Три письма, связанные с Ш. Рашидовым Разное

Миразим Хайдаров пишет:
На днях прочитал изданную в 2017г. книгу Сайдакбара Ризаева «Шараф Рашидов штрихи к портрету». В качестве краткой выдержки из книги хотелось бы представить 3 письма из главы «Письма, письма…» — предсмертное письмо командующего ТуркВО С. Белоножко Ш.Рашидову, письмо-ходатайство Ш. Рашидова за Абдуллу Арипова, направленное директору издательства «Советский писатель» Н. Лесючевскому и письмо помощника Ш.Рашидова Л. Шабшая, адресованное самому Ш.Рашидову.

Письмо командующего ТуркВО С. Белоножко Ш. Рашидову

Позволю себе обратиться к конкретным письмам. Начну, пожалуй, с письма Ш. Рашидову бывшего командующего войсками Туркестанского военного округа генерала армии С.Е.Белоножко. Генерал писал это письмо на смертном одре, он знал, что обречен, что впереди у него – считанные дни. Жизнь прожита, и генерал писал только о том, что было для него очень важно, что он высоко ценил.

«Дорогой брат Шараф Рашидович!

Дорогие Хурсана Гафуровна, Володя, Ваши дочери и зять, вся прекрасная большая семья! В этом последнем предсмертном письме я еще раз хочу сказать, что думаю и что говорил при жизни 10 лет, которые мы с Вами прошли рука об руку.

Дорогой Шараф Рашидович! В Узбекистане нет равных Вам по масштабам мысли, работоспособности, уму, развитию, таланту, умению организовать и повести за собой массы. Вы вышли из самой гущи народа и, как никто, цените дружбу и любите людей.

За 10 лет я убедился, как легко с Вами решать сложные вопросы, с какой заботой и любовью Вы относитесь к людям в военной одежде. В истории Узбекистана Вы оставите глубокий след, неизгладимый и незабываемый. Вы как океанский айсберг, только часть которого на поверхности.

Вся Ваша семья может служить примером и гордостью. Пусть Володя, которым я восхищаюсь, Хурсана Гафуровна и все Ваши близкие почитают это письмо, пусть помнят дети и внуки, какого я мнения был об их отце до последнего биения моего сердца.

Мне безгранично жаль, что приходиться прощаться с Вами. Но это неумолимо и неизбежно. Таков рок судьбы. Прощайте, самый дорогой мой человек, прощайте, вся Ваша семья.

По мне звонят колокола. А Вам и Вашей семье желаю огромных успехов, здоровья, счастья. Перед Вами грандиозные задачи, одна из которых повернуть воды Севера в наши края (подчеркнуто автором – Ред.).

Обнимаю,
Ваш С.Е.БЕЛОНОЖКО
1978г.

Пронизанное трагическим мотивом прощания, письмо несет и второй мотив чрезвычайной силы – мотив любви и напутствия. Слова «Вы, как никто, цените дружбу и любите людей» искренни и сердечны, как исповедь.

Москва, Издательство “Советский писатель”
Тов. ЛЕСЮЧЕВСКОМУ Н.В.

Дорогой брат Николай Васильевич!
Сердечный привет Вам из Ташкента!
Я командирую к Вам т. Арипова Абдуллу. Недавно на узбекском языке вышла его книга “Ветер родного края”. Я внимательно прочитал ее и удивился: какие прекрасные стихотворения вошли в этот сборник. Должен сказать, что Абдулла Арипов и Эркин Вахидов – таланты, которые в скором времени определят уровень советской узбекской поэзии, уровень советской узбекской литературы в целом.

Поэтому я обращаюсь к Вам с убедительной просьбой, чтобы Вы лично приняли Арипова, познакомились, побеседовали с ним. В 1978 году надо его стихотворения в переводе лучших московских переводчиков выпустить на русском языке. Я его командирую именно для того, чтобы Вы помогли ему, чтобы переводы его стихов были на высоком поэтическом уровне.

Поверьте мне, стихи Арипова Абдуллы во многом напомнят Вам творчество Расула Гамзатова, Эдуарда Межелайтиса и многих других талантливых поэтов. Нам с Вами стоит заняться этим талантом основательно.

Пользуясь случаем, дорогой друг и брат, желаю Вам богатырского здоровья, успехов в труде, много счастья и радости в жизни.

