическое зрение, что исключало вождение.

Жили в Ашхабаде на казарменном положении. В сентябре он вызвал жену и сына к себе, и они пробыли там две недели. В Ашхабаде был друг Льва Доминиковича терапевт Августовский, который из-за травмы не подлежал призыву. У Августовского был свой дом, в котором и жили Василенки.

В Ашхабаде был и его друг Байдалов Федор Тихонович.

В декабре 1941 года Лев Доминикович приехал в Ташкент за назначением. И во второй половине декабря получил назначение на северо-западный участок фронта. Это Череповец, Тихвин Ленинградской области. Он был направлен в Череповецкую госпитальную базу. В тот момент Василенко был военврачом второго ранга. Две шпалы у него были в петлицах, что соответствовало теперешнему званию майора. В начале 1942 года ему было присвоено звание военврача первого ранга. И когда ввели погоны, это соответствовало званию подполковника.

В течение войны Лев Доминикович несколько раз отказывался от присвоения звания полковника, чем испортил отношения с вышестоящим кадровым медицинским начальством, которому никак было не понять, как человек может отказаться от высокого звания полковника. А у Лев Доминикович были такие соображения. Это был конец 1943 года. Советские войска переломили ход войны. Чувствовалось, что победа будет за нами. Судьба войны решена. Если бы он получил полковничье звание, то он мог бы демобилизоваться только по решению председателя Комитета Обороны, пост которого занимал Сталин. В армии как сугубо гражданский человек он быть не хотел. Его друг Байдалов получил полковничье звание. И еще на четыре года по окончании войны оставался главных хирургом Новосибирского военного госпиталя.

Лев Доминикович был в какой-то степени консервативным. При присвоении полковника нужно было искать соответствующую должность. Это означало переезды куда-то. И все прочее. Это в молодости до войны он спокойно переезжал во Фрунзе. По многим причинам теперь это ему не подходило. Здоровье было не то, да и кроме того здесь были его старые родители. А с профессиональной точки зрения Окружной госпиталь в Ташкенте был передовым медицинским учреждением. Работал на передовом уровне. Здесь в госпитале были произведены первые интубационные наркозы, причем, когда еще не было настоящих интубационных трубок. Но здесь он мог претендовать всего лишь на должность начальника отделения. Это должность полковника. Но к тому времени эта должность была занята. Нужно было перебираться в другое место. А перевозить всю семью было практически невозможно.

1943 год. Череповец

Официальная должность Лев Доминикович в Череповце была Главный Хирург Череповецкого узла госпиталей РЭП-95 (Распределительный эвакуационный пункт).

РЭП представлял собой громадное военное лечебное учреждение, которое принимало на себя гигантский поток раненых. В РЭП включались несколько госпиталей, эвакогоспиталей.

РЭП располагался на крупных железнодорожных узлах, с подъездными платформами, которые служили для сортировки раненых, где можно было принять сразу несколько тысяч раненых. Раненых на носилках выкладывали прямо на перрон, врачи производили сортировку. Из эвакогоспиталей выделялись на сортировку самые лучшие специалисты хирурги-травматологи, потому что на сортировку отводились считанные часы. За это время врач должен был поставить правильный диагноз и направить в соответствующий госпиталь.

Чтобы понять масштаб РЭПа, скажем, что в эвакогоспитале было от трех до пяти тысяч коек. А в РЭП входило несколько госпиталей. Лев Доминикович по должности был Главным Хирургом Череповецкого узла госпиталей РЭП-95, а фактически был ведущим хирургом госпитальной базы РЭП на 12 с половиной тысяч хирургических коек.

В его обязанности входило руководство хирургической работой и сама хирургическая работа. Административные вопросы решали его помощники.

Помогло ему то, что всеми этими вещами он занимался и ранее, правда, не в таком объеме.

Кстати, фотографии, приведенные в интернетовском материале «Труд и подвиг прифронтовых медиков», — подлинные фотографии РЭП-95.

Лев Доминикович на мирной довоенной работе теоретически и практически был готов к работе военно-полевого хирурга. Проработав хирургом в клинике ТашМИ, на скорой помощи, в больнице Коканда, Лев Доминикович проводил множество операций в один день. Он был и хирургом, и травматологом, и нейрохирургом, и сосудистым хирургом, он проварился в таком котле, что всесторонне опробовал все, что могла преподнести ему война в качестве операционного материала.

Лев Доминикович говорил, что было очень тяжело в первые месяцы, когда шли громадные потоки раненых. Часто неожиданно, незапланированно.

РЭП находился на расстоянии 200-300 километров от передовой. Василенко Л.Д. рассказывал, что хирурги иногда сутками не отходили от операционных столов. Были периоды в несколько суток постоянной работы со сном всего в два-три часа в сутки. Георгий Львович спрашивал: «А сколько операций максимально тебе пришлось выполнить за сутки». Немного подумав, Лев Доминикович ответил: «Был такой день, когда за сутки непрерывной работы я выполнил 18 операций». Надо сказать, что все эти 18 операций были не простые, панарициев среди них не было. В РЭП поступали тяжелые раненые, с которыми не могли справиться фронтовые медсанбаты, это были, как правило, обширные и множественные ранения (как говорят медики, сочетанные). Проходило довольно много времени от ранения до самой операции, у всех были большие кровопотери. И представить себе 18 операций такого объема и сложности подряд в течение суток не может себе даже талантливый теперешний хирург. Такая колоссальная нагрузка привела к тому, что у Лев Доминикович выработалась максимально экономная и быстрая техника, поражавшая всех, кто видел его послевоенные операции. Скажем, радикальная операция по поводу рака молочной железы, когда у больной отделяются все ткани от грудины почти до лопатки, бережно иссекаются ткани огромной опухоли, лимфатические подмышечные узлы и потом все оставшееся возвращается на место. Так вот такая операция в исполнении Василенко Л.Д. проходила в течение 30 минут. И это был не показной кураж, а тщательная, максимально бережная, продуманная операция, имевшая благоприятный исход еще и потому, что время травмирования было максимально сокращено.

Скорее всего, в РЭП Лев Доминикович выполнял основную и ответственную часть операции, а зашивание раны оставлял менее опытному хирургу, чтобы сэкономить свое время для следующего раненого, который был уже подан на другой, соседний операционный стол. Он начинал новую операцию, к которой присоединялись помощник с медсестрой, закончившие предыдущую операцию. Шла такая жестокая поточная работа. Зачастую после двух-трех суточной непрерывной работы в перерыве хирург присаживался и тут же мгновенно засыпал, причем так, что разбудить его уже было невозможно. Не помогали не тормошения, ни холодная вода. Человек спал, как мертвый. Когда стало ясно, что, работая в таком чудовищном режиме, хирурги выйдут окончательно из строя, Лев Доминикович приказал составить график работы каждого хирурга. В этом графике был предусмотрен обязательный ежесуточный сон не менее 6 часов с приемом пищи. В таком режиме они работали весь 1942 год. Был огромный поток раненых, и хоть были мобилизованы все пригодные к полевой хирургической работе врачи, они не справлялись с таким количеством раненых во время крупных войсковых операций. Потери были громадные. Шли тяжелейшие оборонительные бои с контратаками, ко всему прочему солдат не жалели.

