Улица Новомосковская, она же Марата. Истории из жизни ташкентских ребят Ташкентцы

Фахим Ильясов

РАССКАЗ.

Вообще — то его настоящее имя было Мурат, но он с детства всем представлялся Маратом, оно ему нравилось больше.

В те годы центр Ташкента, как и жилые массивы расположенные вокруг него был полностью русскоязычным. Лишь, только, на дальних окраинах города, типа нашей Кукчи, жители разговаривали исключительно на узбекском языке. Марат родился и вырос на престижной Новомосковской улице, почти в центре Ташкента. Мы познакомились ещё в детстве, когда я ездил играть в футбол на стадион «Старт» расположенный на этой улице. Друг Марата Саша Кривицкий, по прозвищу «Кривой», в шутку переименовал Новомосковскую в улицу Марата, по аналогии с Питерской и это новое название понравилось всем его друзьям.

Саша Кривицкий был внуком зажиточного инженера Валентина Васильевича Захарова, ранее жившего на улице Марата в Питере, а в тридцатых годах внезапно попавшего в списки «врагов народа». Однако благодаря знакомому из «Серого Дома», он за пару дней до ареста уехал в Ташкент, где и сменил фамилию Захаров на девичью фамилию нет, не жены, а тёщи и стал Кривицким. В Ташкенте очень пригодились способности Валентина Васильевича как инженера — механика на многочисленных фабриках и комбинатах, под крышами которых расплодились «цеховики». Для выпуска товаров широкого потребления, Валентин Васильевич создавал уникальные станки Все «цеховики» Узбекистана знали и ценили его. Талантами своего деда Саша не обладал, со временем он стал неплохим механиком, но и только. Зато Саша прослыл отличным знатоком вин и ежедневно дегустировал вина Узбекистана, а также СССР и других стран на деньги от наследства оставленные ему дедом (отец Саши умер раньше деда) .
Саша скончался от цирроза печени, не дожив до сорока семи лет. После его смерти, единственная дочь продала огромный дом прадеда за копейки и уехала с мамой в Питер.

Сам Марат увлекался борьбой и боксом. Широкоплечий, чуть выше среднего роста, он обладал недюжинной силой и своим серьёзным видом вызывал уважение у ребят, а у девочек восхищение. Во время учёбы в одиннадцатом классе, мы иногда встречались на танцевальных площадках парка имени Горького и ОДО (Окружной Дом Офицеров). Его всегда окружали спортивные ребята из боксеров, борцов и парочки футболистов. Они все были соседями. Жители этих мест на вопрос где они живут, отвечали — «На Новомосковской», так как эта престижная улица была известна всему Ташкенту и служила неким ориентиром и даже брендом, хотя сами ребята могли жить на соседних, менее известных улицах, например имени Кары-Ниязова, Измайлова, Фирдоуси, Достоевского, а также в ближайших переулках, проездах и тупиках. Один из товарищей Марата по имени Абуля вызывал у меня восхищение, он был футболистом и подавал большие надежды как игрок атаки. Абуля уже играл за дублёров футбольной команды «Пахтакор», хотя и был старше меня всего на два года. А я дальше юношеской сборной Узбекистана не вырос. Да, забыл сказать, что Марат был тоже на пару лет старше меня. Но к некоторым «качкам» из окружения Марата было настороженное отношение. Уж очень залихватски они пили водку из горлышка, а после приставали к прохожим и девушкам. Жизнь подтвердила эти опасения. Парочка из этих спортсменов попала за решётку, некоторые спились и совсем молодыми ушли из жизни. Со временем было очень жалко Абулю, который рано бросил играть в футбол ( а ведь привлекался к играм основного состава команды мастеров ташкентского «Пахтакора» ) и подался в «цеховики», но в итоге «сгорел» от спиртного.

После окончания школы мы неожиданно встретились на призывном пункте Ташкентского Областного Военкомата расположенного недалеко от Транспортного Института. Мы были несомненно рады встрече и, почему-то, появилась уверенность в том, что будем служить вместе, несмотря огромное количество призывников собранных из самых разных уголков Ташкента, Ташкентской области и Ферганской Долины. В тот день на территории Ташкентского Областного Военкомата веселились сквозь слёзы как мальчишки покидающие отчий дом, так и провожающие будущих солдат родители, друзья, нарядные девушки и многочисленные родственники. Симпатичные девчата хоть и рыдали вовсю, но тем не менее сквозь слёзы, внимательно разглядывали парней, из числа провожавших друзей. Мелкий, противный дождь не был помехой этому экспромтом организованному Сабантую. Пацаны, взрослеющие с каждым часом своего пребывания на этой военной территории и многочисленные девчата со своим внутренним и безошибочным чутьём подсказывающим им, что они разлучаются с уезжающими парнями навсегда, пели песни под гитару, аккордеон и просто а’капелла. Повсеместно лилось рекой вино, водка, шампанское и реже коньяк. Пили все, как призывники, так и провожающие. Частенько прикладывались к стаканам в компаниях призывников и «Покупатели» в форме самых разных родов войск и даже сотрудники военкомата. В этот хмурый, холодный и дождливый, переходящий в мелкий снег ноябрьский день, на грязной от дождя и тающего снега территории не вместившей всех провожающих, вопреки погоде было жарко. Будущие солдаты после выпивки не чувствовали холода, они снимали с себя куртки и укрывали ими девчат. Снег начал перебивать дождь. Родители говорили, что это Ташкент провожает небесными слезами своих сыновей. На дворе стояла поздняя осень и всем военкоматам надо было срочно выполнять годовой план по отправке призывников в армию. Военкомы всех областей, как шутили офицеры сопровождения, в этот день выдали «на гора» тройную норму.