Крепко обнимаю и целую Вас Ш. Рашидов
2 февраля 1977 г.
г. Ташкент

Переписка с директором издательства «Советский писатель» Николаем Васильевичем Лесючевским нуждается в пояснении. Глубочайшее уважение Н.Лесючевского к Ш. Рашидову имеет в своей основе признательность за бесценную помощь, оказанную первым секретарем ЦК Компартии Узбекистана тяжело больному писателю. Н. Лесючевского госпитализировали в одну из московских больниц, положили в коридоре, на сквозняке. Ш. Рашидов узнал об этом, позвонил главному врачу, сказал, что хотел бы поговорить по телефону с Лесючевским. Кровать с больным внесли в кабинет главного врача, который превратился в больничную палату. Естественно, было сделано все, чтобы его быстро поставить на ноги. Когда Абдулла Арипов принес Николаю Васильевичу опечатанное сургучными печатями письмо Ш. Рашидова, тот прочитал его и спросил: «Кем Вы приходитесь Ш.Р.Рашидову?» «Никем», — ответил Абдулла Арипов.

…

Завершить серию писем я хочу публикацией письма-исповеди Лазаря Львовича ШАБШАЯ, который несколько лет проработал помощником Шарафа Рашидова, мог наблюдатъ его вблизи в самых разнообразных ситуациях. В письме, собственно, и речь о том, что он видел и запомнил. Это рукописное письмо автор не успел отправить, после его скоропостижной смерти от третьего инфаркта оно было передано Ш. Рашидову. К этому письму нечего добавить, комментарии, как говорится, излишни. Но об одном нельзя не сказать: меркантильные мотивы здесь исключаются. Искреннее удивление и восхищение двигало пером этого человека.

Дорогой Шараф Рашидович!

Прежде всего, хочу сделать одну оговорку: в письме нет ни просьб, ни жалоб.

Откровенно говоря, меня давно одолевало желание Вам написать, но все откладывал ручку, полагая, что при Вашей занятости и больших масштабах разносторонней деятельности вряд ли найдется время прочитать сугубо личное письмо.

Ваше внимание к письму Зинченко с Украины, посвятившего стихотворение Ташкенту, убедило меня, что Вы и на высоте положения, несмотря на огромные перегрузки, остались таким же внимательным к человеку, таким же чутким к добру, к слову искреннему, каким я знаю Вас более четверти века.

Пишу то, что думаю и чувствую, то, что складывалось в душе и сознании годами, чего не могу Вам не написать.

По счастливо сложившимся обстоятельствам мне довелось работать с Вами много-много лет и в тот период, когда Вы начинали государственную деятельность и литературное мастерство еще оттачивалось, и тогда, когда Вы вошли в руководящее ядро партии и государства, стали общепризнанным мастером художественного слова. Довелось мне в разные периоды общаться с членами Вашей семьи, воочию видеть семейный быт, Ваш труд служебный и литературный, Ваше отношение к широкому кругу людей в различных ситуациях. Это, надеюсь, делает мои суждения достоверными и дает мне моральное право писать то, о чем пойдет речь ниже.

Никогда не забуду как однажды, примерно в 1957 году в командировке, направляясь в буфет десятого этажа гостиницы «Москва», увидел в коридоре Вашего сына, тогда маленького Вову (так звали Ильхома — С. Р.). Я пригласил его позавтракать со мной, взял кефир и две булочки: себе — несладкую, ему — сладкую, учитывая, что ребенку это будет приятно. Вова посмотрел на булки и говорит мне: «Дядя Лазарь, а почему Вы мне даете лучшую булку, а себе взяли худшую? Папа меня учил, что так делать нехорошо». Он взял нож, обе булки разрезал пополам, половину сладкой булки отдал мне, а половину несладкой взял с моей тарелки себе.

Позже, когда Вова стал старшеклассником и занимался стрелковым спортом, мне рассказывал мой сын, работающий в республиканской школе высшего спортивного мастерства, о скромности, дисциплинированности и хороших волевых качествах Вовы. Знаю, что, став взрослым, самостоятельнмм человеком, Вова остается таким же. Это плоды воспитания многолетнего.

Помню, как я поначалу был удивлен, когда в Верховном Совете Вы меня, своего помощника, попросили поехать к ректору политехнического института и договориться, чтобы младшего Вашего брата, выпускника этого института, не оставляли в аспирантуре, куда он был зачислен Ученым Советом. Все мне стало ясно, когда Вы сказали: «Не хочу, чтобы он был белоручкой, ученым, не знающим жизнь. Пусть несколько лет поработает рядовым инженером на производстве, обязательно рядовым, в среде рабочих, тогда он узнает почем фунт хлеба, познает жизнь, научится уважать труд, применять свои знания на деле. А если у него есть способности, они никуда не денутся. Наукой должен заниматься инженер, прошедший школу жизни в рабочем коллективе». Удивился и ректор института: «Он действительно способный парень, очень перспективный». Все же брат пошел работать на завод и, думаю, не без большой пользы.