1946, Ташкент.

Улучшив и оптимизировав организацию медицинской помощи в РЭП, удалось решить проблему своевременной и качественной операционной обработки раненых. Это победа организаторов полевой хирургии и самих хирургов.

Причем не зависимо от графика, если поступала большая партия раненых, будили тех хирургов, которые по графику спали.

Довольствие врачей было значительно хуже, чем у раненых. Однажды, оперируя в одном из госпиталей, Лев Доминикович обратил внимание на отечность лица его хирурга-помощника, верный и типичный признак белковой недостаточности питания. Это был Мешанин — хирург, родом из Коми. Потом Георгий Львович читал в прессе, что Мешанин стал ведущим хирургом Коми АССР, Героем Социалистического труда, а тогда был ведущим хирургом одного из госпиталей РЭПа. Василенко Л.Д. устроил руководству госпиталя разнос и потребовал, чтобы питание хирургов было полноценным. И с этого времени пристально следил за этим. По энергозатратам хирургическая работа приравнена к тяжелому физическому труду.

Квалификация персонала была разная. Но все они за время службы приобрели колоссальный и бесценный опыт. И хирург, прибывший на фронт с малым опытом, покидал фронтовые лечебные учреждения, будучи высококвалифицированным хирургом, способным работать самостоятельно в любых условиях. Необходимо отметить, что в условиях интенсивнейшей поточной операционной работы Лев Доминикович находил силы и время заниматься научной работой. И это работа поддерживалась, как управлением РЭП-95, так и руководством военной медицины СССР. За время войны Василенко участвовал в нескольких врачебных конференциях. В материалах этих конференций были опубликованы несколько его работ.

Из письма Василенко Л.Д. домой 16.04.1942г.:

«Жизнь протекает, в общем, однообразно – работа, работа и работа. Временами она захватывает, мне приходится делать иногда такие операции, которые и во сне снились в мирное время, но переутомление сказывается. Я не только хирург, но и организатор хирургии, много времени уходит именно на эту организационную сторону. Иногда появляется желание отдохнуть, но отдыхать нельзя, отдыхать будем после окончания войны. Читал вчера газету «Медицинский работник», в ней очень много посвящено Ташкенту. Подробно пишется о главном хирурге эвакогоспиталей в Ташкенте проф. Брусникине – он до войны был директором Центрального онкологического института в Москве, пишут об Орлове, Михаиле Сергеевиче, Ротеберге, Беньяминовиче. Завидую немного им, но только потому, что они в Ташкенте. Работа в Череповце для хирурга неизмеримо интереснее».

О фронтовой любви. Три года быть оторванным от жены, такое выдержит не всякий мужчина. Как это часто было на войне, у Льва Доминиковича появилась связь с женщиной врачом, работавшей с ним рядом. Это была профессор, талантливый и сильный хирург, с которой он был на Волховском фронте и в Череповце. Но у них что-то не заладилось. Лев Доминикович считал, что без него Мария Ивановна пропадет, потом у него был сын. Кроме того, он испытывал к жене теплые чувства. Почитайте его письма домой, как много нежности в них. Может быть поэтому в архиве нет ни одной групповой фотографии из Череповца. Только два-три одиночных портрета Льва Доминиковича тех времен.

Георгий Львович никогда не видел фронтовую любовь отца. Мария Ивановна вскользь ему об этом говорила. Однажды, она сказала сыну, что ее сегодня посетила приехавшая с фронта беременная женщина-хирург. Может быть, где-то есть брат или сестра Георгия Львовича. По словам Татьяны, его фронтовая любовь была хорошей женщиной. Никогда не врала, умная, талантливая. После фронта с ней отношений Лев Доминикович не поддерживал.

Хочется написать несколько добрых слов в адрес презрительно называвшихся во время войны и после «ппж» (походно-полевых жен). Явление, распространенное во время войны и не поддерживаемое командованием и политорганами. Но повсеместно командир жил с санинструкторшей, офицер с телеграфисткой, штабист с машинисткой. И это было не только решение сексуального вопроса (а сейчас все в нашей жизни сводят к нему). Женщине это давало возможность даже в нечеловеческих условиях войны найти кусочек женского счастья, получить возможность чувствовать рядом крепкое мужское плечо, да даже родной запах мужчины. Почувствовать свою нужность, излить свою любовь и необходимость заботиться о ком-то. Позволяло не скатиться на дно в море мужиков и не пойти по рукам. И мужик  получал возможность не озвереть в океане жестокости, получить хоть немного женского тепла и человеческого быта. Наверное, было и скотство, но не это определяло. А определяла теплота человеческих отношений, то, что прекрасно показано Тодоровским в «Военно-полевом романе». Не все эти отношения выдерживали испытание временем. Но, даже прервавшись, они на всю оставшуюся жизнь в кошмаре фронтовых воспоминаний давали возможность видеть светлое и доброе. А женщине, вернувшейся в мирную жизнь, давали кому ребенка, а кому хоть кратковременное исполнение женского счастья (в послевоенной стране с катастрофическим недостатком мужиков для многих женщин это было единственное счастье в их жизни).

До возвращения в Ташкент в конце 1944 года Лев Доминикович служил в этом РЭПе. Тогда уже было ясно, что исход войны предрешен. И руководство Узбекистана попросило Наркомат обороны вернуть по возможности в Узбекистан с фронта ведущих специалистов-медиков для налаживания учебной и лечебной работы в республике. Демобилизовался Василенко в конце 1945 или в начале 1946 года.

РЭП не бомбили. Но по рассказам Льва Доминиковича в Тихвине ближе к Ленинграду должна была состояться фронтовая конференция хирургов, т.е. должны были съехаться ведущие хирурги всех госпиталей. Это было в 1942 году. По каким-то причинам конференцию перенесли на сутки. И в тот момент, когда должна была идти эта конференция, район Тихвина был подвергнут массированной и разрушительной немецкой авиационной бомбардировке.

Ни ранений, ни контузий Василенко Л.Д. не имел, бог миловал, но в1943 году перенес тяжелый приступ глаукомы – повышения внутриглазного давления. Это была острая глаукома. Однажды он проснулся, и обратил внимание, что видит все как бы через пелену. Среди врачей были и окулисты. Поставили диагноз — глаукома. Назначено было лечение, в результате которого купировали острый приступ. Но он потерял часть периферического зрения. К счастью центральное зрение ему сохранили хорошим. Несколько дней Василенко Л.Д. не оперировал. По положению о воинской службе  человека страдающего глаукомой в армию не призывали, и он подлежал демобилизации. Но его как ведущего госпитального хирурга громадной госпитальной базы никто не рискнул комиссовать.

Лев Доминикович высылал свой продуктовый аттестат Марии Ивановне с Юрой и Марией Михайловной. 1943 год был в Ташкенте самым страшным и самым тяжелым. Он высылал продуктовые посылки. Однажды прислал большой ящик из-под оружия с горохом. Это помогло семье продержаться.