Около Марата стояли многочисленные друзья с гитарой и стайка красивых девиц, а родители с родственниками находились чуть поодаль. А вот из другой половины Ташкента, из так называемого Старого Города, был один я. Меня провожали друзья, родственники, любимые дедушка с бабушкой, мой единственный, всегда понимавший меня дядя Садык, несколько моих тётушек с мужьями, заплаканная мама и, иногда украдкой вытирающий глаза, папа. Провожало меня непривычно большое количество людей. Никогда любил внимания к себе и от этого аншлага мне было неловко. Я пригласил Марата в нашу компанию и познакомил с моими родителями, родственниками и друзьями. Кроме моих родителей никто и не запомнил его, не до того им было. Но папе и маме Марат сразу и навсегда понравился. Мама попросила его присмотреть за её оболтусом. После нашей демобилизации, мои родители всегда с уважением и любовью относились к нему. Марат часто приходил к нам, он любил мамины перемечи (беляши), которые она специально готовила для него. Наши матери тоже сблизились на призывном пункте и поддерживали связь с друг другом до самой старости. Мама обнимая меня плакала и говорила — «Вот погляди на своих друзей (провожающих), они все стали студентами, а ты….». А её нерадивое чадо уходило на службу. На душе становилось тоскливо от слов мамы. Действительно, все школьные друзья стали студентами, один я не смог поступить в институт связи и сразу стал бывшим футболистом, бывшим абитуриентом, но зато будущим защитником Отечества. Хотя бывшим игроком в футбол я стал несколько раньше, в одиннадцатом классе, о чём после ни разу не сожалел, так как видел потихонечку спивающихся одноклубников.

Мы не знали куда попадем служить. Среди «покупателей» особо выделялись статные офицеры в красивой форме морской авиации, куда мечтали попасть все призывники. В морской авиации солдаты носили морскую форму, а служили на год меньше чем на флоте. Родственники надоумили нас с Маратом сходить к помощнику военкома предварительно всучив бутылку шампанского. Помощник военкома посмотрел в какие — то бумаги и важно сообщил, что мы с Маратом находимся в списке представителей Морской Авиации. Это была хорошая новость для всех наших родных, так как они не хотели чтобы мы попали служить в какой — нибудь «непрестижный Стройбат».
Других подробностей «Помуха» (Флотский сленг, так называли помощника командира корабля), якобы, не знал. Мы подарили ему бутылку шампанского и он добавил, что шестьдесят человек самолетом улетят вечером Симферополь, а остальных (около тысячи человек) отправят в разные города Советского Союза по железной дороге. Наступил вечер, а учитывая, что согласно повестке все призывники приехали к 08:00 утра, провожающие начали расходиться. Оставались только родители и самые преданные друзья. В это время приехал мой друг детства Алишер Шамагдиев. Он задержался, так как решал свои проблемы с учебой в университете. Вроде бы Алишер уладил в тот день все вопросы, но тем не менее, через полгода ему пришлось перевестись из физфака университета в Текстильный Институт (Не поладил с одним из преподавателей). Где-то около 20:00 нас, команду из шестидесяти человек, построили и даже не дав толком попрощаться с родителями (хотя мы и так прощались с самого утра), посадили в автобусы и повезли в аэропорт. В зале ожидания, началось братание между будущими «рядовыми морской авиации». Мы допивали остатки спиртного, но оказалось что остатков этих очень много, их хватило на весь полёт до Симферополя, где произошло наше первое разочарование в военной службе. Сопровождавшие нас офицеры объявили нам, что все шестьдесят человек будут служить на флоте, а не в морской авиации. Мозги затуманенные парами коньяка, вина и шампанского ещё не проветрились и поэтому сообщение офицеров дошло до нас не сразу, а в расплывчатом виде. Осознание изменения срока службы пришло уже в Экипаже (место распределения новобранцев по воинским частям) города Севастополя, где мы провели ещё сутки. Было полное опустошение. Никто не хотел служить дополнительно ещё один год. Все ребята вдруг захотели служить в непрестижном Стройбате. А кое — кто даже хотел смыться домой. В принципе, убежать из территории Экипажа было не очень сложно. Но Марат сразу отрезвил потенциальных дезертиров. Он сказал что без документов они далеко не уйдут, а вот за побег могут добавить ещё год службы. Потихонечку молодость взяла своё. Мы уговорили какого — то гражданского (кажись, он работал монтёром или сантехником в Экипаже) купить нам выпивки. Он обрадовался, оставил нам свою сумку с инструментами и через двадцать минут мы вместе с фельдъегерем — сантехником уже пили из грязного и липкого стакана портвейн «Таврический» и сразу же забыли о том, что придётся служить лишний год. Под гитару, высокий и симпатичный Геннадий Иванов, отчисленный с четвёртого курса ташкентской консерватории за драку с мужем преподавательницы по вокалу, проникновенно спел нам несколько песен. Муж преподавательницы приревновал её к Гене и оказалось не зря. Через месяц преподавательница консерватории получит первое и долгожданное письмо до востребования от Гены и подаст на развод. После Нового Года она разведётся с мужем и весной приедет в Севастополь, где она и Геннадий Иванов останутся жить. Через три месяца службы в Учебном Отряде Геннадия Иванова переведут в ансамбль песни и пляски Краснознамённого Черноморского Флота, а его будущая законная супруга по имени Антонина, начнёт работать в музыкальном училище недалеко от Исторического Бульвара, это в самом центре Севастополя. Но всё это случится потом, а тогда в Экипаже города — героя Севастополя, Гена Иванов неоднократно исполнял под вкусное крымское вино любимую песню Марата. До призыва на флот я никогда не слышал её, да и потом редко удавалось послушать эту душевную песню, но пару строчек из неё запомнил:

Под окном, под дождем, стонет зябкая осень
Бесконечно давно не стучал ты в окно
Дым твоих сигарет с мокрым ветром летает
Сердцу больно до слез, но измен не прощают
Дым твоих сигарет с мокрым ветром летает
Сердцу больно до слез, но измен не прощают

