Междуречье История

К новости о сносе Таштюрьмы и разбивке на её месте парка очень кстати рассказ-воспоминание Раисы Николаевны Крапаней (давший название сборнику произведений участников лит. семинара) об этом районе.

Междуречье – так мог бы называться маленький кусочек города Ташкента, расположенный между реками Салар и Бозсу, в обиходе называвший себя грозно Таштюрьма, ласково – городок и таинственно – П/Я УЯ 64 ИЗ 1.

Возможно наше междуречье было менее известно, чем знаменитое Междуречье, расположенное между реками Тигр и Евфрат, с жившими в нём шумерами, вавилонянами, ассирийцами, но и у нас жили не менее достойные и уважаемые люди, приехавшие сюда со всех концов великой страны сразу после окончания войны: ещё не остывшие от жара сражений, потерявшие самых близких людей, с незажившими фронтовыми ранами и огромным желанием жить.

Три четверти населения городка работали в тюрьме. Остальные – на поблизости расположенном заводе Узбексельмаш, который из военного завода очень скоро стал гражданским и выпускал, ставшими так нужными в мирное время, сеялки и хлопкоуборочные комбайны.

Но вернёмся к речкам. Салар… С сожалением глядя сегодня на грязный ручеёк с неприятным запахом, который легко можно перемахнуть в два прыжка, я вспоминаю её такой, какой она была в моём детстве: широкой, тёплой, ласковой, с зелёными камышиными островами посередине реки, с плакучими ивами вдоль берегов, старым яблоневым садом, который подкормил витаминами не одно босоногое поколение нашего городка.

А холодная, непредсказуемая Бозсу пугала множеством глубоких омутов и вдруг появляющимися на кажущейся спокойной поверхности реки воронками и, как мы их называли, водяными змеями. На её берегах местные охотники отстреливали шакалов и лисиц, фазанов и диких уток. Река на несколько километров была огорожена высоким забором: задыхающийся от жары город пил из неё воду и поэтому здесь находилась организация под названием Водоканал, которую охраняла милиция.

Стоит ли говорить, что все лето у детей проходило на берегу Салара?.. Лишь мальчишки иногда делали набеги на Холодную речку (а именно так мы переводили Боз Су), пугая потом умеющее визжать население городка пойманным ужиком или полузадушенной болотной крысой. А ещё от центра отгораживал наше междуречье Ботанический сад. Мы побаивались ходить туда: слухи о найденных там трупах, об изнасилованных девушках, о пропавших детях охлаждали любопытство. Только осенью, когда деревья Ботанического сада покрывались всеми оттенками красного, жёлтого, рыжего цветов, дети делали групповые вылазки туда. Тогда в школе появлялись диковинные орехи, ярко красные ягоды колючего кустарника, чьё название, длинное и красивое, не могу вспомнить, и десятки букетов из листьев заморских растений, которые наша биологичка, добрейшая Евгения Ивановна, засушивала для гербария, стараясь не задумываться, откуда в школе взялось это богатство.

Конечно, самым главным в городке было здание тюрьмы. Оно напоминало невысокую крепость, аккуратно выбеленную, с забором по периметру, над которым ровными рядами была протянута колючая проволока. В пределах видимости друг от друга стояли караульные вышки для часовых.

Здание вокруг окружали бараки. Один из них и сейчас сохранился – здесь до сих пор проживают уже взрослые внуки тех, кто впервые в них заселился.

Все дороги ведут в Рим! Не знаю, кто сказал это, ведь никто из проживающих в городке до Рима не дошёл, разве что до Берлина, и поэтому эту поговорку (небось выдуманную самими римлянами) подтвердить не мог. Но то, что все дороги ведут в Таштюрьму – это верно: большие и маленькие дорожки и даже узенькая тропинка, петляющая вдоль забора Водоканала, заканчивались перед массивными железными воротами тюрьмы. По мере своего взросления приходила к выводу, что в тюрьму попадают не только воры, насильники, убийцы, но и люди, которые по воле случая или человеческой глупости сталкивались с неумолимым, неповоротливым и тяжёлым, как асфальтовый каток, законом. Горе, теперь уже послевоенное горе, стояло в очередях у маленького домика для приёма передач для заключённых и выводило непослушными пальцами этот таинственный адрес П/Я УЯ 64ИЗ1 на безмарочных конвертах, вписывая всё новые и новые имена.

Центром общественной и частной жизни городка было не менее примечательное место. Приземистое, невзрачное одноэтажное здание с маленькой котельной мало что говорило бы глазу, если бы не было снабжено вывеской с ярко красными четырьмя буквами: «БАНЯ».