Когда он прибыл на побывку в Ташкент в 1943 году, он думал, что здесь военные врачи комиссуют его. Но врачи, в том числе и ведущий окулист Архангельский, струсили и побоялись его комиссовать, хотя по всем положениям обязаны были это сделать. И Лев Доминикович вернулся в Череповец, где и пробыл до почти конца 1944 года.

Когда Георгий Львович уже вовсю оперировал (много после войны), к нему попал раненый в драке в подмышечную впадину, и у него была повреждена подмышечная вена. Добраться анатомически до нее было сложно, и Георгий Львович много времени на это потратил. В результате была большая кровопотеря. Когда пришел с дежурства, рассказал об этом отцу. Лев Доминикович сказал: «Эх ты. Нужно хотя бы работы своего отца читать», и вынес сборник трудов фронтовой конференции, где опубликована его работа по ранению крупных кровеносных сосудов. Там была описана методика, как при ранениях подключичных артерий, подмышечных вен должен поступать хирург: обнажить ключицу, пересечь ее, сразу будет видна подключичная артерия и вена. Нужно прекратить приток крови, пережав временно резиновой держалкой. Кровотечение останавливается, хирург спокойно ушивает ранение.

При такой интенсивной хирургической деятельности Лев Доминикович умудрялся еще и вести научную работу. Это индивидуальность его умственной деятельности. Кроме того Василенко Л.Д. до какого-то времени был физически очень здоров, крепок и вынослив как лошадь. Это, все, по-видимому, и позволяло сочетать колоссальный физический труд на грани изнеможения и работу интеллекта в свободном режиме (т.е. не связанном с текущей работой). К тому же написание научных работ у него происходило легко и быстро. Писал без черновиков сразу на чистовик. В таком же стиле работал и Георгий Львович. И диссертацию Георгий Львович писал сразу на чистовик. Для меня это всегда вызывает ассоциации с Моцартом, который всегда писал без черновиков и без исправлений.

Все это говорит еще и о высоком уровне организации работы медперсонала в Красной Армии в годы войны по сравнению с аналогичной работой в немецкой, английской, американской и французской армии. Этому предшествовала полуторавековая работа российских военно-полевых хирургов, начиная с Пирогова, потом Вилие, Оппеля и Охутина. Окончательно доктрина военно-медицинской помощи оформлена Охутиным, начальником Военно-Медицинской Академии, во время боевых действий на реке Халкин-Гол. Еще, может быть, здесь сыграла роль и то, что медиков не так сильно коснулась мясорубка чисток 37 года. Из друзей Лев Доминикович сидели профессор Аковбян – кожновенеролог, его одноклассник по ашхабадской гимназии профессор Масумов. Они были посажены в 1937 году, но уже в 1938 выпущены. Тогда из заключения выходили те, кто не подписал признательных показаний, кто нашел в себе мужество и силу воли не подписать ни одной бумажки. Так повели себя Масумов и Аковбян. Они были выпущены и тут же были восстановлены в правах и на работе.

В 1946 Льва Доминиковича вытребовали в Ташкент. С фронта он вернулся кожа да кости. Долго приходил в себя. Здесь в Ташкенте снова нужно было завоевывать авторитет и имя во врачебной среде. Прошло время, многое забылось окружающими. Все места снова заняты. В профессиональной среде, как и в природе, идет жесткая борьба за выживание. Он опять начинал с нуля.

И он начал работать при институте усовершенствования врачей, находящемся тогда там, где сейчас 15-я горбольница на Новомосковской. А тогда там была радиошкола, на базе которой была создана больница, в свою очередь на базе которой институт усовершенствования врачей. Вначале институт был только для военных врачей. Там Василенко Л.Д. читал курс военно-полевой хирургии с учетом опыта, накопленного в годы ВОВ. Еще когда он носил погоны, в начале 1946 года ему разрешили занять по конкурсу кафедру хирургических болезней санитарно-педиатрического факультета. Он был ее организатором. Лев Доминикович сам с других кафедр подбирал преподавателей. Помещений не хватало, и Масумов по старой дружбе приютил его кафедру у себя. И в течение полутора лет существовали совместно две кафедры. Взаимоотношения были довольно сложные. Василенко Л.Д. был широко оперирующим хирургом (он был еще и онколог). Для Масумова это было труднее, т.к. он онкологией не любил заниматься. Кстати Георгий Львович тоже не любил онкологию, и то, что он оперировал моего отца по поводу рака сигмовидной кишки, я ценю еще и за это. Масумов был властным человеком, и Лев Доминикович не вмешивался в его управление. С точки зрения Масумова это был благороднейший поступок, что на свою территорию он пустил себе равного.

Лев Доминикович,в конце концов снял погоны. Кафедре нужно было обретать самостоятельную базу. В ТашМИ была кафедра ортопедии и травматологии, которой руководил профессор Райхштейн. Он занимал первый этаж, очень большую площадь. Там было 120 коек, что для ортопедии и травматологии было излишеством. И руководство приняло решение половину выделить Василенко Л.Д.. Кинель тогда уже работал у Льва Доминиковича очень энергично. Кинель с фронта пришел опытным хирургом, очень одаренным технически. Он был очень интересным человеком. С детства был хулиганом. Ушел из дома в 12 лет. Выступал в цирке в гимнастической группе. Он был супер контактный человек, друзья были во всех слоях общества от хулиганов до профессоров. Райхштейн был в отпуске. За два дня Лев Дойниковича с Кинелем организовали переезд. Перевезли оборудование, койки, больных и все прочее. Когда Райхштейн вышел из отпуска, он остолбенел и с тех пор был врагом Василенко Л.Д. (правда, Лев Доминикович отвечал ему тем же). А с дочерью Райхштейна (тоже врачом) невестка Льва Доминиковича Елена Алексеевна работала на 84-ом заводе. Георгий Львович и дочь Райхштейна были в одних компаниях, и вражда родителей на их отношениях не отражалась.

В клинике ТашМИ в вестибюле была скульптурная группа: Ленин и Сталин сидят на диване, причем Ленин сильно походил на Льва Доминиковича. И когда маленькая Татьяна Василенко пришла туда и увидела эту группу, она сказала: «Ой, дядя Лева сидит».

Потом первый этаж отдали под хирургическую стоматологию. Ею руководил основатель стоматологии в Узбекистане Парадоксов Михаил Владимирович. Он дожил до глубокой старости. Всю жизнь жил и спал на улице, даже в лютые морозы. Дача у него была в Чимгане, куда он выезжал на воскресенье. Был очень энергичный человек. Высококлассный был хирург и оператор. Прекрасная кафедра стоматологии. Потом на ее базе был создан стоматологический факультет, и Парадоксов стал ее деканом. Он получил новую базу и на эту базу съехал.

В здании были сконцентрированы хирургические клиники – ведущие клиники Узбекистана. На первом этаже была клиника Астрова, напротив клиника Орлова и 3-я хирургическая клиника, в которой Лев Доминикович проработал до землетрясения.