Марат часто мурлыкал её, особенно когда ждал письма от своей зазнобы по имени Светлана. Он чувствовал, что разлучился с ней навсегда. Нас, нескольких ташкентцев распределили в восьмую роту. Через два месяца, после окончания основных строевых занятий на плацу, отрабатывания строевого шага с оружием и без, тысячи и тысячи раз исполненных приёмов с винтовкой типа — «На караул», «На плечо». «На руку» и изучения устройства карабина Симонова, множества боевых тревог в полночь — за полночь, нас стали обучать разным флотским специальностям. Марат начал учиться на гидроакустика, а я на радиометриста. Учеба и служба в Учебном Отряде шли ни шатко, ни валко. Марата и меня буквально преследовал старшина роты. Придирался, причём шутя и с издевкой, высокий (195см), красивый и импозантный (уж очень шла ему морская форма) мичман Склярский из Киева, в основном, по мелочам. Например, за смех в строю, за курение в неположенном месте, за плохо пришитые погоны, или за обращение не по уставу к старшим по званию и т.д.. За каждый шаг влево или вправо мы получали по наряду вне очереди. Мы не жаловались, но было тяжело и, практически, ежедневно мы отрабатывали эти наряды до двух часов ночи. Марат сам засыпавший от усталости на ходу, ещё умудрялся поддерживать мой падающий в бездну дух. Мы собирались в гальюне, где невыносимо пахло хлоркой и за сигаретой делились новостями из дома, а самое главное, мечтали отоспаться. Ежедневные недосыпания в течение двух месяцев, накопившаяся усталость от ночных вахт и внеочередных нарядов, постоянная борьба с клопами при помощи керосина, прятавшимися в углах ржавых металлических кроватей двухсотлетней давности, авитаминоз, непривычная еда и в результате на телах новобранцев начали появляться фурункулы. Марат и я тоже не избежали этой участи. В продуваемый насквозь морозный январский день, мы принимали присягу на Малаховом Кургане. После этого важного для салаг посвящения в моряки, Марат и я с температурой за 39 градусов свалились сразу после возвращения в Учебный Отряд. Ребята, буквально, отнесли нас в лазарет, который был полон моряков. Медсёстры делали нам по несколько уколов в день, ставили капельницы, давали витамины и не разрешали даже вставать. В душной и не проветриваемой палате, пропитанной потом и несвежим бельём лечились двадцать пять моряков. Пять рядов по пять коек. Таких палат было несколько. Мы были настолько слабы, что санитарки буквально заставляли нас есть в обед разные каши. Но нам ничего не хотелось, мы ничего не чувствовали кроме боли в теле от приступов кашля. Тем не менее, через дней пятнадцать, мы пришли в себя и Марат позвал меня покурить. Но сил было мало чтобы стоять в холодной курилке и мы вернулись в палату. Насквозь прокуренная курилка древнего лазарета, стены которой впитали в себя запахи махорки, самосада и дешёвых сигарет с папиросами ещё со времён одиннадцатимесячной обороны Севастополя во время Крымской войны (1853-1856), показалась нам источником свежайшего воздуха с альпийских лугов по сравнению со смрадом исходивший из нашей палаты. Марат попросил ребят помочь ему открыть намертво заколоченные окна. Удалось открыть одно окно, но и его с лихвой хватило, чтобы февральский, черноморский ветер наконец проветрил нашу палату. Непривычные нам флотские каши из перловки, овсянки и сечки вызывали у нас отвращение. Мы с удовольствием ели супы с хлебом, а до второго блюда, практически, не дотрагивались. Иногда приносили на обед макароны по флотски или гречку с котлетой, вот тогда мы просили добавки и симпатичные санитарки не отказывали нам. В лазарете мы отоспались, пришли в себя и уже хотели выписаться, но врачи задержали нас ещё на неделю, дабы провести полный курс лечения.
У нас, оказывается, была особо тяжёлая форма воспаления лёгких. Не знаю, то ли врачи поговорили с нашим старшиной, то ли они просто доложили нашему командиру роты о нашем ужасном состоянии, а уже последний поговорил со старшиной, а может мы сами как — то адаптировались к службе и строгим порядкам, но после выписки из лазарета и до конца учебы, мы не получили ни одного наряда вне очереди. Старшина роты делал вид что не знает нас, а мы были только рады этому. С остальными старшинами у нас были хорошие отношения, так же как и с офицерами роты, кроме замполита. Последний придирался ко всем мелочам, ему даже было дело до наших заправленных постелей в кубрике ( так, по морскому, называлось ротное помещение). Он тщательнее старшины роты измерял специальной планкой чёткость заправленных коек.

Вот этот замполит и подловил нас в роте. Мы, несколько ташкентцев, сбежали с послеобеденных занятий и тихой сапой просочились в самый дальний кубрик, чтобы побаловаться деликатесами из Ташкента. Нескольким землякам из Ташкента пришли посылки. Только мы расселись чтобы вкусить узбекских сухофруктов, знаменитого кишмиша сорта «Саяки», горных фисташек, грецких орехов, домашних лепёшек и запить всё этом вином под видом компота из вишен, как в ротное помещение ворвался замполит, в сопровождении дежурного по части и парочки активистов — комсомольцев. Это дневальный по роте, матрос по фамилии Сороксобак доложил ему о «банде » ташкентцев нарушающих воинскую дисциплину. За побег с занятий и организацию пьянки (а мы даже не пригубили ещё) в ротном помещении нас долго мурыжили и поносили на комсомольских собраниях как сам замполит, так и его «помощники — активисты» типа Сороксобак. Нас обвиняли чуть ли не предательстве, измене и попытке избиения дневального, хотя этому мерзкому типу никто даже слова не говорил. Замполит даже заставил нас написать заявления об участии добровольцами во вьетнамской войне для искупления вины. Я уже было обрадовался поездке во Вьетнам (хоть там и шла тяжёлая война), так как чувствовал себя после всех этих нападок и унижений каким — то изгоем, недостойным звания комсомольца и советского человека. А Марат был намного мудрее меня, он вообще игнорировал слова замполита и его ретивых апологетов, зато с помощью главного кока Учебного Отряда, бывшего ташкентца, Марат достал пару бутылок «Массандры». Мы проникли в кочегарку где дежурил наш земляк Бахтияр Сагатов из массива Чиланзар. Он был на вахте и поэтому не пил с нами. Разливая вино в алюминиевые кружки, Марат равнодушно, как бы между делом и с пренебрежением произнёс, — «Этот замполит настоящее дерьмо собачье и просто хочет выслужиться чтобы поскорей получить очередное звание, так что не стоит обращать внимания на его обвинения». Две полные кружки ароматного портвейна «Массандра», только подтвердили слова Марата и мне сразу полегчало. Я снова стал чувствовать себя человеком, а не изгоем общества. На обратном пути в роту, я воодушевлённый словами моего друга о замполите, увидел экскременты дворняжки Джека жившего на территории «Учебки» и представив, что это наш замполит от души пнул их. Потом долго пришлось очищать в гальюне ботинки от «Замполита». В эту вакханалию смешивания меня и Марата с грязью (как организаторов чуть ли не «ташкентского подполья по организации пьянки»), вмешался сам командир роты и остудил как зарвавшегося замполита, так и его подхалимов. Кстати, ябеда — матрос Сороксобак поменял к концу учёбы свою звучную фамилию на менее интересную и стал Новиковым. Думаю, в честь писателя Новикова — Прибоя. Ребята хотели устроить тёмную новоявленному Новикову, но мудрый Марат отговорил от этой затеи. Он сказал, что нас сразу вычислят и отправят на «Губу».

