На солнечной стороне улочки Разное Фото

Салима ДУЙСЕКОВА

Я приехала на рынок в девять утра, а там уже дым коромыслом. Буквально…

Молоденькая цыганка-люли, в выцветшем платке, в платье до пят, с маленьким замурзанным сынишкой за спиной, мелодично, безостановочно, с драматическими паузами, на сладчайшем из наречий – узбекском языке – просит подаяние: Ассалом алейкум, акаларым, азгина нон пулимизга ёрдам берилар… Топганларингизга Олло баракасини берсин… Болаларингизни рохатини куринг…

Как это перевести, не растеряв ни крупинки смысла? Общий посыл понятен – мир вам, братья мои, помогите хоть немножечко, подайте на хлеб насущный…

Нет, неточно. В узбекском для обозначения братьев есть два слова. Младших зовут «ука», старших – «ака». Она просит: Старшие братья мои, помогите мне хоть немножечко… Опять неточно. Нет щемящей ноты, особой почтительности, смирения. Поэтому лучше так: «Мир вам, дядечки, братья мои! Помогите чуточкой на пропитание… Да воздаст вам Аллах за ваши добродетели… Пусть ваши детки принесут вам радость и благополучие…».

Вокруг шумит Янгиабад, потный, шумный, грязноватый рынок на промышленной окраине Ташкента. Солнце припекает не по-майски. От жёлтых пахучих луж (ночью прошёл ливень) поднимается пар. В людском водовороте, многоголосом гомоне, звоне посуды и визге точильного станка слышно, как хнычет от жажды и усталости её сынишка. Трёт глаза грязными кулачками. Спать хочет.

У меня редакционное задание – посетить знаковые места Ташкента и написать по впечатлениям и ощущениям физиологический очерк. Информационный повод вполне уважительный. У нас в Казахстане, представьте себе, 2018 год объявлен годом Узбекистана. Что бы это ни значило. Янгиабад, крупнейший блошиный рынок страны – одно из таких мест.

Я приехала на рынок в девять утра, а там уже дым коромыслом. Буквально. Шашлычники уже вовсю крутят специальными флажками над шампурами с гирляндами сырого, остро пахнущего уксусом мяса. Разносчицы чая уже поят торговцев жиденько заваренным чаем. На пятачке, где нанимаются на работу подёнщики, человек двести мужчин. Все худые, как йоги, загорелые до черноты и у каждого зелёный пластиковый чемоданчик «BOSСН». Вооружён и очень опасен. Просверлит все дыры и вкрутит все дюбеля, или как это называется. Блошино-антикварный товар уже выложен, вывешен, расправлен, расставлен и просто навален живописными кучами.

Посуда, джомолунгмы посуды. Стопки тарелок. Сотни, тысячи, десятки тысяч тарелок. Глубокие пиалы для первых блюд. На донышке золотыми буковками – Ленин 100 лет. В обед.

Супницы, ляганы, соусницы и столовая мелочь. Ножи, вилки, ложки, кольца для салфеток. Облупленная бронзовая мартышка в обнимку держит два стеклянных бочонка для соли и перца. Хрупкие пирамиды тонких запыленных, ни разу не пользованных стаканов в пожелтевших картонных коробках. Как занесли их в подсобку столовой году эдак в семьдесят пятом, так оттуда и вынесли, когда столовую прихватизировали. Селёдочница с золотой надписью «Таш Трест Ресторанов». Куплю, подарю приятельнице, уроженке Ташкента. Ей будет пр,ятно, она скажет: «Вах!». Тогда и мне станет пр,ятно.