Помню откровенную беседу с Сахабом (младшим братом Ш. Рашидова — С.Р.) в Москве, куда он приехал на утверждение заместителем прокурора Узбекской ССР. «Меня давно прокурор республики Яцковский сватал на эту должность, — сказал мне доверительно Сахаб, — но возражал Шараф Рашидович: он настаивал, чтобы я еше поработал на периферии, в Бухаре, мол, молод, опыта мало».

Я не могу забыть десятки фактов исключительной скромности и доброты Хурсанд Гафуровны, дочерей, Вашего младшего брата, работавшего в редакции газеты.

На всех на них сказывалось Ваше влияние. Все это мне понятно и дорого, ибо сам чувствовал, а позднее глубоко понял и оценил Ваше влияние на меня. Не забуду, как однажды, когда я «загнул», Вы спокойно мне посоветовали: «Лазарь Львович, опуститесь пожалуйста, на ступенечку ниже». Это был урок надолго. Как говорится, дай Бог, чтобы все руководители именно так воспитывали своих родных и подчиненных.

Ряд лет спустя, поручая мне в ЦК проверку очень серьезного заявления на руководящего работника, Вы мне сказали: «Разберитесь объективно, по-партийному, глубоко. Важны тщательно проверенные факты. Выводы надо делать так, чтобы у Вас совесть была чиста, чтобы при любой перепроверке, хоть спустя 10 или 20 лет, выводы нельзя было поставить под сомнение или опровергнуть». Знаю, такие требования предъявлялись и к другим работникам. Это была школа партийности, школа правды, школа справедливости. Не могу об этом не помнить без чувства признательности. Что ж, люди бывают разные, иные и правильные советы не всегда принимают к руководству. Это дело их совести. Сказываются своеобразие характера, понимание долга.

В мою память врезались слова, сказанные Вами в отношении одного работника: «Это очень злой и мстительный человек. Месть – плохой советчик». Именно таким тот человек впоследствии оказался. Многим честным людям он из чувства мести, сам толком не разобравшись, за что именно, делал зло, сочинял и необоснованно лепил им черные ярлыки.

О другом работнике, жаждавшем власти и добивавшемся поста неблаговидными методами, Вы как-то сказали: «Есть пословица: «Хочешь узнать человека – дай ему власть». Этому человеку власть противопоказана. Он не дорожит доверием и плохо кончит». Так и произошло.

Вероятно, одно из важных качеств руководителя – уметь распознавать существо людей, видеть их не только с позиций сегодняшнего дня, но и в перспективе, какими они могут стать в будущем. Не быть мстительным, уметь правильно понять человека, допустившего ошибку, а если он честен, помочь ему осознать свою ошибку и избежать ее повторения, – это, очевидно, тоже важное качество руководителя.

И еще. Ваш рост, как руководителя и писателя, в течение многих лет происходил, как говорится, на моих глазах. Меня восхищало и радовало то, что Вы всегда оставались и остаетесь человеком, что головокружительные успехи не вскружили Вам голову, что никогда и ни в чем не было проявлено невнимание к старым товарищам, к рядовым людям, при условии их безупречной честности. Понимаю, что мое мнение мало что значит, но я не могу об этом не сказать, тем более, что подобные суждения я слышал от очень многих.

Помню, как один из деятелей, ратуя в докладах и речах за комплексную механизацию хлопководства, молчаливо одобрил фактическое свертывание производства хлопкоуборочных машин. Дошло до того, что годовой вьшуск их составил 5 штук. Консерваторов было много. Сломить их косность было не так-то просто. Если бы Вы из множества проблем первостепенной важности решили только одну – комплексной механизации хлопководства, этого было бы достаточно, чтобы заслужить звание Героя.

Недавно, кстати, я в полном смысле слова совершил экскурсию по Ташкенту, любовался им – огромным, молодым, могучим, красивым, я бы сказал — величественным. Налицо – помощь ЦК КПСС, правительства СССР, Москвы, Ленинграда, всех республик. Ряд работников получили высокие награды за вклад в возрождение и расцвет столицы нашей республики. Но не все в полной мере осведомлены о том, от кого исходит инициатива, чья воля сказалась, кто сумел приковать внимание всех к пострадавшему от стихийного бедствия городу. Мне в свое время довелось участвовать совместно с работниками других отделов в подготовке предложений, касающихся строительства Ташкента, создания нового телецентра, метро. У истоков всех этих дел – Ваша инициатива, настойчивость.

Если бы судить о размахе Вашей деятельности только по заслугам в создании нового Ташкента – это было бы достаточно, чтобы получить звание Героя.