А печально известная всему Черноморскому Флоту Севастопольская гауптвахта, ещё с нахимовских времён «славилась» вечной сыростью и промозглым холодом своих каменных казематов, плохой кормёжкой, а также самодурством её коменданта, любившего с похмелья самолично унижать арестованных моряков во время утреннего развода на работы, а вечером, уже будучи под градусом, заставлявшего ходить строевым шагом по несколько часов вместо ужина. Почти все попадавшие на «губу» моряки, получали от него дополнительно трое и даже больше суток ареста. Причём без всякого повода. Поэтому, если моряк попал на «губу», это уже было поводом чтобы «влепить» дополнительно ещё несколько суток ареста. После севастопольской «губы», ребят прямиком отправляли в лазарет.

Учеба подходила к концу, начались экзамены. По теории и устройству радиолокационных станций у меня стоял трояк, а вот по прослушиванию данных, их шифровке и расшифровке, обозначения пеленга самолётов на огромном круглом планшете мне поставили пять баллов. Марат все экзамены сдал на четыре.

Марат хотя и не показывал виду, но тем не менее в первые, самые тяжелые месяцы, он очень ждал писем от своей зазнобы. Письма от его Светланы приходили редко, а к концу учёбы и вовсе перестали поступать. Но к этому времени Марат уставший от ожиданий почты и переживаний уже меньше напевал песню — «Дым твоих сигарет, мокрым ветром летает, сердцу больно до слёз» и т.д.. Он радовался тому факту, что учёба и муштра в «Учебке» подходят к концу и скоро разъедемся по местам службы. Но в начале июня нас внезапно подняли по боевой тревоге, вывезли на открытых грузовиках в какую-то бухту и на баркасе доставили до десантного корабля уходившего в море. Через несколько дней корабль встал на рейде, а вдалеке виднелись пальмы и апельсиновые рощи, мы ничего не понимали, были одни слухи. Личный состав корабля нас просто игнорировал. Мы были для них никчёмными «салагами» или ещё хуже «Зеленью подкильной».

Наконец нам объявили, что корабль стоит у берегов Египта где началась война между Израилем и Египтом, и командир корабля ждёт приказ, чтобы высадить нас на берег. О том, что будет после того как мы окажемся на берегу, командование молчало. Но простояли на рейде недолго, уже на второй день старпом дал команду — «По местам стоять, с якоря сниматься» и десантный корабль покинул апельсиновые, но недосягаемые берега Египта. Вот так закончилась наша «война» в Египте. После возвращения в Севастополь всем морякам объявили места распределения. Как и ожидалось, все ташкентские ребята (все шестьдесят человек, кроме певца Геннадия Иванова) попали на Северный Флот. Любимчики старшины роты остались служить на Черноморском Флоте, как и протеже нашего замполита новоявленный матрос Новиков (бывший Сороксобак). Мы сели на поезд Севастополь — Москва и после суток путешествия по плодородной, красивой и богатой фруктами Украине приехали в Москву. Там сделали пересадку с Курского вокзала на Ленинградский и через полтора дня прибыли в Мурманск, а оттуда в Североморск, где снова очутились в местном Экипаже. Всех ребят распределили по разным воинским частям. На флагманский крейсер Северного Флота «Мурманск» из ташкентцев попал один я. Марата увезли на базу подводных лодок Видяево. Но на подводную лодку он не попал, а служил гидроакустиком на берегу. В какие части или на какие корабли Северного Флота распределили остальных ташкентских ребят мы не знали. Я успел узнать у капитана третьего ранга Криницкого приехавшего за мной, номер почтового ящика крейсера и дал его Марату. Офицер оказался начальником Радиотехнической Службы (РТС) и моим командиром. На флоте, моряков из Радиотехнической Службы называли корабельной интеллигенцией. Здесь действительно служили ребята уровня сегодняшних «сисадминов». Многие имели высшее образование, со временем они становились офицерами и дополнительно служили ещё пять, а то и десять лет. Многие моряки из РТС, отслужив год или два, затем поступали в Ленинградское Высшее Военно — Морское — Училище Радиоэлектроники имени Попова. На корабле я обнаружил тьму «салаг» типа меня. Они все были из Учебного Отряда «Архара» (Архангельск). «Годки» — по флотски, они же «Старики» — по армейски, встречали каждого новичка чуть ли не с цветами, им срочно надо было обучить молодёжь работать по специальностям перед ноябрьской демобилизацией. А вот если бы не обучили толком, тогда им пришлось бы задержаться до Нового Года, а то и после… Все «Годки» хотели уехать домой как можно скорее. После суровой «Учебки» в южном, но не гостеприимном Севастополе, заполярный и холодный Североморск принял нас тепло и радушно. А служба на крейсере «Мурманск» и вовсе показалась малиной. Подъём в шесть утра, физзарядка, завтрак, приборка, построение на верхней палубе, подъём флага и развод на работы. Никакой «дедовщины» и в помине не было. Затем начинались тренировки в БИП (Боевой Информационный Пост) под чутким руководством душевного главстаршины Михаила Полякова и командира отделения старшины второй статьи Виктора Борисова. Я сразу обратил внимание на то, что ни наш старшина роты мичман Склярский в Севастополе, ни старшина команды БИП флагманского крейсера «Мурманск» Михаил Поляков никогда не матерились, в отличие от других моряков. Ближе к обеду звучала учебная тревога, начиналась подготовка к походу и учениям в районе Диксона, архипелага Новая Земля, острова Шпицберген, Море Лаптевых, пролив Вилькицкого и т.д.

