Александр Левковский: Куда катится великий и могучий русский язык? Разное
«Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о судьбах моей родины, — ты один мне поддержка и опора, о великий, могучий, правдивый и свободный русский язык!»
Приземлившись в аэропорту Шереметьево после многолетнего (шутка ли — тридцать лет!) отсутствия, я перевёл дух, огляделся и приготовился впитывать забытые российские впечатления.
И первое впечатление было — вокруг меня бушевал русский язык! На нём говорили, им перекликались, на нём таксисты зазывали пассажиров, он взывал ко мне со страниц газет в киосках аэропорта… Глазом, ухом — и, казалось мне, даже кончиками пальцев — я видел, слышал, почти материально ощущал русскую речь, которая за тридцать лет жизни в Америке была не то чтобы забыта, но как-то оттеснена на второй план вездесущим английским языком.
Я забрался в маршрутное такси, предвкушая встречу со столицей. Пёстрая публика в машине громко переговаривалась, и я приготовился получать наслаждение, слушая звучание русской речи — полупотерянной мною чистой русской речи, которую так заслуженно превозносил Иван Сергеевич Тургенев.
В моих скитаниях по белу свету я часто слышал похвалу русскому языку. «Какой у вас певучий (нежный… интеллигентный… мягкий…) язык!» — часто говорили мне те, кто слышал, как я разговаривал с женой или дочерью. Мне говорили это и в Америке, и в Европе, и в Израиле.
И я с гордостью соглашался.
И вот я сижу в московской маршрутке и слушаю великий, могучий, правдивый и свободный русский язык, льющийся из уст москвичей. И вот что я слышу:
— Был я вчера на брифинге и саммите в офисе нашего холдинга. Все спикеры были невыносимо скучными.
— Если бы босс заставил спичрайтеров поработать над спичами, то они не были бы скучными, о’кей? Так о чём они болтали?
— Да всё о том же: инвестиции, ваучеры, маркетинг, лизинг, ретейл, оффшоры, прайс-листы… Надоело!
— Эммочка, представляешь — захожу я в наш супермаркет, а там новый департмент — дели! Гляжу, а на витрине прекрасный фастфуд: хот-доги, гамбургеры, чизбургеры, йогурт, кока-кола, спрайт, барбекю, попкорн… Всё, что надо для приятного ланча.
— Эдик, ты всё ещё бодибилдер или переключился на сноуборд?
— Ноу, я занялся пауэрлифтингом. Мне тренер советовал пойти заодно в секцию рестлинга, но там компетишн страшный…
— Нечего, ну нечего смотреть по ТВ! Никаких волнующих шоу — ну никаких! Ни одного блокбастера, ни единого триллера, ни одного приличного вестерна! Только идиотские видеоклипы да древние мюзиклы. Хоть бы какой-нибудь хит-парад показали, что ли!
— У моей тёщи на кухне — мечта повара! Кулер, фризер, миксер, тостер, блендер — всё японское или корейское… И такая леди стала — сама не убирает, нанимает клининговую компанию…
Тут разгневанный российский читатель — из тех, что млеют при звуках английской речи, — прервёт меня и вскричит: «Автор, вы слишком сгустили краски!!»
Согласен — сгустил! Но не слишком. Всю эту англо-русскоязычную белиберду я либо слышал с изумлением в салонах «интеллигенции» Москвы и Санкт-Петербурга, либо с отвращением читал на страницах российских газет и журналов — даже на страницах тех журналов, что задают тон российской культурной жизни.
«Автор! — воскликнет саркастически тот же читатель, — вы, я вижу, ненавидите английский! И это после тридцати лет пребывания в Штатах?! Вы, по-видимому, так и не смогли его одолеть!»
О, нет! Английским я владею в той же степени, что и русским. И люблю я его не менее русского. Английский — изумительный язык во всех отношениях. Но надо твёрдо помнить — английский язык не лучше русского! Я глубоко убеждён — русский язык настолько богат, литературно развит, тонок и своеобразен, что нет никакой необходимости перегружать его чужеродными словами, — даже если эти слова заимствованы из не менее своеобразного и литературно развитого английского языка.
Давайте прислушаемся к Владимиру Набокову — писателю, творившему с одинаковым искусством на английском и на русском. Вот что он писал в 1965-м году:
«Телодвижения, ужимки, ландшафты, томление деревьев, запахи, дожди, тающие и переливчатые оттенки природы, всё нежно-человеческое (как ни странно!), а также всё мужицкое, грубое, сочно-похабное выходит по-русски не хуже, если не лучше, чем по-английски…»
«… выходит по-русски не хуже, если не лучше, чем по-английски…» Эти слова не мешало бы запомнить российским «интеллектуалам», буквально балдеющим от звуков английского языка и поминутно вставляющим английские слова в русскую речь — где надо и, чаще, где не надо.