Каждая клиника занималась своей научной тематикой. Но все вместе занимались общей хирургией. Каждая клиника для своего факультета – база для преподавания. Орлов кроме того занимался нейрохирургией – он родоначальник нейрохирургии в Узбекистане. Характер у него был сложный. Он был первым наркомом здравоохранения в Узбекистане. Говорят, он перенес столбняк, после которого у него остались осложнения – спастические параличи шейной келоидной мускулатуры, гортанной мускулатуры, руки дергались. Но во время операций это не проявлялось. Если перед лекцией он с кем-нибудь поскандалит или сделает втык, то лекцию он говорил без судорог и нормально. А так его слушать было очень трудно. Поэтому на лекциях у него почти не сидело народу. Законспектировать его было невозможно, хотя он говорил современные вещи, поскольку пользовался иностранной литературой и давал всю новизну по госпитальной хирургии. Он заведовал кафедрой госпитальной хирургии, преподававшейся на 5-ом курсе. Но по мере его старения объем его работы сокращался. А масумовская клиника разрасталась. Больница неотложной помощи была известна еще с дореволюционного времени. Больных везли со всего Узбекистана. По объему работы (хирургической и научной) она больше всего подходила для преподавания хирургии на 5-ом курсе. И тогда дирекция института приняла решение: в виду изменившейся ситуации и ввиду сокращения работы на кафедре Орлова передать госпитальную хирургию Масумову, а Орлову – общую хирургию. Орлов страшно возмущался, но решение было окончательное, и никто его отменять не собирался. Это произошло где-то в 1949 году. Когда Георгий Львовичв в 1961 пришел работать к Масумову, там уже была устоявшаяся кафедра и клиника госпитальной хирургии.

Лев Доминикович руководил кафедрой лечебно-санитарно-педиатрического факультета. В дальнейшем они разделились: санитарный и педиатрический. Вернулся он и в раковый институт. В те же годы Василенко при институте усовершенствования врачей организовал кафедру онкологии и стал ее первым заведующим. Получал там полставки. Сталин после войны ясно понимал, что восстановить СССР можно только путем научного прогресса. И поэтому он резко повысил зарплату всем научным сотрудникам и преподавателям вузов. Например, с 1946 года профессор заведующий кафедрой получал 6000 рублей. Для сравнения Москвич-409 стоил 9000. Если работали за Уралом, то выплачивалась надбавка за отдаленность 1200 рублей. На Ташкент это тоже распространялось. Профессор, заведующий клинической кафедрой, получал еще надбавку за лечебную работу 1200 рублей. А врачебная зарплата оставалась на прежнем уровне.

Лев Доминикович очень много читал и очень много оперировал. Объем его работы был колоссален. С ассистентами он никогда не был многословен, но говорил им: «Смотри, что я делаю — пригодится». Работоспособность его была необыкновенная. Мачеха его племянницы Татьяны простояла за его спиной много операций. Даже после тяжелой операции, проделанной им, она приходила к нему на консультацию, принося по десять-пятнадцать историй болезней трудных больных. И он никогда не отказывал. Его консультации всегда были исчерпывающими и безошибочными. Он был прямолинеен. На работе очень сдержан.

В клинике Льва Доминиковича, в отличие от Юлиана Доминиковича, была железная дисциплина. На работе он проводил очень много времени. Читал много лекций, у него был большой курс «Госпитальной хирургии».  Татьяна ходила на эти лекции, хотя училась на другом курсе, потому что было интересно.

Как лектор, Лев Доминикович был кладезем академичности. Он в своих лекциях ориентировался на хорошие мозги и хорошую подготовку студента. У него не было никакого разжевывания материала. Его лексика была чисто профессиональна. Если сравнить с Юлианом Доминиковичем, то это были полные противоположности и как лекторы. Юлиан Доминикович начинал с того, что обаял аудиторию, устанавливался дружеский контакт. И серьезный материал подавался на фоне шуток, или даже анекдотов. После лекции его весело обступали студенты и живо и долго обсуждали материал лекции. Совсем другое было у Льва Доминиковича. Его побаивались не только студенты, но и его доценты. Лишнего у него никогда не спрашивали. Лишний раз в его кабинет не заглядывали.

Василенко Л. Д. читает лекцию студентам ТашМИ.

Он оперировал свою племянницу Татьяну. С диагнозом в этот раз он ошибся. Посмотрел ее вместе с Юлианом, и через 15 минут она была у него на столе. Сквозь местный наркоз Татьяна слышала, как Юлиан Доминикович спросил: «Что это?». «Похоже туберкулез».

По словам Юлиана Доминиковича и мачехи Татьяны, Лев Доминикович брался за такие операции, от которых другие отказывались, и у которых было не много шансов на успех. Но он говорил: «Последний шанс, надо использовать».

Мачеха Татьяны говорила, что лишние вопросы она боялась задавать. Чувствовала рядом с ним такой приниженной. Потому что в нем было обилие знаний.
Это было колоссальный опыт военных лет – великолепная школа. Плюс великолепные педагоги в университете.

Аспирантов Василенко не любил. У него мало было последователей. Его колоссальный талант не позволял ему понять, как это человек раз увидев, не может понять и перенять показанное.

У него по многу лет была одна и та же операционная медсестра, которой не надо было ничего говорить, она все делала сама.

В это время в раковую клинику поступил Солженицын. По мнению Георгия Львовича оперировали его в другом месте. А приехал он сюда с метастазами с диагнозом сименома (рак яичка). Проходил лучевую терапию. Георгий Львович считает, что диагноз не правильный. При брюшной полости, заполненной метастазами – это 100% смерть. Биопсию здесь ему не делали. Диагноз он привез из мест проживания в ссылке. По мнению Георгия Львовича это были метастазы не сименомы. Правильно подобранный максимальный объем рентгеновского облучения привел к излечению.

Радикальная операция по поводу рака молочной железы.

В клинике был еженедельный обход профессора, и, скорее всего, Лев Доминикович смотрел Солженицына. Но естественно никогда об этом не рассказывал, поскольку в то время Солженицын был никем и не отложился в памяти Василенко.

Ежедневный обход он проводил у себя в клинике. А потом шел в раковую. Там у него были операционные дни. Из пришедших к нему аспиранта или клинического ординатора или просто ординатора он готовил хирургов у себя в клинике. Год Лев Доминикович обучал их в клинике, давал широко оперировать (он не был «жадным» на операции). Потом с полученными навыками посылал на год в раковый корпус, где они практиковались в операциях онкологических больных. Каждый хирург, кто выходил из его клиники, становился самостоятельным оперирующим хирургом во всех областях (в т.ч. и онкологии). Это была особенность его школы.

Лев Доминикович интересовался природой онкологического заболевания, в частности инфекционностью возникновения. Но в то время литературы по этому вопросу было недостаточно для того, чтобы создать какую-либо стройную концепцию. Хотя уже были публикации о вирусном канцерогенезе. Георгий Львович убежден, что все опухолевые процессы – вирусные. Этот вирус есть в каждом человеке и существует наследственно. И ждет толчка для развития, например канцерогенного белка, поступающего в организм.