Конечно же это была баня! Даже старожилы уже не помнят, то ли сначала появилась тюрьма, то ли выстроили баню. Её обслуживала семейная пара, тётя Пана и её муж, имя которого уже никто и не помнит. Они абсолютно не подходили друг другу – это убеждение всех, кто их знал, а знал их весь городок. Хочешь-не хочешь, а раз в неделю, кто со своим тазиком и веником, а кто и без, но шли в это заведение.

Пана была полной, но лёгкой на подъём, женщиной. Добрая и смешливая, одетая в любое время года в старенький байковый халат, она ловко переходила из женской половины в мужскую, успевая по дороге обилетить вновь прибывших, посудачить с зашедшей просто так по пути знакомой и сбегать в магазин за пивом или чекушкой для особо дорогого клиента. Муж же был полной ее противоположностью. Маленький, худой и чёрный, он почти не выходил из котельной. Помню его, слегка прихрамывающего, с тележкой летом, с самодельными санками зимой: в них он возил дрова и уголь из кучи, которую вываливали за баней на пустыре.

Их единственный сын, очень похожий на отца, был на несколько лет старше нас, гордо носил кличку Шмель (их фамилия была Шмельковы) и сам напоминал это опасное насекомое: его остерегались, потому что в пьяном виде он совершал абсолютно непредсказуемые и порой жестокие поступки. Впервые он сел в тюрьму в 17 лет, когда ограбил аптеку. «Токсикомания» – слово, которое звучит сейчас так обыденно, только делала свои первые шаги и, продающиеся без рецептов ноксирон, этаминал натрия, кодеин привлекали любителей покайфовать. Пять таблеток ноксирона с пачкой кодеина вызывали эффект полёта… и Шмель «залетел» на два года в тюрьму, через решётки которой мог смотреть на прилепившийся к забору тюрьмы двор родного дома.

Кроме своего прямого назначения, баня выполняла функцию информационного центра городка, и по сути являлась школой жизни для всех её обитателей без исключения. Именно в бане окончательно и бесповоротно выносился вердикт тому или иному происшествию, вдруг взволновавшему не только женское, но и мужское население в кипящей тайными и явными страстями Таштюрьме. О-о-о! Здесь знали всё! Любой факт выставлялся в такой наготе, что те несчастные, которые вольно или невольно становились очередными героями случившегося, махнув на всё рукой, пускались во все тяжкие, тем самым подтвердив правоту пословицы, что «дыма без огня не бывает».

И только Горе, которое таилось за углом, глядя на расшалившихся, как малые дети, людей… и только Смерть, которая выхватывала себе очередную жертву, объединяли людей в удивительное Братство Человеков, вдруг вспоминающих о недолговечности жизни на Земле и о перенесенных страданиях.

Чаще умирали мужчины. Их беспокоили с войны не зажившие раны, останавливались их уставшие сердца. Война снова и снова напоминала о себе торжественной позолотой похоронного оркестра, медалями и орденами, приколотыми к бархатной зелёной подушечке… Добротно сделанным из листового железа обелиском, красную звёздочку на котором красили суриком на месте погребения, неровной рукой выписывая даты отмерянного солдатского века… Венками с искусственными и живыми цветами от жены… от детей… от родных…

Обычно собирались перед клубом. Говорились речи, затем важный и гордый распорядитель похорон объявлял минуту молчания, и вот уже процессия идёт за стареньким грузовичком с открытыми бортами. Сторонний глаз выхватывает вдову в чёрном, с опухшими от слёз и недосыпания глазами, которую поддерживают под руки совсем недавние её подруги-врагини.

Что же баня, спросите вы? Построили четырёхэтажные дома для сотрудников тюрьмы. Удобства, о которых так мечталось, сделали жизнь городка более закрытой. Баня стала не-рен-та-бель-ной, как однажды решили граждане начальники, и те, кому не посчастливилось иметь в доме белое сверкающее многовёдерное, полутораметровое чудо, вынуждены были ездить в баню в центр. Присутствие в нёй парикмахерской и буфета с жигулёвским пивом сглаживало транспортные неудобства.

Здание бани приспособили под склад. Шмель, вернувшись из очередной отсидки, не застал отца… А скоро и тётя Пана, не жалуясь ни на жизнь, ни на нездоровье, незаметно для окружающих умерла. Но ещё долго, проходя или проезжая мимо совсем уже вросшего в землю домика со ржавой трубой, мы ностальгически говорили: «Помнишь, здесь была наша баня!»