С Маратом шла регулярная переписка. У него тоже были свои тренировки и учебные тревоги.

За время службы на Северном Флоте с Маратом виделся всего один раз. Это случилось уже на третьем году службы. На радостях мы так назюзюкались, что на обратном пути на корабль меня «принял» военный патруль. Чуть было не попал в комендатуру (а это сразу пятнадцать суток гауптвахты), но хорошо, что патрульный офицер когда — то служил на нашем крейсере и отпустил меня, но всё равно написал замечание на увольнительном листе. На второй день старпом крейсера «Мурманск» капитан второго ранга Скворцов, из-за замечания от начальника патруля, да ещё попавшего в сводки Штаба Северного Флота, вычеркнул меня из списка отпускников. А так я уже готовился в конце февраля поехать на десять дней в Ташкент. Но стакан ужасного питьевого спирта (очень популярный вид алкоголя на Севере), после которого всю ночь тошнило, заставил меня пролететь мимо отпуска быстрее фанеры над Парижем. Тем не менее я был очень рад встрече с другом. Да и до нашего ДМБ оставалось всего десять месяцев, которые прошли в походах и учениях у берегов Африки в районе экватора, затем мы долго кружили в Средиземном море в «обнимку» с американским авианосцем «Enterprize» и другими «братскими» кораблями. Если вдруг американские корабли ненадолго исчезали из поля зрения наших вперёдсмотрящих и корабельных радаров, тогда нам чего — то не хватало. Мы посетили с дружественным визитом в составе советских кораблей Северного Флота Алжирскую Народную Демократическую Республику, где от пуза наелись апельсинов и немного выпили отличного местного вина.

Пролетели годы службы на «Флотах Расейских» хотя и очень медленно, но интересно. С гордостью осознавал, что наш флагманский крейсер Северного Флота, красавец «Мурманск» вызывал восхищение как у полярников на Новой Земле и Диксоне, так и у жителей Мурманска, Североморска, Северодвинска, Архангельска, Таллина, Кронштадта, Питера, Индонезии, Норвежского Тронхейма, арабского Алжира, и даже у моряков НАТО и американского Шестого Флота с которыми мы регулярно встречались в водах Атлантического и Северного Ледовитого океанов, в Средиземном море, у берегов Африки, Кубы и т.д.. Встречались наверное не то слово, «наши партнёры», как принято их сейчас называть, повсюду сопровождали нас так же, как верная жена неотступно следующая за мужем. Даже когда мы проходили пролив Гибралтар, сзади всегда пристраивался натовский корвет, на случай если кто-нибудь из команды прыгнет за борт. К сожалению, такие случаи бывали. Поэтому перед зарубежными походами «неуловимые наши» (Высоцкий) призывали к бдительности. В увольнение на берег за рубежом ходили «пятерками». Во главе каждой «пятерки» был офицер или старшина сверхсрочник, по флотски «Сундук».

Марат слегка завидовал нашим дальним морским походам, так как сам выходил в море очень редко и только на несколько дней во время учений, но не на подводной лодке, а на кораблях обеспечения. После возвращения в Ташкент мы, как сорвавшиеся с цепи псы, ударились в загул. Переходили из одного кафе в другое, встречались с девицами, а по утрам просыпались в незнакомых квартирах с едва знакомыми девчатами и сильной жаждой. Ребята, как — то раз, после сильного бодуна попытались создать ташкентский клуб «Шестидесятников». Ведь нас было шестьдесят человек отправленных самолётом из Ташкента в Симферополь служить на флоте. Но особого энтузиазма эта идея ни у кого не вызвала.

Через пару месяцев, после многократных «Благодарностей» от наших мам, эйфория прошла и мы стали работать, а иногда даже вспоминали о предстоящих вступительных экзаменах. Вступительные экзамены с грехом пополам сдали (помогли рекомендации — направления командования Флота), но впереди была сама учеба и первые месяцы показали, что мы совсем не готовы к ней. Пришлось отказаться от гулянок и по настоящему засесть за учебники. Потом втянулись в учёбу и даже самим стало нравиться, что уверенно отвечаем на семинарах и зачётах. Первые два года после службы, «Мореманы» собирались на день Военно — Морского Флота в ресторане «Шестой Этаж», что находится на крыше гостиницы «Ташкент» и где всегда готовили отменный шашлык. Через два года неожиданно уехал в Грецию корабельный машинист Володя Баландин. Он ещё до службы женился на гречанке из Афин и как только политическая обстановка в Греции улучшилась греки начали разъезжаться в свои Афины, Салоники, Ларисы, Ираклион и т.д… В те годы в Ташкенте было более десяти греческих городков (кварталов). Греки — мастеровые люди, они были лучшими в городе строителями, сантехниками, отделочниками, портными, сапожниками, часовщиками и т.д.. По вечерам любили собираться на лавочках у своих домов и играть в домино, нарды и шахматы. Общались, в основном, между собой и только на языке Древней Эллады. ЦК Компартии Греции находился (кажется и сейчас находится) в зелёном местечке, в самом центре Ташкента. В этом красивом здании греческие коммунисты часто устраивали вечера и танцы. Многие греки женились на русскоязычных девушках. Но все греки знали как Отче Наш, что находятся на территории Советского Союза временно и все их разговоры были только о возвращении в Грецию.

