Воспоминания о мастере. Малик Каюмов Искусство История Ташкентцы

Автор Джасур ИСХАКОВ

Конец зимы 2010 года.
— Нормальная рубашка? – щурясь от яркого света, спросил Малик Каюмович.
— Отличная… — ответил я, поправляя ворот его темно-синей элегантной рубашки.
— Подвинь прибор, — строго сказал он моему сыну, Сардору, который в это время устанавливал бебики. – Лупишь прямо в лоб!
Сардор стал передвигать штатив прибора.
— Мне кажется, что лучше, если я буду сидеть на стуле… Как считаешь?

— Если вам не трудно…
— Эй! – отмахнулся он своим характерным, так знакомым жестом. С этим коротким «Эй!», он вставал из кресла в просмотровом зале студии и все понимали, что ему не понравился снятый материал.
Мы пересадили его на стул. Каюмов проводил неприязненным взглядом никелированные поручни инвалидной коляски, к которой был прикован в последнее время.
— Готова камера?
— Работает…
— Ну, задавай свои вопросы. Только погромче…
Я придвинулся к нему ближе, но так, чтобы не загораживать объектив камеры. Так близко и так долго я никогда на него не смотрел. Я вглядывался в его лицо, глаза, морщины, прислушивался к интонациям голоса. Говорил он негромко, но это была ясная и четкая речь. Он вспоминал такие детали, о которых я не читал в его автобиографической книге, не слышал от него раньше. Удивительная память, логика, точные оценки, ирония и самоирония. Он рассказывал о своем детстве, о матери и об отце, о братьях, о доме в котором жили, о Ташкенте тех времен, о пыльных улочках, о журчащих арыках, о том, как однажды в жизни ташкентского подростка появилось Кино. В виде режиссёра и оператора Николая Николаевича Кладо. И как он вошел в это чудо. На всю долгую жизнь.
— Хочу издать книгу, она почти готова, — говорил он накануне, когда мы договаривались о съемках его интервью. – Будет называться просто: «100». Сто фильмов, сто фотографий, сто встреч с замечательными людьми, сто стран, где когда-то бывал. И, дай Бог, сто прожитых лет…
Если бы я тогда знал, что это будет его последнее интервью, конечно, я бы снимал и снимал. Но в тот день я почувствовал, что Патриарх устал. Две часовые кассеты я всё же снял.
— Поужинаем вместе, — сказал он и вдруг потребовал, чтобы на стол поставили водку.
— Малик Каюмович, вы же не пьете… — сказал я, смутившись. Я никогда не пил в его присутствии, а тем более с ним самим. У нас не принято пить с отцом.
— Ничего, по полрюмочки сегодня можно. Наливай.
Мы ужинали, а он, как бы по инерции продолжал рассказывать о своей жизни, рассуждал о последних событиях.
Он всегда был в курсе всего происходящего. Не пропускал ни одной информационной программы телевидения, слушал старенький транзисторный коротковолновый приёмник.
Примерно за год до этого мы с Али Хамраевым пошли в больницу навестить его. Анна Погосовна, его жена, которая была, как всегда рядом с ним, предупредила, чтобы мы его особенно не волновали.
— Как там, в Москве? — первое, о чём он спросил Алика, — Думаю, Марлен зря всё это затеял, – он имел в виду конфликт, разгоревшийся в Москве в Союзе кинематографистов. Он уже обо всём знал, но хотел слышать из первых уст, от Хамраева, который вчера приехал из Москвы. Спросил он это неравнодушно, уже заметно волнуясь.
— Малик, ну к чему тебе вся эта перепалка? – сказала недовольно Анна Погосовна, переживая, что сейчас у него поднимется давление, снова заболит сердце. – Неужели нет других тем? Какое тебе дело до всего этого?
Но Малик Каюмович, не обращая внимания, продолжал с интересом расспрашивать о том, что происходит в СК.
— Малик Каюмович, как вы? Сердце? Ноги? – Хамраев попытался изменить русло беседы.
И снова Каюмов сказал своё короткое «Эй!» и отмахнулся недовольно, не собираясь менять тему разговора.
И Хамраеву пришлось высказать свою точку зрения на происходящее в далекой Москве.
— Ты неправ, Алик, — и Каюмов выдвинул свою версию происходящего. При чём, знал он очень многое. И доводы у него были весомые. Параллельно он вспоминал и делал аналогии со знаменитым, «исторически-истерическим», Пятым съездом кинематографистов.