Заварочные чайники с щербатыми носиками. Тысячелетний лайфхак – крышки привязаны к ручкам через отверстие на верхушке чёрными толстыми нитками. На одном портрет Алишера Навои. Чайник треснутый, а выражение лица великого суфия невозмутимо. Уж он то знал, что всякая сущность должна освободиться от своего «Я» и соединиться с абсолютом. Что там какой-то несчастный чойнак, когда время безжалостно к вещам куда как более долговечным и крепким. Даже трёхсотлетние медные кумганы в лавке антиквара покрылись патиной и слегка окривели от ударов судьбы. Прицениваюсь к блестящему мельхиоровому подносу под самовар. Стоит двадцать долларов. С обратной стороны год изготовления – 1957. Ещё Хрущёв генсек, уже шагает по полям царица полей, уже кинулись догонять Америку по производству мяса, молока и масла. Держись, корова, из штата Айова! Странно, что подносы латунные и постарше стоят дешевле – по пятнадцать долларов. Много старинных весов, безменов, узбекских национальных умывальников в прихотливом орнаменте. Умели же делать вещи. Сколько изящества, вкуса в самых обычных повседневных предметах. Баташевские самовары в медалях, изумительных женственных форм, специально изготовленных под вкусы восточного потребителя. Чемоданы. Бюстики великих. Дюжина Сталиных, Дзержинских и Лениных. И один нераспознаваемый, в пенсне и с меньшевистской бородкой. Луначарский? Чугунные заслонки для печей-голландок. Меноры, шандалы, подсвечники, кофемолки, самоварные щипцы, специальные узкие совочки для вынимания золы из зольника. Бабушка сердилась, что мы хохочем над его узбекским названием – какандос. Кованые половники для больших казанов. Колокольчики – поддужные, рыболовные и для элегантного вызова прислуги – Феклуша, подай барину чаю, да покрепче! Старинные монеты.

3 копейки с профилем Николая Второго. Фарфоровым статуэткам несть числа. Нацменские девы с заплечными мешками с хлопком, корзинками, чайничками и подносами снеди на головах, пограничники с овчарками, пара Мальчишей-Кибальчишей в будёновке и в сапогах не по размеру. Латунный свисток с клеймом «Пахтакор».

Медные, латунные и мельхиоровые подносы метрового диаметра и поменьше. Штык от винтовки Мосина. Первый порыв – купить. Но самолётом же такое не вывезешь? Или вывезешь? Продавцу явно понравилось, как я торгуюсь. Уступил мне медную турку, сдав с двадцати долларов ворох разноцветных легковесных сумов. Варить кофе всё же приятнее и интеллигентнее, чем колоть штыком мягких, податливых человеков.

Раздражённая условно русская женщина лет шестидесяти пяти торгует винтажным столовым и постельным бельём весьма, весьма хорошего качества и хлопковыми полотенцами, а не той китайской дрянью, что не впитывает ни капельки воды, как ни вытирайся. Лён метражом, большой ширины, отличной выделки. Пододеяльники и простыни, стопроцентный хлопок, всё с советскими этикетками, всё нетронутое, безупречно чистое. Всего много, километрами. У женщины крашеные хной брови в форме охотничьего лука, веки в голубых тенях, бывших в моде, когда я пошла в первый класс, узкие губы в розовой помаде, изрядный, несколько подуставший бюст. На вопросы о ценах отвечает отрывисто, с интонацией – ай, женщина, не делайте мне нервы, всё равно ничего не купите! Её раздражение понятно. Всякая красивая «белая» женщина в Ташкенте была на особом положении. В своё время, разумеется. С нею церемонились, старались угодить, на базаре позволяли капризно перебирать и критиковать товар за несвежесть и задранные цены. Для хорошо устроившего свою жизнь узбека было престижно иметь в зазнобах Виолетту или Анжелу. А теперь… Ускакала молодость, красота ушла, чувственный Бахром или Шавкат остыл, погрузнел, оплешивел, напялил тюбетейку, ходит со стариками махалли кушать жертвенный плов. Более удачливые подруги-суки вовремя разлетелись по лос-анджелесам и мюнхенам в замужи за респектабельными мистерами, а она изволь торчать тут, на солнцепёке, отгонять люлишек с их дымящими сковородками и прятать барсетки с выручкой в тюках, подальше от янгиабадских воришек. Впрочем, простим угрюмство. Тем более, что Дама Пик смягчилась и вытащила мне из-под пудовой стопки мануфактуры симпатичный комплект салфеток со скатертью, Ивановской строчевышивальной фабрики. На этикетке дата изготовления – 1984. Идём дальше.

Утюги. От угольных до электрических, всех марок. Журналы «Бурда» перестроечных лет. В одном из номеров в 87-ом году я с удивлением обнаружила выкройку и руководство по пошиву девочкового платья для конфирмации. Так вот ты какая, подумалось тогда – ласковая, вкрадчивая религиозная экспансия. Через невинный дамский журнальчик. Разрозненные тома собрания сочинений Пушкина, тридцать седьмого года издания. «Очерки гнойной хирургии». Разросшийся алоэ в горшке. Старушки называют его – алой. Шашки, шахматы, нарды, шкатулки, портсигары, кальяны, янтарные бусы, пудреницы. Старые фотографии. Часами можно рассматривать. Какие там лица! Серьёзные, испуганные, радостные, задумчивые, печальные.