Потом несколько бывших моряков перевелись учиться в московские ВУЗы, кто-то уехал работать на БАМ, кто-то в Россию насовсем, так потихонечку начинался исход русскоязычного населения из хлебного и гостеприимного Ташкента. И к концу пятого курса учёбы, ряды наших флотских товарищей поредели процентов на пятьдесят. Да, именно в семидесятых годах, отстроенный после землетрясения красавец Ташкент начал терять свои кадры. После отъезда десятка бывших моряков из Ташкента в разные города России и такого же количества приятелей — соседей в Израиль и США, Марат произнёс всего лишь одно слово — Началось. Он как в воду глядел, именно в те годы, когда русскоязычное население начало покидать Ташкент, в нём стали в открытую крепнуть ростки сорняка под названием кумовство при поступлении на учёбу в ВУЗы и приёме на работу, при распределении квартир и социальных благ. Тем не менее оглядываясь назад понимаешь, что всё происходившее в те годы по сравнению с сегодняшним днём кажется такой мелочью, на которую вроде и не стоило обращать никакого внимания. И не обращали, и не боролись. Мелочь из кумовства выросла до коррупции и национализма, попутно разрушила старую систему власти, практически, уничтожила науку, медицину, промышленность и образование, не говоря уже о социальных льготах для граждан республики. Остались самовосхваление и самовозвеличивание. Особенно это проявлялось и проявляется на праздниках, юбилеях, свадьбах и других мероприятиях. Возвеличивание и подхалимаж выросли до такой степени, что отрицательные герои Салтыкова — Щедрина, Чехова и Гоголя, это просто неопытные младенцы по сравнению с сегодняшними баями — сановниками, олигархами и чиновниками всех мастей. Но всё возвращается на круги своя, и те мордовороты которые в конце восьмидесятых кричали на демонстрациях «Долой Русских» и бросали листовки с аналогичными призывами в почтовые ящики, теперь живут на деньги присылаемые их детьми, работающими в России. Эти «герои» восьмидесятых, уподоблявшиеся черносотенцам, сейчас пересмотрели свои взгляды и отдают своих внуков учиться в школы, исключительно, с русским языком обучения. Они поняли, что без русского языка, это путь в никуда. Ведь для того чтобы получить хорошее образование и без всяких проблем работать в России нужно знать русский язык. В самой, уже «вовсю» независимой республике, зарплаты в разы меньше чем в России, а на пенсию которое сегодня платит республика «бунтарям» из восьмидесятых годов прошлого столетия, можно всего лишь один раз сходить на рынок.

Марат работал и учился. Работал мастером по ремонту и обслуживанию промышленных холодильников. Дела у него шли неплохо, он стал начальником цеха, затем заместителем главного инженера, парторгом, но и погулять он тоже любил не слабо. Обычно, по субботам, мы встречались на улице Марата (ребята по прежнему между собой называли Новомосковскую улицей Марата) у кинотеатра «Москва». Как-то раз летом, после второго курса учёбы мы сидели в кафе «Лотос», что находился в городском сквере имени Октябрьской Революции (Лет десять тому назад, снесли все кафешантаны в центральном городском сквере, как ненужную память о советских годах, а заодно вырубили все старинные и громадные дубы с чинарами, посаженные ещё в царские времена). В кафе рекой лилось сухое вино, портвейн и шампанское. Кто-то уходил, кто-то подсаживался за наши столики. Мой сосед по Кукче и друг детства Рашид, предложил слетать бесплатно в Ленинград. Оказалось, что брат Рашида должен лететь в командировку в Москву на самолёте АН-24 принадлежащий ТАПОИЧ (Ташкентский авиационное производственное объединение имени Чкалова). Рашид и его брат работали на этом заводе. Он говорил, что мол, долетим до Москвы, а там поездом в Питер. Рашид очень мечтал увидеть Питер, а вот остановиться ему было негде. Но он знал, что у меня живут родственники на Лиговском Проспекте, поэтому и предложил мне полететь с ним. Марат тоже захотел лететь вместе, он ещё с флотских времён мечтал «прошвырнуться» по Невскому Проспекту и знаменитой улице Марата, а после нескольких бутылок шампанского с сухим вином, его мечта начала казаться явью. Я подумал, что эти пьяные бредни забудутся и через день даже не вспомним ни о каком Питере. Но на второй день, уже с утра пришёл Рашид и начал разговор о полёте в Питер как о решенном деле. Через час приехал Марат и тоже заговорил о поездке. Самолёт улетал через две недели. Пришлось подключать маму, — тяжёлую артиллерию. Но сперва, при помощи Марата удалось получить разрешение на поездку для меня. Когда оно было получено, мама сама взяла инициативу в руки и сообщила, что договорится с родственниками отца о нашем постое в квартире на Лиговке.

Мы втроём собрались в доме брата Рашида за день до вылета, чтобы обмыть предстоящее путешествие. Непьющий брат Рашида заявил, что рейс откладывается на сутки. Мы эти сутки пережили с помощью коньяка и вина. Затем этот шумный небесный тихоход АН-24 неимоверно долго по времени летел до Куйбышева, где брат Рашида объявил, — «Здесь самолёт простоит ещё сутки, а вам придется ночевать в гостинице». Получалось, что дешевле взять билеты на поезд до Москвы чем ждать ещё сутки и платить за гостиницу. Мы с радостью покинули борт тихохода и отправились на вокзал города Куйбышева, где нам повезло с билетами на проходящий поезд до Москвы. В буфете вокзала мы купили несколько бутылок «Солнцедара» и после первого же стакана нас вывернуло от этого дара солнца. Это были чернила, а не вино. Мы отдали оставшуюся бутылку молодой и шаловливой проводнице, а она нас до Москвы поила чаем.