— Орали, ногами топали, а сами не знали, чего хотят! Этот им не нравится, это надо сломать! На подоконниках в Кремле курили! – Малик Каюмович обернулся ко мне, ткнул пальцем. – И ты тоже курил!
Я опустил глаза. Это было правдой. В кулуарах того печально знаменитого съезда, в кремлёвских вестибюлях, где обычно степенно прохаживались депутаты и Герои труда в строгих костюмах, нарядные доярки и Народные артисты, в горячих спорах, к изумлению Гэбистов, киношники на самом деле, курили везде, хватали друг друга за грудки.
— А чем всё кончилось? Развалили Союз!
— Малик тебе нельзя волноваться! – Анна Погосовна посмотрела на нас. — Это было давно, это было неправда!
— Развалили, и не только Союз кинематографистов, — продолжал горячиться Малик Каюмович, — Весь Советский Союз развалили!
— Ну, Малик Каюмович, вы скажете! Что, киношники виноваты?
— Знаешь, в горах камнепад начинается с маленького камешка… И не надо было лезть в Афганистан!
И он стал вспоминать короля Дауда, Бабрака Кармаля, Хафизуллу Амана…

«Эта книга будет называться «100». Сто фильмов, сто фотографий, сто встреч с замечательными людьми, сто стран, где когда-то бывал. И сто прожитых лет…»
Малик Каюмов не успел создать эту книгу. Хотя все это было у него за спиной,- и встречи, и страны, и фильмы, и целый век прожитого…
Я разглядывал фотографии разных лет. Малик Каюмович с молодым ещё бородачом Фиделем Кастро… С вождем вьетнамской революции, Хо Шимином… С красивым и мудрым Джавхарларом Неру… С улыбчивым Юрием Гагариным… Я вдруг понял, что это не снимки из разряда — «разрешите сняться с вами на память». Это были фотографии людей равных, глубоко уважающих друг друга, со своими собственными, мощными харизмами. Почти на всех этих снимках Малик Каюмович улыбается. В правой руке — его вечная спутница, кинокамера «Конвас».
Благодаря профессии документалиста, Каюмов знал очень многих, и его многие знали. Он помнил по именам знаменитых передовиков -хлопкоробов, простых мирабов, остроумных аскиябозов, архитекторов, строивших новый Ташкент, известных актеров, музыкантов. Его очень любили художники, молодые и не очень. Когда была построена новая киностудия документальных фильмов, они подарили множество замечательных картин.
Не забуду, как однажды на студии хроники появился поэт Константин Симонов. Он приехал прямо из аэропорта, не устроившись в гостинице. Малик Каюмович поднялся к нему навстречу и эти два, уже не очень молодых человека, обнялись. Плащ выпал из рук Симонова, но он не заметил этого. Потом поцеловал старого друга по-русски, три раза, смахнул слезу и хрипло, со своеобразной картавостью, спросил: «Малик, дорогой мой, как ты?». Малик Каюмович что-то ответил ему, и они пошли по аллее от толпы встречающих. Почти полчаса они ходили в одиночестве взад и вперед, смеялись, хлопали друг друга по спине, потом останавливались и снова говорили негромко о чем-то сокровенном, известном только им одним.
Он равно относился и к высокопоставленным партийным боссам и к простым людям. Но совершенно не выносил фамильярности и хамства. И не дай Бог, было попасть под его горячую руку. Очень трепетно он относился к обычаям и традициям нашего народа. Он не мог терпеть, если нарушалось почитание взрослых людей, если с недостаточным вниманием относились к детям.
Удивительно он относился к женщинам. От него я впервые узнал, что в Коране именно женщина возводится на самую высокую ступень мироустройства. Это он говорил еще в те времена, когда не полагалось говорить на эти темы и цитировать строки Корана. До конца своей жизни Малик Каюмович с нежностью и любовью вспоминал свою мать. В день съемок он дал нам пожелтевшую фотографию своей матери и попросил сделать несколько копий большего размера…
Еще в шестидесятые годы Каюмов смог убедить высокое начальство о необходимости провести киносъемки в Мекке и Медине. «В целях противодействия религиозным предрассудкам». Без этого лукавого предлога ему вряд ли разрешили бы выехать в Святые места. Позже он рассказывал, как горда была его мать, что ее сын совершил Хадж. В те времена это было несбыточной мечтой многих правоверных мусульман. «Через своего сына я исполнила свой долг!».