Ободранные красноглазые бойцовые петухи в клетках, комичнейшим образом похожие на народного артиста Этуша. Кролики. Когда не спят, они едят, когда едят, они не спят. Собачка, заметив, что я фотографирую, приняла «изячную» позу. В прошлой жизни инстаграмщицей была. Преувеличенного размера топор, как будто похищенный из реквизита киноэпопеи «Сибириада». – А твои где? – Мать утопла, а отец в тайге дорогу рубит. – Куда дорога-то? – На звезду ведёт…

Галстуки пионерские — новые, алые, с вшитыми в край этикетками и ношеные, оранжевые от глажки, в чернильных пятнышках. Тот, кто их носил, уже должно быть, на пенсии. Если вообще жив-здоров. Пластинки. Полистала стопку. Адамо, Магомаев, Батыр Закиров, сёстры Берри. «Друзья, купите папиросы, подходи, пехота и матросы…».

На волчьей шкуре разложены амулеты из его же зубов. Алые значки с кудрявым мальчиком. Трудовая книжка, пустая. Советский паспорт на имя Запольского Александра Юрьевича, 1963 года рождения. Куда, куда, за какие поля вы удалились, Саша? Биксы всех размеров, стерилизаторы для кипячения шприцев, сами шприцы. Много стоматологического и гинекологического инструмента. Маткорасширители всех калибров, скребки, щипцы, пинцеты, зажимы и прочий пытошный арсенал. Подозреваю, что многие бывшие владельцы этого добра ныне попивают кофе в Иерусалиме, где-нибудь в районе Нахалат-Шива.

Одежда. Новая и старая, заношенная, успевшая несколько раз выйти и вновь войти в моду. Видеокассеты. Сверху приклеена бумажка, карандашом написано – Вандам все серии. Отрез советского крепдешина в крупный горох. У Татьяны Сергеевны, училки из «Весны на Заречной улице», шарфик из такого же. Часы, будильники, монеты, пуговицы, ножницы, подстаканники. Хрустальные конфетницы, салатницы, крюшонницы, креманки, фруктовницы, вазы. Мать однокурсницы в зиму, предшествующую московской олимпиаде, выстояла на лютом морозе километровую очередь за дефицитом. «Выбросили» хрусталь. Купила увесистую, в форме урны для праха, Царь-вазу. Долго ждала автобус, наконец впёрлась в промёрзлый салон, дышать не смея от страха уронить драгоценную ношу. Поднялась на негнущихся от усталости и холода ногах в квартиру, не разуваясь, торжествующе прошагала мимо домашних в зал, поставила свёрток на стол, выпростала ледяной сосуд из коричневой бумаги, и плюхнулась на диван – вот! Вот что я достала! В жарко натопленной комнате на глазах у изумлённого семейства ваза нежно зазвенела и покрылась сетью мельчайших трещинок. Не выдержала контраста температур.

Брошюра «Бог, есть ли ты?». Бог ещё рта не раскрыл, чтобы ответить, а уж автор Кей Артур поспешает в подзаголовке со страстно-обиженными вопросами: «Заботишься ли Ты о нас? Знаешь ли Ты обо мне?». Коньячный набор «Рыбки» – рыбина-мама с золочёной круглой затычкой в пасти и пяток рыбок-деток с разинутыми голодными ртами. Комплект струн для балалайки «Прима». Купить, что ли. Кто его знает, как оно дальше сложится. Может, жизнь заставит – балалайку в руки возьму, «светит месяц» тихо заиграю. Струна лопнет, а у меня запасной комплектик вот он, у кармане.

А если совсем прижмёт, ну, может, не в этой, а в следующей жизни, приведёт Господь пропеть жалостно – братья мои, родненькие, миленькие…
Мир вам! Пусть ваши детки принесут вам радость и благополучие…
Да воздаст вам Аллах за ваши добродетели!
Да смилостивится Всевышний над нами, грешными!

Источник.