В Питере, родственники моего отца встретили нас по королевски и выделили нам большую комнату. По утрам нас ожидал завтрак с сыром, творогом, колбасой, сосисками, сливками, жареными беляшами, яичницей, мёдом и разными вареньями с дачи. Мы, в основном, налегали на какой-то особенного вкуса зелёный чай, так как вечера проводили в кафешках. Ночами, между часом и двумя добрейшая бабушка, тёща моего родственника безропотно открывала дверь трём загулявшим обалдуям. Марат «Ташкентский» наконец — то удовлетворил своё желание и неоднократно прогуливался по улице Марата «Питерского». Благо, что улица Марата находится рядом с Лиговкой. Мы даже попарились в «Барских Банях» расположенной на улице Марата. «Барские Бани» были очень хороши, но всё же до «Сандуновских Бань» в Москве не дотягивали. Днём мы гуляли по Питеру и пару раз съездили на Волковское кладбище, на могилу моего деда. Прогуливаясь по Гостиному Двору, мы купили одинаковые бежевые югославские костюмы. Когда хозяин квартиры, он же дядя моего отца увидел наши покупки, отвёл меня в другую комнату и глядя прямо в глаза тихонько сказал, что в этом красивом и светлом костюме нельзя пить вино, оно обязательно прольётся и оставит несмываемые пятна. Мне стало очень неловко от этой метафоры. В тот же день я сообщил ребятам, что в Питере живём уже десять дней вместо обещанных двух-трёх. Мол, пора и честь знать. Естественно, напоследок снова загуляли в кафе с девочками и слегка наклюкались. После кафе мы, беспрестанно целуясь с очаровательными питерскими студентками провожали Белые Ночи, а утром вернулись к родственникам которые почти не спали ночью, беспокоясь о трёх загулявших друзьях. Когда родственники узнали, что мы вечером уезжаем в Москву, мне показалось, они даже огорчились нашему решению, так как начали уговаривать нас поехать на дачу и там погостить. Но мы уже были настроены на московские приключения. Моя мама, как и ожидалось, неоднократно звонила в Питер родственникам, но они, слава Богу, ни словом не обмолвились ей о наших ночных гулянках. Я ещё больше зауважал питерских родных. Они понимали, что это мы по молодости безудержно гуляем ночами, а после женитьбы утрясут сивку крутые жизненные горки.

Я пересказал ребятам о метафоре высказанном хозяином дома по поводу несмываемых пятен на светлом костюме. Ребята запомнили это выражение и в дальнейшем часто использовали его в разговорах между собой.

В Москве, тоже гульнули неслабо. Остановились у флотского друга Саши Ибрагимова и пробыли у него в гостях почти две недели, исходили центр города вдоль и поперёк, пару раз были на пляже и в кинотеатре, а один раз в «Сандунах», всё остальное время мы переходили из одной компании Сашиных друзей в другую. Все эти переходы заканчивались ужасными головными болями для меня и последующими обильными чаепитиями на кухне у Саши. Родители Саши видя мои мучения дали мне простой совет — не пить. Зато у Марата, Рашида и Саши после водки, коньяка, шампанского, «Чинзано» и даже пива, абсолютно не было никаких головных болей и позывов. Сам я, к водке вообще не притрагивался, а вот коньяк с «Чинзано» и плюс шампанское вдогонку, подействовали на меня отрицательно. Я последовал совету родителей Саши и все последующие дни гулял с маленькой племянницей Саши в Филёвском парке, рассказывал ей сказки и разные истории, а заодно мы съели бесчисленное количество вкуснейшего московского эскимо. Саша и его друзья жили в одном и том же дворе, поэтому время от времени я присоединялся к ним с бутылкой…. кефира.

В детстве, я с отцом (он москвич), одно время жил в Москве на улице Красина, а затем часто приезжал туда с родителями во время летних каникул. И если Марата родители привозили пару раз в Москву в шестом и восьмом классах, то Рашид, вообще, первый раз был в нём, так же как и в Питере. Москва захватила в плен моих друзей. После возвращения в Ташкент, они ещё долго мечтали переехать в Первопрестольную. Но эти мечты реализовать не получилось, хотя многие, причём близкие, родственники Марата и Ёлчина уже давно живут в ней.

Но и в самом Ташкенте жизнь протекала не менее весело, студенческие вечеринки в кафе, ресторане или в чьей — нибудь свободной квартире, «культпоходы строем» (флотское выражение) в театр, на концерты и даже случались вылазки с палатками за город. Но после четвёртого курса всё это постепенно сошло на нет. Ребята женились и ярмо под названием быт, прочно охватило их шеи.
Марат имел задатки лидера и руководителя, его избрали парторгом огромного коллектива. Но когда ему предложили работу в горкоме партии Ташкента, он шутливо говорил нам, — » Я не могу работать за решёткой». Кабинет отдела промышленности горкома партии, где ему предлагали работать, имел на окнах решётки. Не помню как, но Марат дипломатично отказался от этой должности. На этом, пути горкома и Марата разошлись. Марат на своей работе зарабатывал во много раз больше инструктора горкома партии.

Заведующий промышленным отделом ЦК КПСС УзССР товарищ Н., которого я немного знал, так как работал с его дочерью Кариной в системе иностранного туризма, на дне рождения дочери сообщил мне, что что это он рекомендовал Марата на работу в горком партии и со временем он мог бы вырасти до уровня секретаря горкома. Этот партийный руководитель хорошо знал покойного отца Марата. После войны, они вместе работали на заводе «Таштекстильмаш», а с Маратом они встречались на городских партийных собраниях и конференциях. По его словам Марат подходил по всем критериям для партийной работы, русскоязычный узбек, знает производство, лидер по складу характера, имеет высшее образование, служил на флоте, а не «откосил» как многие другие претенденты, женат, морально устойчив и т.д. и т.л..
Но Марат хоть и был молодым парторгом большого предприятия, однако просиживать штаны в кабинете горкома до самой ночи не собирался. Он уже тогда предчувствовал уход компартии со сцены, сам видел усиливавшийся массовый исход евреев и русскоязычного населения из Ташкента и, вообще, из Советского Союза. Марат как — то , в разговоре, назвал дату приблизительного распада СССР, 1995 — 1997 годы. Марат немного ошибся, но в целом он был прав.

Марат рано ушёл из жизни. Он сильно болел, а смерть супруги, которую очень любил и не мыслил жизни без неё, хотя по молодости лет обижал её своими гулянками, только усугубила болезнь. После смерти жены, Марат скучая по ней, снова начал мурлыкать песню — «Дым твоих сигарет с мокрым ветром летает». Через год Марата похоронили рядом с женой на ташкентском кладбище «Минор».