Лев Доминикович перед операцией.

Георгий Львович настолько похож на отца, что я всегда подвисаю, рассматривая это фото: отец это или сын.

У Лев Доминикович были давние связи с военным госпиталем, со времен  возвращения с фронта. С тех пор он был там постоянным консультантом. Там же он проводил и операции. В госпитале всегда собирались самые сильные хирурги. Это был окружной госпиталь, и он прекрасно снабжался и оборудованием, и медикаментами и прочим. Первые в Узбекистане операции под эндотрахиальным наркозом были выполнены Василенко Л.Д. в госпитале. Это наркоз через трубку в трахею. Раньше он осуществлялся через маску. Аппараты по эндотрахиальному наркозу поставлялись по ленд-лизу из США с 1943 годы, и один такой аппарат был в клинике Масумова. Но никто не знал, как им пользоваться. Инструкции никакой не было. Тогда четверка «мушкетеров» во главе с Георгием Львовичем (а также Хамон Каримов, Шакасым Ильясов, Маджит Шарипов) разобрали это аппарат и поняли, как он работает. Первым на себе использовал Хамон Каримов (он умер в 1958 году). Илясов умер в начале 2000-х. Эта четверка была очень дружной компанией. Они много занимались, много читали. Потом к ним присоединились Далиев, Лимонов и другие. И эта творческая группа после строительства грудного отделения в масумовской клинике после работы собиралась там и обсуждала научные и практические вопросы.

Председатель Верховного Совета УзССР Насретдинова вручает орден Ленина. 13.03.1961 г.

Раковая клиника нуждалась в полноценном руководителе кафедры, а не полставочнике. И тогда на конкурс подал заявку и занял должность Борис Абрамович Эпштейн из Ленинграда (прохвост высшей марки). Толком не умел оперировать, но спекулировал своим профессорским именем. А так как все в клинике были операторы на два порядка выше его, то он долго не удержался и смотался в Ленинград, где стал онкологом в простой поликлинике. И Лев Доминикович опять возглавил освободившуюся кафедру. Потом приехал профессор Бронштейн, который был образованнейшим и интеллигентным человеком (в отличие от хама Эпштейна). Василенко Л.Д.  уступил ему кафедру и был с ним в прекрасных отношениях. Причем Бронштейн был стародавним другом семьи Рейновых. В Ташкенте Бронштейн издал монографию «Рак толстой кишки». Потом уехал, и кафедру возглавил Вали Гулямов (был клиническим ординатором у Льва Доминиковича).

Георгий Львович до этого сдружился с Гулямовым, проработал с ним 4 месяца на кафедре топографической анатомии. Вали подался в онкологию, потому что места на кафедре Льва Доминиковича ему не было. Защитил кандидатскую диссертацию, потом докторскую по лечению рака языка. И очень рано умер от инфаркта миокарда в середине 70-х годов.

У Василенко Л.Д. с Эпштейном были стычки и столкновения, поскольку тот был хамом и невыдержанным человеком. Зашивал животы у больных, у которых можно было удалить опухоль. Льва Доминиковича сотрудники информировали об этом. Часть этих больных (тех, кого находил) Василенко Л.Д. повторно оперировал. Т.е. Эпштейн проявил себя с недобросовестной стороны и как человек и как врач.

Бронштейн возглавил кафедру уже в возрасте, поэтому он все мог оперировать, но широко в большую хирургию не лез. Но не чинил никаких препятствий своим сотрудникам оперировать. Т.е. в этом отношении он был интеллигентным и благопристойным человеком. Прекрасно понимал свои возможности в данный момент и не чинил препятствий никому.

В 3-ей хирургической клинике Василенко Л.Д. проработал с 1946 по 1966 год. Потом кафедру Льва Доминиковича перевели в неотложку, там же, где был Масумов. Два корпуса неотложки были полуразрушены землетрясением. И Масумов, много сил вложивший в них, сильно переживал. Когда ему предложили на время переехать в больницу аэропорта, он туда переехал (и Георгий Львович тоже). А Лев Доминикович переехал на улицу Жуковского (бывшую Главташкентстрой). К тому времени в 1965 году Василенко перенес тяжелый инфаркт. Это был его второй инфаркт. Первый был в 1956-м – микроинфаркт, и он через 3 недели вышел на работу.

Второй инфаркт был спровоцирован тем, что Лев Доминикович, перенеся глаукому, имел ограниченное зрение в бок. Поэтому не всегда видел, что находится сбоку. Не всегда здоровался. Иногда здоровался по нескольку раз. Около соседнего дома, кто-то бросил моток проволоки. Лев Доминиковиче не заметил его и упал. Ободрал руки и ноги. И у него появились боли в сердце. Видимо оторвалась бляшка, и сосуд стал суживаться. После этого стали появляться приступы стенокардии напряжения. На ЭКГ терапевты изменений не находили. Лев Доминикович говорил, что это стенокардии напряжения. Сделайте ЭКГ под нагрузкой, но никто не сделал этого. И он продолжал работать. А первично выявленная стенокардия требовала немедленной госпитализации, стационарного лечения и обследования в течение месяца. Правда, оперативную работу в это время он сократил. Георгий Львович сделал ему укол папаверина, и Лев Доминикович в это день без боли дошел до работы и вернулся домой. А 5 мая боли усилились. Он возился в саду, потом пошел купаться, начались сильнейшие боли, приступ. Картина инфаркта. Съехалась профессура (и Павлова, и дочка Умидовой, которая была уже солидным кардиологом, и Карамян). Сделали ЭКГ, на которой была ишемия, но инфаркта не было. Сделали ему «коктейль» аминазина с другими препаратами. Он чуть не потерял сознание. Была рвота. В коктейле был эуфелин, который при приступе стенокардии противопоказан. И эта неправильная терапия, проведенная профессурой, привела к развитию обширнейшего инфаркта. А могло бы обойтись приступом стенокардии. Лечился дома. Георгий Львович взял отпуск на полмесяца и ухаживал за отцом. Но боли оставались. В то время Масумов получил много аппаратуры. И там был очень хороший аппарат для операционного газового наркоза, к которому подключались баллон с кислородом и баллон с закисью азота. Там были четыре кнопки, которые регулировали процент подачи закиси азота. Аппарат работал на разнице давления вдоха и выдоха. На вдохе клапан переключался в кислородно-азотную смесь. 6 суток продержали Василенко на этом аппарате, поэтому они остался жив. Это снимало боль и разрывало порочный круг: боль вызывала спазм, а спазм усиливал боль. Выдышали 6 баллонов кислорода и 6 баллонов закиси азота. Когда Льву Доминиковичу накладывали маску аппарата, то он поднимал руку. Включали подачу наркозной смеси. В тот момент, когда Лев Доминикович начинал чувствовать начало действия наркоза, он опускал руку, и подачу прекращали. Через некоторое время подачу вновь включали. Этот сценарий действий разработали для того, чтобы снимать болевой синдром без достижения наркозного эффекта.