Знаю, как зарождался Зарафшан, как трудно «пробивалось» признание его перспективы и какую высокую оценку получила впоследствии эта уникальная золотоносная жемчужина. Если бы не Ваша инициатива и – в лучшем понимании слова – предприимчивость, еще не известно, когда и как возник бы этот ценнейший комплекс, этот сказочный город, когда и как подземний клад стал бы служить расцвету республики, благу всей страны. Только Вашего личного вклада в становление и расцвет Зарафшана достаточно, чтобы заслужить звание Героя.

Меня всегда восхищали и восхищает Ваше большое трудолюбие, неисчерпаемая работоспособность, исключительная целеустремленность и необычайная выдержка. Именно это дарит Вам счастливую возможность сочетать гигантскую организаторскую работу с плодотворной литературной деятельностью.

Не раз я был свидетелем того, как Вы, возвращаясь из утомительных поездок по районам республики или находясь по служебным делам в Москве, возвращались в вагон, где мы нередко жили, на дачу, в гостиницу в 9-10 часов вечера, после короткого отдыха садились за стол, чтобы написать 1-2 страниц нового произведения. Буквально на моих глазах Вами создавались и «Кашмирская песня», и «Могучая волна», и набросок сценария «Повесть о любви». Литературная работа Вами всегда велась за счет своего отдыха – и ночами, и в выходные дни, и во время отпуска, даже в Барвихе, в больнице и на ул. Плотникова во время лечения. Я был свидетелем всего этого. Только невежды, люди ограниченнные, службисты карьеристского толка могут не понимать, что такое творчество, независимо от должности, что такое жажда творчества. Подобные невежды не понимали Анат. Луначарского, Александра Корнейчука, Вилиса Лациса, Юстаса Палецкиса, которые тоже счастливо сочетали в себе крупных государственных деятелей и обшепризнанных писателей.

Мне, как и моему другу Ануфрию Иосифовичу Жукову, хорошо известно, как легко и радостно с Вами работать даже при большом объеме поручений. Ошибаются те, кто полагает, что Ваши доклады и речи сильны потому, что помощники хорошо пишут. Но ведь содержание, направленность, даже структурное построение доклада или речи всегда определяли и определяете Вы. Я, как и Жуков, лучше кого-либо знаем, что Вы заранее продумывали и давали четкий план предстоящего выступления, подсказывали, какие теоретические, фактические материалы использовать, как построить доклад структурно, по разделам, какие делать выводы и ставить задачи. Более того, подсказывали народные пословицы и поговорки, которые следует включить в текст. Зачастую Вы вынимали из кармана пиджака маленькие листки, густо исписанные Вами мелким почерком, где суть, содержание, направленность нужного документа были вкратце изложены с безупречной четкостью и ясностью. Очевидно, все это Вами продумывалось дома, в нерабочее время. Меня нередко поражало, как Вы, узбекский писатель, пишущий на узбекском языке, тонко чувствуете русскую речь. Даже малейшая стилистическая погрешность, неточно или не к месту употребленное русское слово Вы как-то быстро улавливаете и говорите как исправить, какими словами, какой фразой заменить. У Вас никогда не было «семи пятниц в неделю», Вы никогда не распекали подчиненного в случае неудачи. Даже если подготовленный документ оказывался с изъянами, Вы, помню, говорили: «Вы хорошо потрудились, но то-то и то-то надо переделать, желательно вот так». Приятно было иногда слышать от Вас: «Молодец, вы меня поняли, хорошо получилось». Это придавало новые силы и желание трудиться так, чтобм еще раз заслужить такое ободряющее слово. Об этом мне говорил и Жуков.

Не могу не сказать о Вашем глубоко искреннем, вросшем в душу и сердце интернационализме. Десятки раз я был свидетелем его проявления на практике. Помню период, когда Вы, оставаясь Председателем Президиума Верховного Совета, были избраны секретарем ЦК КП Узбекистана по агитации и пропаганде, я тогда был заведующим сектором партийной информации ЦК. Первый вопрос, подготовленный и внесенный Вами на Бюро ЦК, был «О коренном улучшении изучения русского языка в узбекских школах».

Это была не случайность, а закономерность. Последующие Ваши статьи, речи, доклады, включая недавний великолепный, масштабный доклад на научной конференции по этому же вопросу – логическое продолжение того памятного первого постановления…

Мне достоверно известно, что Ваш интернационализм проявляется и в большой политике, включая экономическую, и в подборе кадров, и в разнородном национальном составе личных друзей, и в воспитании членов семьи, товарищей по работе.

Как говорится, дай Бог, чтобы все без исключения работники были такими интернационалистами, воспитывали в этом духе всех своих родных и подчиненных. Спасибо Вам за то, что Вы настоящий человек с большим, честным и добрым сердцем, светлым умом и благородной душой.

Счастья Вам, дорогой Шараф Рашидович!

Ноябрь 1976 г.