«Не победители» История Старые фото

Лейла Шахназарова:

Полностью этот удивительный рассказ выйдет в новом номере «Востока Свыше». А сейчас – пусть непривычно большой для ФБ фрагмент из него публикую, – но удержаться не могла: слишком хороши, слишком дороги, слишком щемящи эти подробности о старом Ташкенте, Асакинской, парке Тельмана, людях, которые так негромко, так достойно, никогда не жалуясь, жили в тех общих дворах. Как жила до 1969 года в Первом Свердловском проезде, за парком Тельмана, и моя бабушка…

В красоте неяркой, неброской
Листья осени шелестят.
И стоит в проезде Свердловском
Дом под номером 60.

В этом доме на краешке стула,
Словно впавшее в забытьё,
В час предсумрачный прикорнуло
Пролетевшее детство мое…

Мунира БАБАЯРОВА

«НЕ ПОБЕДИТЕЛИ»

…Кто только не жил в нашем дворе на Асакинской, 5! И сосланные, «репрессированные», как теперь принято говорить, и немногословные интеллигенты, и те, кто при закрытых дверях ел форшмак, и те, кто из распахнутых дверей горланил «Шумел камыш, дере-е-евья гнулись…».
А какие фамилии были начертаны на почтовых ящиках нашего двора! – Танеевы, Лебедевы, Цыбульские…

У тети Кати с дядей Вадимом на кухне был свой кран с холодной водой, что считалось верхом комфорта. Рисунки на их высоких потолках приводили в недоумение: они были какие-то оборванные, словно незавершенные. Но все объяснялось просто: до революции на этой улице были дома инженеров, врачей и других специалистов. Здесь жила интеллигенция. По потолкам в этих домах можно было догадаться, что просторные комнаты бывших хозяев были потом разделены перегородками, куда плотно заселились «товарищи».

Из окон одного из домов нашего двора часто доносилась прекрасная музыка. Это соседка Елена Вадимовна играла на пианино. Мы, детвора, почтительно-тихо проходили мимо ее окон. Приносили ей воду, ставили алюминиевые бидончики в крохотной кухоньке-прихожей…
Одним взглядом можно было охватить всю небольшую комнатушку, где она жила. Пианино у стены, почти впритык – маленький круглый стол с двумя стульями, за красивой ширмой виднелся край железной кровати. А дальше повсюду книги. В небольшом шкафу, на этажерках, даже на широких подоконниках. Так доживала свой долгий век русская дворянка, дочь врача бухарского эмира. Родившаяся в далеком Петербурге, успевшая присесть в глубоком реверансе перед последним царем, посетившим Смольный институт, где она училась. Если во дворе появлялись древние старушки с палочками, в каких-то необыкновенных туфлях с пряжками и круглыми каблуками, в накидках, шарфиках и обязательно в шляпках, мы уже знали, чьи это гости. Подходили, здоровались, с любопытством оглядывали сумочки на цепочках, зонтики. Старушки отвечали на наши приветствия, мило улыбаясь, и обращались к нам только на «вы»…

Конечно, это потом мы поняли, кто жил с нами рядом. А тогда детвора носилась по старому двору, предаваясь удовольствиям счастливого детства…

Дальше жила тетя Ляля с сыном и младшей дочерью. Сухонькая старушка с неизменной папиросой во рту. Вообще-то, старушкой ее назвать было нельзя, слишком сильной и властной она выглядела. Я заходила к ним во двор, чтобы поиграть с ее внучкой.
Через много лет мама мне рассказала историю, как эта семья попала в Ташкент. Каким-то чудом им удалось сохранить одно дорогое украшение. И когда возникали финансовые затруднения, тетя Ляля вытаскивала из него крупную жемчужину и шла на Алайский базар, чтобы продать ее одному старому еврею…

Дальше жила Евдокия Федоровна – дочь поляка-бунтовщика, сосланного в Сибирь еще в царское время. Отчество ее скорее всего первоначально звучало несколько иначе, но в те времена было довольно распространенным явлением называться русскими именами. Чтобы особо не выделяться.
Такой безукоризненной чистоты в доме, как у нее, наверное, не было ни у кого из соседей. Нигде ни пылинки, накрахмаленные, идеально выглаженные большие наволочки буквально стояли пухлыми квадратами на аккуратно застеленной кровати, а поверх, как фата невесты, – накинутый полупрозрачный тюль. Выбеленные потолки и стены, все белоснежное, только зеленый кактус и цветущая герань на подоконнике улыбались солнечным зайчикам, пробивавшимся сквозь прозрачнейшие стекла…

…Канули в прошлое тенистые дворы с одноэтажными домами, покрытыми черепицей. Нет уже тех крылечек, палисадников, заборов из старых досок, утопающих в цветах тропинок, ведущих к самодельным душевым, где внизу под влажными досками сновали мокрицы и разные жучки, а к уроненному кусочку колбасы быстро выстраивался ряд кусачих мурашей. Нет уже того водопровода, к которому мы, набегавшись, с жадностью припадали и напивались вкуснейшей в мире водой.

…Наш дом был в самом конце двора.
Наш дом… Он снился мне еще долгие годы. Сколько было пролито слез, сколько горьких упреков было высказано папе, когда из «дворянского гнезда», как тогда называли наш район, мы очутились на глухой окраине города. В безликой панельной многоэтажке. Вдали от любимой 18-й школы, а главное – от родного парка Тельмана.
Как он мог, почему не отстаивал свои права? Ведь мы были «частники» и могли бы остаться в центре. Дочери плакали, не подозревая, как их папа сам себя корил бессонными ночами. Их добрый, мягкий папа не мог признаться, что он был из породы «не победителей». Да они бы тогда и не поняли.

Двор с номером пять на воротах… От тебя не осталось ничего. Только дорога и спуск к парку. Проходя, я не оглядываюсь на здание банка грязно-красного цвета за прочной решеткой, появившееся на дорогом месте. Для меня по левую сторону до сих пор стоят ворота, а за ними оно – мое детство, наш двор и соседи.

…Елена Вадимовна, когда почувствовала, что уже не в состоянии сама справляться со своими нуждами, приняла в один из вечеров большую дозу снотворного. Пустой холодильник, – потому что все надо было «доставать». За свою долгую жизнь она так и не научилась договариваться с продавщицей гастронома. А потом – уже не закрывающаяся дверь и приносящие еду бывшие ее студенты и знакомые, – она на это очень обижалась… Что она видела в своем последнем сне на этой земле? Детство в Петербурге, учебу в Смольном, выпавшие на ее долю испытания, а может, воспоминания об ушедшей России? Или жившего со своей семьей в Париже брата, к которому ее не выпускали те, кто время от времени по ночам посещал ее крохотные «апартаменты»?

Елена Вадимовна Шумейко… Тоже «не победительница»?
А тетя Нюра, не боявшаяся в те времена распевать тоненьким голоском «Аллилуйя» перед иконкой, пострадавшая за свою веру, так и не познавшая материнства…

Я знаю, они все уже там, наверху. Поднимаю глаза и вижу над собой целое созвездие, парад «не победителей». Тех, кто учил нас читать хорошие книги, никогда не брать чужого и вести себя достойно. Ценности, на которых нас воспитали, не позволившие, как мне казалось когда-то, добиться больших успехов в жизни, – оказались непреходящими.