После этого боли снялись, и состояние Льва Доминиковича стабилизировалось. Через два месяца он стал подыматься и потихонечку ходить. По словам Георгия Львовича, Лев Доминикович как терапевт был слабее его. Георгий Львович последние годы студенчества и следующие два года усиленно занимался терапией. Василенко Л.Д. не заметил, что набрал вес из-за задержки воды. Его положили в правительственный стационар для реабилитации, заодно и Марию Ивановну, чтобы она за ним следила.

После этого Василенко  вышел на работу и полтора года не оперировал. К тому времени подросла молодая, довольно хамская, поросль докторов наук. Ректором был Зуфаров, который стал проталкивать Ходиева на должность завкафедры. Льва Доминиковича по возрасту Зуфаров по-хамски освободил. Василенко пришел на работу, а на стене видит приказ о снятии с должности. Все это тайком, не поговорив. Это было в 1969 году.  Ходиев в это время приехал из Москвы после защиты докторской и работал у Льва Доминиковича на кафедре доцентом. Ходиев поднял склоку и скандал, он был безудержный человек. У Василенко Л.Д. были онкологические больные. На конференции Ходиев, с которым до этого Георгий Львович был в дружеских отношениях, по-хамски выступил, что это не положено, чтобы в клинике было засилье онкологических больных. И для Георгия Львовича академик Зуфаров на всю жизнь остался непорядочным человеком, поскольку тогда ничего не сделал, чтобы осадить Ходиева.

С Василенко до этого этот вопрос не обсуждался, не было даже намеков. Я представляю, какой это был шок для него, гордого человека, ясно осознающего свой профессиональный уровень, свой вклад в медицину Узбекистана и ничтожество человека, вступающего в его должность. Событие, выходящее за рамки профессиональной, да и человеческой этики. Кстати, подобный стиль работы сейчас становится самым распространенным. «Боливар не вынесет двоих»… Обесчеловечивание всего: работы, общения, искусства, морали.

Лев Доминикович стал консультантом, правда, ему оставили кабинет. Ходиев под кабинет взял палату и первым делом на двери прибил вывеску с длинным перечислением всех своих регалий. К примеру, на двери Масумова была табличка «Масумов С.А.» и все. Кстати на двери кабинета Льва Доминиковича Ходиев приказал повесить бумажку «консультант Василенко Л.Д.».

Время спустя Георгий Львович по поручению ректора проверял кафедру Ходиева и обнаружил там полный бардак. Там у преподавателей не было даже плана занятий.

Кстати, Ходиев был завкафедрой всего около двух лет. После чего бесславно слетел, не оставив даже фотографии в своей персоналии в книге «Альманах ТашГосМИ (1920-1980)».

Акрамходжаев был завкафедрой, которая базировалась в железнодорожной больнице, и он позвал Василенко Л.Д. к себе. Там было много хирургических коек и онкологическое отделение на 40 коек. Он отдал Льву Доминиковичу отделение со словами: «Все в вашем распоряжении, я вмешиваться не буду». Официально Василенко Л.Д.  был консультантом, а фактически был завотделением. И последние годы Лев Доминикович проработал там в совершенно нормальных человеческих отношениях.

На момент смерти Василенко Л.Д., которая случилась не дома, Георгий Львович был в командировке. Друзья на телеграфе отправили ему телеграмму, якобы завизированную врачом, о смерти Лев Доминикович, чтобы Георгий Львович мог взять билет в кассе аэрофлота.

Смерть наступила в подъезде дома машинистки, которой он нес материал для перепечатки. По поводу его смерти в Ташкенте было много досужих сплетен. В частности, судачили, что он умер у своей любовницы, чуть ли не ней. Все это чушь. Лев Доминикович, конечно был не безгрешен, и у него на протяжении жизни было несколько связей на стороне. Но все это было, в отличие от его брата Юлиана – записного «ходока», в пределах приличий и им никогда не афишировалось. Единственный раз уже в конце жизни он уходил из семьи к другой женщине. Но, осознав, что та просто и беззастенчиво использует его для себя и своего сына, вернулся в семью. Вообще, почти все Василенки вели интенсивную сексуальную жизнь, не укладывающуюся в семейные рамки. Только, наверное, Георгий Львович был исключением из этого правила. У Льва Доминиковича связи с женщинами были не многочисленными и длительными. Он по природе своей был не «спортсмен», да и времени на реализацию новых связей у него не было, его целиком поглощала работа. Татьяна сказала, что у него не было ни времени, ни сил на необходимые атрибуты любовных ухаживаний. Он постоянно был погружен в работу, и ему некогда было заниматься любовью. «Втюхивался» по словам Татьяны в первую более активную. А эта активность далеко не признак порядочности и человечности. Юлиан говорил: «Да некогда было ему там смотреть по сторонам. Что под руку подвернулось, то и хорошо». Очевидно, чувства к жене у него охладели с годами. Мария Ивановна была очень сложным человеком. Возможно, ему не хватало в семье теплоты человеческих отношений. А вообще он был семейным человеком, любил сына и гордился им, баловал внучек.

Юлиан сказал по поводу ухода Льва Доминиковича к другой женщине: «Встреча была без любви, разлука будет без печали». А когда Лев Доминикович вернулся в семью: «Я бы так не смог». Поводом возвращения, по словам Татьяны, было то, что эта женщина резко попрекнула его за помощь семье сына. Лев Доминикович поплакался Юлиану, а тот сказал: «Иди-ка ты оттуда». На самом деле Лев Доминикович понял, что его откровенно и неприкрыто используют. И он вернулся в семью.

Василенко Л.Д. был очень крупной и заметной величиной в Ташкенте, и его сопровождали сплетни, как результат зависти неудачников и мести проходимцев и нечистоплотных деятелей медицины, которых он вывел на чистую воду. Есть прекрасная фраза (не моя): «Ненависть — это скрытая форма признания и уважения». Количество сплетен о человеке пропорционально размеру его личности.

Врач скорой помощи Бобков был в бригаде скорой помощи, вызванной по факту смерти Василенко Л.Д.. А т.к. он знал Льва Доминиковича и Георгия Львовича, а также где они живут, то поехал к ним домой. Поднялся сам в квартиру, и вначале поговорил с невестой Еленой Алексеевной. Та подготовила Мария Ивановна. И только тогда он жене Льва Доминиковича сказал, что везет тело в судебно-медицинскую экспертизу в холодильник, чтобы сохранить его до приезда Георгий Львович. Георгий Львович не знал, как Мария Ивановна перенесла сообщение о смерти мужа. Он прилетел через полтора дня, к тому времени Мария Ивановна была в адекватном состоянии. Георгий Львович никогда не расспрашивал ее об этом. Ну а Мария Ивановна как бывшая опытная медсестра понимала, что с таким сердцем и после стольких инфарктов долго Лев Доминикович прожить не мог.