Говорили, что Малик Каюмов излишне строг. Сейчас, по прошествии времени, я думаю, что его очень суровая, иногда жестокая жизнь могла бы навсегда, уничтожить в нем сочувствие и сострадание. Но это неправда. Да, он был строг. Я помню собственную обиду, когда он, прощаясь со мной, сказал хмуро: «Не поступишь, на глаза мне не попадайся!». Это было перед отъездом на экзамены на высшие Курсы сценаристов и режиссеров в Москве. Только потом я понял, что за этой строгостью пряталась настройка на мобилизацию, на успешную сдачу вступительных экзаменов, своеобразная программа действий.
У Малика Каюмова, как, у художественного руководителя киностудии научно-популярных и документальных фильмов и Председателя Союза кинематографистов Узбекистана, конечно, были свои просторные, хорошо обставленные кабинеты. Но Малику Каюмовичу категорически не нравилось находиться в них. Особенно не любил он сидеть в кресле за просторным, «начальственным» столом. Когда было холодно, он, обычно, сидел в вестибюле, а в теплое время — на крыльце, на свежем воздухе. Что не очень нравилось многим сотрудникам, потому что он приходил на студию раньше всех и требовал, чтобы все сотрудники являлись на работу вовремя. Чаще всего он не говорил нарушителям дисциплины ни слова. Но его хмурый взгляд, неодобрительное покачивание головы, были красноречивее нотаций. И чтобы вновь не попасть в такую же неловкую ситуацию работники студии выходили из дому пораньше.
Также строго он относился к внешнему виду, особенно членам группы, режиссерам, операторам, водителям. Он требовал, чтобы на съемки все выходили опрятно одетыми, постриженными, выбритыми. Он терпеть не мог, когда у кого-то были грязные туфли или не выглаженная рубашка. В таких случаях он подзывал нерадивого. «Вот, возьми деньги, бегом в парикмахерскую, постригись! А то оброс, как дикобраз!»
В те времена человек с кинокамерой привлекал огромное внимание. Операторы были почти как небожители, таинственные и недоступные. Это сейчас снимают все кому не лень, даже сотовыми телефонами. А тогда эта работа считалась уникальной. А некоторые «начальники» даже побаивались людей этой профессии, — а вдруг это из сатирического журнала «Наштар»?!
Практически на всех собраниях Малик Каюмович повторял, внушал мысль о том, что кинематографист, особенно документалист — это особое лицо. «Вы — полпреды государства, на вас все смотрят! И вы должны выглядеть образцово!» Сам он всегда был одет аккуратно, со вкусом. Я никогда не видел на его лице щетину. Я помню, в какой-то момент он вдруг стал одевать кроссовки. Простые спортивные кроссовки. Он понимал, что они не очень монтируются с костюмом-тройкой, хотя сейчас так носят даже известные телеведущие. И поэтому почти перед каждым он виновато объяснялся: «Простите меня, другую обувь не могу носить, ноги сильно болят…».
И на самом деле, к концу жизни, ноги Малика Каюмовича, перебитые очередью фашистского снайпера, очень болели. Он всегда ходил, чуть прихрамывая. Но очень редко использовал палочку. Он только опирался на того, кто шел рядом. Те, на кого он опирался, на себе помнят его ширококостную, крепкую фигуру, его сильные руки и мужскую хватку. Однажды я неосторожно спросил его: «Малик Каюмович, может, вам лучше с палочкой?» Он недовольно взглянул на меня. «Мне эти проклятые костыли в госпиталях ох, как надоели! На всю жизнь!» (Я еще вернусь к этой теме, огненной теме войны, которую фронтовой кинооператор Малик Каюмович прошел всю, до конца.)
При всем этом он не любил носить галстуки. «Я их даже завязывать не умею…» — махал он рукой. Во время съемок интервью, когда мы меняли ненавистное инвалидное кресло на нормальный стул, его сиделка, сердобольная Люда, шепотом сообщила мне, что Малик Каюмович до сих пор (а ему в то время было уже около ста лет!) каждое утро принимает душ. Причем, когда добрая Люда предлагала свою помощь, он категорически отказывался. «Ты забываешь, я — мужчина!». Единственно, что он сделал, — попросил соорудить деревянные ступеньки, чтобы было удобнее залезать в ванну.