Разумеется, есть глубокие объективные причины всемирного распространения английского языка; и в наш век — век телевидения, мобильных телефонов и Интернета — знание английского как средства международного общения необходимо. Но это не значит, что мы должны бездумно калечить русский язык, засоряя его англицизмами.
Не надо забывать, что эти два великих языка — английский и русский — очень различны. Они разнятся, в частности, по уровню грамматической сложности (английский намного проще русского: достаточно вспомнить, что в английском нет родов и падежей, и любое прилагательное, например, «green», совершенно не меняется, в то время как русское прилагательное «зелёный» имеет 24 (!) видоизменения); и отличаются они по звучанию (английский звучит грубее русского: русский во многом построен на мягких, так называемых «йотированных», гласных — «я», «ю», «е», «ё» (типичным, в этом смысле, является слово «песня»); а в английском на каждом шагу — жёстко звучащие «ы» и «э»; к примеру, слово «necessity» звучит так — «нэ-сэ-сы-ты»).
Для меня несомненно, что безответственное и повальное внедрение английского искажает тончайшую сложную структуру русского языка и огрубляет его!
(Кстати, стоит вспомнить, что в 1950-е годы, в разгар борьбы с так называемым «засильем иностранщины» в советской культуре, была издана негласная всесоюзная директива заменять, где только возможно, иностранные слова русскими. Конечно, эта «борьба с засильем иностранщины» была во многом и уродливой, и смехотворной: провозглашалось, например, что чуть ли не все научные открытия на свете были сделаны в России, и что всё советское — лучше иностранного (по стране ходили анекдоты типа «Наши советские балерины — самые худые» и «Наши советские карлики — самые низкие»), но вот что удивительно — многие принудительные замены иностранных слов на русские удачно привились. К примеру, в футболе испокон веков употреблялись такие английские термины, как «голкипер», «форвард», «бек», «хавбек», «корнер», «аут», «оффсайт», «пенальти». Все эти термины были заменены на «вратарь», «нападающий», «защитник», «полузащитник», «угловой», «боковой», «вне игры», «штрафной», — и применяются до сих пор.)
Надо заметить, что есть страны, где забота о чистоте родного языка поднята на государственный уровень. К примеру, в Израиле существует национальная академия, стоящая на страже чистоты языка и издающая рекомендации по внедрению новых слов в древнееврейский язык иврит. Там строго следят, чтобы язык, на котором тысячелетия назад была написана великая Библия, не был загрязнён англоязычными вкраплениями. И это в стране, где практически каждый, в той или иной степени, владеет английским! Конечно, такие истинно международные слова, как «телефон», «радио», «телевидение», были перенесены без изменений в иврит, но вот, например, английское слово «компьютер» превратилось, по рекомендации академии, в «мехошев» и отлично привилось в израильском обществе.
И такие примеры далеко не единичны.
Но если язык, на котором были написаны пять книг Ветхого Завета, окружён таким вниманием, то почему же язык, на котором были созданы великие «Борис Годунов», «Война и Мир», «Братья Карамазовы» и «Архипелаг ГУЛАГ», не заслуживает такой же заботы?
Ошибутся те, кто решат, что я призываю к тотальному (или почти тотальному) исключению английских слов из русского языка. Отнюдь нет! Без английских слов не обойтись, — но только если их употребление — устное и печатное — будет ограниченным, разумным и абсолютно необходимым. Об этом должен помнить каждый писатель, каждый журналист, каждый оратор и каждый редактор.
Ошибутся и те, кто провозгласят беззаботно: автор, мол, паникёр; ничего плохого не может случиться с таким мощным языком, как русский! Увы, история полна примеров увядания некогда влиятельных и могучих языков под напором незваных пришельцев.
К примеру, в древней Иудее, ко времени гибели Иисуса Христа, высокоразвитый иврит был почти вытеснен арамейским и греческим. Перелистайте страницы «Мастера и Маргариты» — Христос говорит с Понтием Пилатом по-арамейски, по-гречески и по-латыни, — но не на родном иврите.