Василенко любил немного поковыряться в саду. Но основную работу делал садовник. Как то Ильясов, друг Георгий Львович пришел в гости и сказал, что ни Георгий Львович, ни Лев Доминикович ни хрена не понимают ни в виноградарстве ни в садоводстве. И через неделю пришел со своим отцом, который показал Василенко, как надо подрезать виноград, как ухаживать за деревьями и прочее. Но Лев Доминикович мало чему научился, поэтому прислали садовника Хашима, который много лет ухаживал за садом. В саду всегда была какая-нибудь живность: куры, утки, собаки, кошки. Это теплое отношение к «братьям нашим меньшим» передалось и его потомкам. Вспомнился рассказ Георгия Львовича, как он с отцом оперировал приблудного кота. Тот сорвался с крыши и пропорол о железяку живот так, что вывалились кишки. Сын в кожаных перчатках держал «пациента»,а отец зашивал его. После операции кот сорвал с себя все бинты и забился в подвал. Но через несколько дней худой, но здоровый, уже бегал по двору.

По поводу общественной работы. Председателем хирургического общества Лев Доминикович никогда не был и не стремился. Это ему было не нужно. Он был членом правления хирургического общества.

На заседаниях общества Василенко Л.Д. резко и нелицеприятно выступал, когда слышал явную туфту. Для него было наплевать на ранг оппонента, с которым он вступал в спор. Ректор, проректор, замминистра, министр. Лев Доминикович высказывал свою точку зрения, не заботясь о том, как это будет воспринято. Поэтому у него было много недоброжелателей. В частности резко высказался о выступлении академика Арипова, замминистра, ректора ТашМИ, имевшего почти родственные связи с первым секретарем ЦК Узбекистана Рашидовым. Вопрос был о хирургии желчных путей. Тот что-то сплагиатничал, а Василенко Л.Д. ему на заседании врезал. И тот его возненавидел за это. В этих материалах выступления автор, кроме того, сказал ерунду, не соответствующую уровню тогдашнего состояния науки, и что-то неправильно интерпретировал. О чем ему Лев Доминикович и врезал. Ну и много позже этот замминистра участвовал в снятии Василенко Л.Д.  и перетасовках. Хотя этот академик и был неплохим организатором, пользуясь своим положением, хорошо оснастил свою клинику, которая единственная в Узбекистане занималась пересадкой почки. Он изобрел ослиную антилимфацитарную сыворотку, чтобы бороться с несовместимостью. Защитил диссертацию. Но в операционном плане у него не было благополучно. Была высокая летальность. После перестройки центр трансплантологии был развален. Не было финансирования, и коллектив распался. После этого трансплантология в Узбекистане более не восстановилась.

Василенко был постоянным членом международного противоракового комитета. Получал персонально материалы (реферативные журналы) по новейшим разработкам в области онкологии. Получал регулярно приглашения на конференции, но за границу никогда не ездил. Но в Минске, Ленинграде, Саратове на конференциях побывал.

После защиты Георгием Львовичем кандидатской диссертации Лев Доминикович предложил тому перейти в институт онкологии. Но Георгий Львович не хотел заниматься онкологией. В 40 лет менять «ориентацию» было поздно. Кроме того, он при этом терял в деньгах, т.к. с учетом дежурств, ассистенства и прочего Георгий Львович получал прилично.

Василенко Л.Д. был председателем научного общества онкологов Узбекистана, главным онкологом Узбекистана. И после его смерти онкологи Узбекистана часто вспоминали о нем.

Василенко как-то составил полный список своих опубликованных работ, он состоял из 65 работ. Список, к сожалению, был утерян, и когда Вертелецкий повторно стал его составлять, то нашел всего 46. У Льва Доминиковича было много технических предложений. Но в СССР не принято было это оформлять. Василенко Л.Д. разработал свою методику ликвидации ложных суставов при переломе костей, пластическую операцию при раке верхней губы, новый метод наложения питательной стомы на желудок у больных раком пищевода, наложение кишечного свища и так далее. Методика операции на щитовидной железе была опубликована. А также все вышеперечисленные работы были опубликованы, но не запатентованы.

Георгий Львович при операции на щитовидной железе использовал масумовскую и отцовскую методики со своими добавками. Пользовался методом экстраперитонизации мочевого пузыря, который немногие урологи знали. Как-то его вызвали в гинекологическое отделение, куда привезли больную, которой сделали аборт. При этом расширителем проткнули мочевой пузырь. Гинекологи были в ужасе и не знали, что делать. В это время как раз дежурил Георгий Львович, за которым срочно послали. Георгий Львович до этого неоднократно им помогал при сложных родах, воспалительных и спаечных процессах. И вот теперь он показал гинекологам этот метод отца.

Василенко Л.Д. в оперу не ходил. На памяти Георгия Львовича тот был два-три раза в драматическом театре. В молодости довольно полно ознакомился с классической художественной литературой: отечественной и зарубежной. В зрелые годы читал то, что публиковалось в журналах и о чем он слышал положительные отзывы. Читал очень быстро. Медицинскую текущую литературу читал всю. Он выписывал журналы: «Хирургия», «Вестник хирургии», «Хирургический архив», «Клиническая медицина», «Врачебное дело», «Медицинский реферативный журнал», «Онкология», «Вестник пограничных областей» и многое чего еще. Все это выписывалось и просматривалось. Все это делалась без записей, сидя в кресле, или лежа на диване, сидя за обеденным столом. Память была великолепная. Внешне пролистывая (он очень быстро читал, очевидно, страниц 40-50 в час). Георгий Львович в молодости читал с такой же скоростью. Лев Доминикович никогда ничего не конспектировал. Никогда не писал полных текстов лекций – только планы. Когда к нему приходила идея, и нужно было писать, он ходил по комнате, думал. С ним в этот момент было бесполезно разговаривать – иногда отвечал невпопад. Если через 15 минут после обеда спросить, что он ел, он не мог ответить. Подобно работал и Георгий Львович. И с ним бесполезно было разговаривать, когда он обдумывал одну из своих полсотни статей. Однажды жена куда-то в этот момент уходила, а Георгий Львович обдумывал статью по рекомендации Масумова. Елена Алексеевна сказала, что на кухне что-то доваривается, и чтобы он проследил. Но Георгий Львович обратил внимание только тогда, когда в столовой был уже сильный дым.

По словам Татьяны, племянницы Льва Доминиковича на нее он производил впечатление человека, постоянно думающего и занятого своей работой, даже дома. Василенко был вечно поглощен чем-то. У него не было бокового зрения после контузии, это мешало ему в общении. И из-за этого Лев Доминикович должен был сосредоточенно смотреть и сосредоточенно оперировать. Он был малоподвижен чисто внешне и не вертел головой туда-сюда.

Ни Лев Доминикович, ни Георгий Львович никогда не писали черновики.

Одним из развлечений Льва Доминиковича была возня с часами. Он сам их ремонтировал, собирал из разных запчастей и прочее. В квартире после его смерти осталось большое количество работающих часов: настенные, будильники и другие. А также огромное число шестеренок, пружин, корпусов и разобранных часов: карманные дореволюционные «луковицы», старинные ручные часы, морской корабельный хронометр, барометр.