Малик Каюмович Каюмов… Он не получил академического образования. Наверное, не прочитал тысячи книг. Не писал диссертаций и научных работ. Но он был от природы мудр. И одновременно, он обладал большим чувством юмора. Достаточно посмотреть его прекрасную картину об аские. Его ученики, молодые тогда операторы, подсняли его самого. Он так заразительно хохочет над остроумными шутками…
У него было обостренное чувство сострадания к другим.
Я никогда не забуду то утро… Мама, после долгой болезни, ушла из этой жизни. Каждый в одиночку переживает это горе. Меня охватило холодное дыхание внезапной осиротелости. Только занималась утренняя заря. И я увидел Малика Каюмовича. Стоял у нашего подъезда, ожидая меня. Он первым пришел ко мне, понимая, что в такой момент кто-то должен подставить плечо.
Он ничего не сказал мне, не произнес ни слова, ни междометия. Он только как-то вздохнул и обнял меня. Но это было во сто крат важнее дежурных фраз и казенных соболезнований.

Каждый человек живет в своём времени. Другого не может быть. Не дано. Мы всматриваемся в старые фотографии. Запечатленные мгновения возвращают нас в прошлое. Мы там другие. И не только в одежде, в прическах, в возрасте, в окружающей нас действительности. Мы – словно в плену того времени, в котором жили. И что-то перечеркнуть, отретушировать или изменить – невозможно. И когда я рассказываю о Малике Каюмовиче, у читателя может возникнуть впечатление, что я пытаюсь представить его «белым и пушистым». Отнюдь нет. Он был легендой, даже в какой-то мере, символом той эпохи, того времени. И, одновременно, он был и ярким представителем той самой эпохи. И Его время не могло не оставить отпечатка на его характере, привычках. Как человек с необычно мощной харизмой, Малик Каюмович был словно соткан из противоречий. Долгие годы он состоял на «руководящей» работе. А тогда главенствовал «командно-административный» стиль руководства. Считалось вполне естественным, что «хороший руководитель» может и по столу кулаком грохнуть и накричать на подчиненного. Что греха таить, и у Каюмова было такое. Как говорится, из песни слов не выкинешь. Часто, желая что-то улучшить, поправить, кого-то наставить на «путь истинный», он перегибал палку, не замечая того, что мог обидеть человека. И, одновременно, он сам часто обижался на людей, считая, что его «предали» или сделали что-то не так. Хотя, конечно, и такое бывало. Как-то при нем один из сценаристов-интеллектуалов произнес фразу французского энциклопедиста Вольтера: «Никакое доброе дело не остается безнаказанным». Малику Каюмовичу так понравилось это выражение, что он велел написать эту сакраментальную фразу и повесил над головой. И как не уговаривали его снять этот плакат, говоря, что выражение не всегда верно, что это преувеличение, парадокс скептика Вольтера, он отрезал: «Это правильные слова!».
Когда строился новый Дом Кино на улице Узбекистанской (подробно я ещё вернусь к этой теме) было мобилизовано много строительных организаций. Строительство напоминало оживленный муравейник. Каждое утро, в восемь утра, собирался «штаб» стройки. На нём присутствовало множество министров, начальников крупнейших стройтрестов, пожарники, и т.д. и т.п. Руководил этим штабом большой партийный босс. Не буду называть его имя. Он заведовал вопросами строительства в республике. Это был очень хороший, ответственный человек. Но очень прямой. И, как всякий строитель, он выражал свои мысли с определенной спецификой. Его лексикон был бы очень неуместен на каком-нибудь дипломатическом приёме или в женском монастыре. Проблемы на стройке, и очень серьезные, возникали одна за другой, и атмосфера на заседаниях штаба всегда была на повышенном градусе. Спорили до хрипоты, до криков. Здесь и проявился характер Малика Каюмович. Тоже – не сахар. Нашла коса на камень! На третий или четвертый день он, главный заказчик строительства и руководитель штаба, переругались так, что на все оставшиеся утренние заседания Каюмов приказал ходить мне. Я чувствовал себя между молотом и наковальней. «Передай этому.., что…». «Малик Каюмович, так и передать?» — «Именно так!» Конечно, я не мог разговаривать с начальником штаба на столь изощренном языке и пытался как-то отредактировать текст, сделать его приличным. Руководитель, хорошо понимая, что хотел сказать Заказчик, отвечал в том же духе. Теперь я спрашивал и у него: «Что, мне так и сказать?». «Как хочешь!». Не представляете, как я был рад, когда после благополучного завершения строительства Малик Каюмович и Начальник штаба помирились и даже обнялись.