Мне довелось однажды лететь из Москвы в Лондон на самолёте, где моей соседкой в салоне оказалась ирландская монахиня, возвращавшаяся на родину после посещения российских монастырей (я упоминал этот эпизод в рассказе «Мост Ватерлоо»). Я спросил её о судьбе гэльского языка, на котором некогда говорила вся Ирландия. Увы, сказала со вздохом монахиня, на этом древнейшем языке говорят сейчас всего лишь пятьдесят-шестьдесят тысяч ирландцев, а остальные четыре миллиона семьсот тысяч жителей страны общаются исключительно на английском, который полностью и, видимо, невозвратимо вытеснил гэльский…
А взгляните на судьбу белорусского языка! Ведь он почти погиб под напором русского. А ведь белорусский был некогда весьма влиятельным языком: к примеру, первым в Европе сводом законов на национальном языке стал Статут Великого Княжества Литовского, написанный в 16-м веке на старобелорусском языке. Статут открывается такими словами: «Кто требует, чтобы властвовал закон, бесспорно требует, чтобы властвовали Бог и разум, а кто требует, чтобы властвовал человек, привносит туда животное начало». Вот таким некогда был ныне увядающий белорусский язык!
Преступно допустить, чтобы подобное увядание случилось и с великим и могучим русским языком.
* * *
И в заключение я хочу процитировать сказку Феликса Кривина «Иностранное слово», где описанная выше проблема облечена в замечательную художественную форму. Было бы прекрасно, если б английские слова вливались в русский язык согласно этой сказке!
В словарь русского языка прибыло Иностранное Слово.
Наш язык всегда поддерживал дружеские отношения с другими языками, поэтому Иностранное Слово встретили очень любезно и, поскольку оно оказалось Существительным, предложили ему на выбор любое склонение.
— Только сначала нужно выяснить, какого вы рода, — объяснили ему.
— Пардон, — сказало Иностранное Слово. — Я изъездило столько стран, что давно позабыло свой род.
— Но как же вы тогда будете склоняться? — стали в тупик все Параграфы.
— Склоняться? Перед кем склоняться?
— Ни перед кем. У нас это обычное правило вежливости. Существительные склоняются в знак уважения к другим словам, с которыми они встречаются в тексте, а также в знак признания Единых Правил Грамматики.
— Мерси, — сказало Иностранное Слово, — я хоть и безродно, но не привыкло склоняться. Это не в моих правилах.
— В таком случае вы не сможете принять наше гражданство, — предупредил Иностранное Слово строгий Параграф. — Придётся вам быть лицом без гражданства.
— О’кэй! — обрадовалось Иностранное Слово. — Для меня это самое лучшее. Я презираю любое гражданство, поскольку оно ограничивает свободу Слова.
Так Иностранное Слово поселилось в нашем языке в качестве несклоняемого.
Но не может слово жить в тексте без общения с другими словами. Иностранному Слову захотелось поближе познакомиться с глаголами, прилагательными, частицами. И узнав их, Иностранное Слово очень быстро убедилось, какие это простые, отзывчивые, культурные слова.
Ради него спрягались глаголы, с ним согласовались местоимения, ему служили предлоги и другие служебные слова. Это было так приятно, что Иностранному Слову захотелось склоняться перед ними.
Постепенно оно переняло культуру нашей речи.
В русском языке Иностранное Слово нашло свой род и оценило его по-настоящему. Здесь оно обрело родину, как и другие иностранные слова — Прогресс, Гуманность, Космос, — которые давно уже стали в русском языке полноправными гражданами.
Такими же полноправными, как наши родные слова — Наука, Мечта, Справедливость.
Что-то мой комментария не ко двор пришелся — а он был куда уместнее, чем эта чушь…
J_Silver[Цитировать]
Ваш коммент удалили потому, что вы сразу обзываццо начинаете, на личности переходите)). Мягше (с) надо быть…
Светлана[Цитировать]
Так ведь с одноногим пиратом дело имеете. Он попугая на плече носит за то, что тот кричит: «Пиастры, пиастры, пиастры…». Словом, их двое. Непонятно который из них комментарии пишет и на кого из них за это Скляревский зуб имеет.
Виктор Арведович Ивонин[Цитировать]
Идиотов не люблю, тем более заморских… лезущих поучать со всякими глупостями…
Нечто подобное было уместно лет тридцать назад, а сейчас все давно уже не так! Персонаж мохом зарос…
J_Silver[Цитировать]
И чему он удивляется? Даже лень объяснять все это
Елена[Цитировать]
Йогурт чем ему не понравился? Прекрасное казахское слово.
Усман[Цитировать]
Пилат бы никогда не понял иврит, потому что на нем никто никогда не говорил.
Усман[Цитировать]