У Василенко Л.Д. было ограниченное число друзей. Это были: Федор Тихонович Байдалов – прекрасный хирург, прекрасный лектор, прекрасный тамада, выпивоха, ловелас, красавец; его ученик Саркисов из Сары-Агача, где он работал терапевтом (куда Лев Доминикович ездил по воскресеньям, туда же он брал Саркисова в помощники и, в конце концов, «совратил» его в хирургию). Саркисов стал прекрасным хирургом и работал в Ленинграде в Военно-медицинской академии доцентом, был полковником медицинской службы, руководил громадным травматологическим отделением. Илья Савельич Расулин, однокурсник Саркисова; Полина Ивановна Федорова (правда, отношения с Марией Ивановной у нее не сложились); Борис Николаевич Калмыков – близкий друг, рентгенолог; Артавазд Саркисович Мелик-Карамян, терапевт, который работал в раковом корпусе; Бондаренко Михаил Петрович хирург из клиники Боровского и Астрова, после войны осел в Симферополе и заведовал кафедрой общей хирургии, Новиков отоларинголог.

Еще с десятком полтора людей он был в дружеских отношениях. Все эти люди бывали в доме Лев Доминикович.

Коллектив кафедры 1952 г. Под портретом Дудина, наверху с усами Кинель Евгений Юльевич, наверху высокая Дериглазова. Сидят: неизвестный, Карпухина, Василенко Л. Д., Чебыкин, Манулкина Лидия Карповна.

Кафедра 1959 г. Справа от Льва Доминиковича Гафуров Х. Г.

Тесно связан был с Василенко Вахидов Васит Вахидович основатель грудной хирургии, сердечной, сосудистой. До войны был терапевтом. Ушел на войну терапевтом и там стал хирургом. После войны пришел к Масумову. Быстро защитил у него кандидатскую диссертацию. Стал доцентом в клинике Орлова. Потом Орлова заменил Гафуров. Васит Вахидович был доцентом у Гафурова. Сделал докторскую диссертацию под руководством одного из крупных грудных хирургов, который работал в Москве. Васит Вахидович, будучи доцентом, уже оперировал на легком, уже тогда организовал торакальное отделение. Принял кафедру от Гафурова. Быстро двинул ее вперед. Обладал уникальной памятью – помнил все что читал. Прекрасно знал анатомию. Его пятиминутки превращались в прекрасную научную школу. И у Масумова, и у Вахидова, и у Георгия Львовича конференции проводились для галочки (для отчетности). А основная научно-практическая работа велась на «пятиминутках» (у Георгия Львовича они назывались авралами). Они продолжались полтора-два часа. Это была потрясающая школа.

После Ташкентского землетрясения район, где стоял дом Льва Доминиковича попал под снос, и Василенко лишился прекрасного старого дома с большим садом. Рядом был дом сына, который тоже снесли. Эти дома олицетворяли уклад старого патриархального Ташкента. Дома с террасами, на которых била летняя жизнь с гостями, чаепитиями. Вечера с живой классической музыкой и пением (многие гости, как и хозяин, были прекрасными музыкантами), преферанс, шахматы. Глубокие разговоры о медицине и искусстве, и полное отсутствие бытовых тем.  Собеседники – интеллектуалы и профессионалы, состоявшиеся в разных профессиях: медицине, науке, промышленности. Тенистый сад с фруктовыми деревьями и цветами. Все это ушло в небытие. И, вообще, слом старого Ташкента – это слом старого человечного теплого быта с дружескими, близкими соседскими отношениями, на смену которому постепенно пришла обособленность, черствость и эгоизм. К сожалению, это так называемый «тренд» современной жизни, который побеждает во всем мире. При переезде от многих вещей пришлось отказаться, в том числе и от кабинетного рояля (он был просто подарен одному из знакомых, у которого был свой дом), осталось, правда, дореволюционное прекрасное фортепиано.

Вместо снесенного дома им предложили бесплатную исполкомовскую квартиру в том же районе. Но Василенко хотел, чтобы квартира была своя, т.е. кооперативная. И, почти на месте старого дома, Лев Доминикович и его сын купили две кооперативные квартиры, за которые потом еще 20 лет расплачивались. В этой квартире уже после смерти Льва Доминиковича поселился и я, женившись на его внучке Вере.

Лев Доминикович, Мелик-Карамян, Введенский, 1955

Квартира удивляла своей спартанскостью и неухоженностью. Моя мама, увидев газетки на окнах вместо штор, потрясенно спросила: «Это и есть квартира профессора Василенко?». Единственной роскошью была кабинетная румынская мебель, сделанная под старину. После смерти Льва Доминиковича все более или менее ценное было постепенно продано богатым армянским соседям – необходимо было ежемесячно расплачиваться за кооперативную квартиру. На стене сохранилась большая картина маслом с осенним пейзажем, подаренная автором – директором Ташкентского пивзавода, которого прооперировал Василенко Л.Д.

Вселившись в квартиру, Лев Доминикович обнаружил многочисленные отступления от проекта при строительстве. Это было видно при сравнении с окружающими многоквартирными домами того же проекта. Ганчевые решетки заменены деревянными досками, отсутствует кафель в ванной и на кухне, паркет худшего качества и многое другое. Лев Доминикович, освоив проектно-сметную технологию, письменно расчетами доказал, что при строительстве этого дома строители украли более 100 000 рублей (для сравнения это стоимость 20 легковых машин «Жигули»). Он готовился через прокуратуру добиться справедливости. Но, когда он в очередной раз принес своей старой машинистке, с которой проработал не один год, на перепечатку эти материалы, в подъезде ее дома на Чилонзаре его настиг последний инфаркт (по-моему, пятый по счету), и там, на лестничной площадке, он умер. После него никто этим делом заниматься не стал, и все спустилось на тормозах. Осталась только стопка машинописных листов заявления в прокуратуру с подробными расчетами махинаций.

Оглядываясь на жизнь Василенко, можно сказать, что она была далека от сытой и спокойной жизни западного профессора-медика. На его долю выпало столько тягостей и испытаний, что хватило бы на несколько жизней. Но он остался действенным оптимистом, спасая людей, уча студентов, аспирантов и врачей, и делая многое чего еще, позитивно преображая нашу жизнь.

Завершая свой рассказ о Льве Доминиковиче Василенко, хочется еще раз почтительно снять шляпу перед его памятью, осознать весь огромный объем сделанного им за свою жизнь, понять всю сложность эпохи, в которой он жил. Он добился и славы и признания. Об этом говорят многочисленные воспоминания пациентов и их близких, медиков и всех, кто его окружал, большое число правительственных наград (два ордена Ленина – это впечатляет. А орден Ленина – высшая награда СССР, выше только Герой труда). Право, он заслужил большего, чем этот пересказ событий его жизни. Будь у меня хоть какой-нибудь литературный талант, я бы написал роман на этом материале.

Лев Доминикович похоронен на Боткинском кладбище в Ташкенте рядом с могилой своего отца. В одной могиле со Львом Доминиковичем лежат его жена Мария Ивановна и сын Георгий. Рядом похоронена его невестка Лена Алексеевна.