8 комментариев

  • Фото аватара yultash:

    Рассказ, как и другие произведения автора, привлёк много читателей, но почему-то молчат профессиональные критики с этого сайта. Почему? Хотелось бы узнать мнение нынешних ташкентских патриотов — не слишком ли резко и в тёмных красках автор формулирует свои мысли в приведённом ниже отрывке?
    «….Марат произнёс всего лишь одно слово — Началось. Он как в воду глядел, именно в те годы, когда русскоязычное население начало покидать Ташкент, в нём стали в открытую крепнуть ростки сорняка под названием кумовство при поступлении на учёбу в ВУЗы и приёме на работу, при распределении квартир и социальных благ. Тем не менее оглядываясь назад понимаешь, что всё происходившее в те годы по сравнению с сегодняшним днём кажется такой мелочью, на которую вроде и не стоило обращать никакого внимания. И не обращали, и не боролись. Мелочь из кумовства выросла до коррупции и национализма, попутно разрушила старую систему власти, практически, уничтожила науку, медицину, промышленность и образование, не говоря уже о социальных льготах для граждан республики. Остались самовосхваление и самовозвеличивание. Особенно это проявлялось и проявляется на праздниках, юбилеях, свадьбах и других мероприятиях. Возвеличивание и подхалимаж выросли до такой степени, что отрицательные герои Салтыкова — Щедрина, Чехова и Гоголя, это просто неопытные младенцы по сравнению с сегодняшними баями — сановниками, олигархами и чиновниками всех мастей. Но всё возвращается на круги своя, и те мордовороты которые в конце восьмидесятых кричали на демонстрациях «Долой Русских» и бросали листовки с аналогичными призывами в почтовые ящики, теперь живут на деньги присылаемые их детьми, работающими в России. Эти «герои» восьмидесятых, уподоблявшиеся черносотенцам, сейчас пересмотрели свои взгляды и отдают своих внуков учиться в школы, исключительно, с русским языком обучения. Они поняли, что без русского языка, это путь в никуда. Ведь для того чтобы получить хорошее образование и без всяких проблем работать в России нужно знать русский язык. В самой, уже «вовсю» независимой республике, зарплаты в разы меньше чем в России, а на пенсию которое сегодня платит республика «бунтарям» из восьмидесятых годов прошлого столетия, можно всего лишь один раз сходить на рынок.»

      [Цитировать]

  • Фото аватара Вадим:

    Спасибо автору произведения ! Абсолютно беспристрастный и искренний рассказ о прошедшем ( советском) периоде истории Ташкента ( и его жителях) и уже современных реалиях….
    Удивительно, но после прочтения осталось ощущение «вкуса» того ушедшего в прошлое Ташкента, той жизни, того времени и тех людей!
    Ощущение чего то настоящего, родного и навсегда утраченного….

      [Цитировать]

  • Фото аватара Руфина:

    Объёмный и просто блестящий рассказ…

      [Цитировать]

  • Фото аватара Лидия Козлова:

    Самый грустный рассказ автора. Я вспоминала своих однокурсников, друзей, талантливых, дерзких, которые, казалось, могли мир перевернуть вверх тормашками… Их давно на свете нет. Алкоголь? Да, в большой степени. Но это лежит на поверхности. Наши мальчишки попадают в мясорубку повседневного выживания и не выдерживают. Девчонки как-то крепче стоят на земле, цепляются за жизнь. Наверное, дети не позволяют им складывать крылышки и камнем лететь вниз.

      [Цитировать]

  • Фото аватара дима литвинов:

    был у меня одноклассник — футболист, на Старте занимался, Ренат Закиров, у него была кличка Абуля.

      [Цитировать]

    • Фото аватара Fahim Ilyasov:

      Дима Литвинов:
      был у меня одноклассник — футболист, на Старте занимался, Ренат Закиров, у него была кличка Абуля.

      Дима, а какого года рождения был Ренат Закиров? В Пахтакоре играл, по моему, Ривал Закиров. Но тот Абуля, точно бросил играть футбол очень рано, по моему это случилось, когда ему было всего в 23 или 24 года. Я ведь даже его настоящего имени не знал, всё Абуля, да Абуля….

        [Цитировать]

  • Фото аватара Рина:

    Новомосковская была особенной улицей, а интереснейших людей, в отличие от каких-то алкоголиков, о которых написали целую статью, там жило намного больше. Они разъехались, к счастью, по всему миру , живут сейчас в Австралии, Америке, Израиле, России — это лучшее, что с ними могла произойти. Слава Богу, что жизнь заставила покинуть изменившийся Ташкент, наконец-то увидели, какой бывает нормальная жизнь

      [Цитировать]

    • Фото аватара Аркадий:

      На Новомосковкой жили разные люди. С разными судьбами. Кому то удалось добиться многого, кто то канул в небытие. К примеру — напротив трамвайного кольца жил Виктор, его все знали как Витя — Борода. Прекрасный художник. Артистичная натура. Он работал на заводе Экскаваторном (как сам говорил чтобы его не посадили за тунеядство). А по выходным писал картины. Очень талантливый человек. Но к несчастью он стал проводить время в пивных. В частности его любимым местом стал «Гараж дяди Миши» за троллейбусным кольцом. Это его и погубило. Так он и потерял свой талант.

        [Цитировать]

Не отправляйте один и тот же комментарий более одного раза, даже если вы его не видите на сайте сразу после отправки. Комментарии автоматически (не в ручном режиме!) проверяются на антиспам. Множественные одинаковые комментарии могут быть приняты за спам-атаку, что сильно затрудняет модерацию.

Комментарии, содержащие ссылки и вложения, автоматически помещаются в очередь на модерацию.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Разрешенные HTML-тэги: <a href="" title=""> <abbr title=""> <acronym title=""> <b> <blockquote cite=""> <cite> <code> <del datetime=""> <em> <i> <q cite=""> <s> <strike> <strong>

Я, пожалуй, приложу к комменту картинку.