Характер человека определяется в деле. Особенно в чрезвычайной ситуации. В 1978 году из Москвы пришло страшное сообщение, — в результате несчастного случая погибла жена нашего друга, выдающегося драматурга, моего учителя, Одельши Александровича Агишева. В это время он находился в Ташкенте, работал с Эльёром Ишмухамедовым над новым сценарием. Практически сразу же Агишева срочно отправили в Москву. Утром следующего дня Малик Каюмович собрал несколько человек, близких к Одельше Александровичу. «Ребята, вы должны быть сейчас рядом с Адиком. Должны улететь вечерним рейсом». Повисла пауза. Билеты до Москвы тогда стоили несравненно дешевле, чем сейчас, но и эти деньги надо было где-то достать. Разговор происходил в кабинете Малика Каюмовича, на втором этаже студии. Он немного подумал, потом вызвал редактора и попросил показать ему тематический план на последний квартал года. Полистал его, потом неожиданно передал тем план мне. «Вот… «Дни Пушкина в Ташкенте» — сказал он. Сначала я не понял его. «Через два часа сценарий должен быть готов…» — произнес он и по металлу в его голосе я понял, что не смогу отказаться. Он придвинул пачку бумаги, бросил на стол ручки. «Ну, пиши… И без халтуры…» — сказал он и попросил всех выйти из кабинета. Я остался один. Мне занесли чай, и я приступил к работе… Такое бывает. Всё в тебе вдруг мобилизуется. Откуда-то из детства выплывают стихи Пушкина. Я пишу, мысленно представляя, как будут чествовать великого поэта. Кто будет выступать. В школах, на площади его имени, в зале оперного театра. Какие стихи будут читать со сцены, какие романсы будут петь… Через полтора часа худсовет слушал текст сценария, включая дикторский текст. «Потом отпечатаем…» Каюмов оглядел членов худсовета. « Жду вашего заключения», — серьёзно сказал он. Через пятнадцать минут сценарий был единогласно принят. Все нужные финансовые документы были уже готовы. Я расписался в ведомости и немедленно получил гонорар. Через час на эти деньги были куплены билеты, и последним, вечерним рейсом мы летели в Москву. Чтобы быть рядом с другом в тяжелую минуту. «Я бы полетел с вами, но врачи сейчас запрещают…» — сказал Малик Каюмович, провожая нас в аэропорту.
Сейчас я думаю, что если бы он просто попросил меня это сделать, у меня ничего бы не получилось. Я бы отказался, ссылаясь на то, что для написания сценария мне нужно хотя бы дня три. Но Малик Каюмович не просто сказал, скорее он жестко приказал мне. И всё получилось. Кстати, позже, и фильм получился неплохой.

Я встаю сейчас очень рано. Не знаю, может быть, это просто возраст. Но в свое время Малик Каюмович убедил меня в правоте пословицы – «Кто рано встаёт, тому Бог даёт». «Самое лучшее время для съемок – раннее утро. Необыкновенное освещение. Никогда не снимай на солнце в полдень! Утром, только утром! Да и тебе полезно вставать рано. Пиши, когда все спят. Никто не мешает, тишина…»
На 100 — летии кино в Москве нас поселили в не существующей уже гостинице «Россия». У меня был номер в одном блоке, у Малика Каюмовича в другом, с видом на Кремль. Каждый день, после торжественных мероприятий обычно были банкеты с гостеприимными московскими застольями. Со сколькими друзьями мы тогда встретились, сколько тостов было произнесено! Однажды вечер затянулся до половины третьего ночи. Я добрался до своего номера в гостинице, свалился в постель и моментально уснул. И не только от усталости… Разбудил меня настойчивый звонок телефона. Я поднял трубку. «Спишь, наверное?» — услышал я бодрый голос Малика Каюмовича. «Вообще-то, да…» — Я посмотрел на часы. Было пять часов утра.
«Одевайся, и ко мне! Срочно».
Я ополоснул лицо и поплелся к нему в номер. С каким настроением я шёл по длинным коридорам гостиницы, наверное, понятно.
Малик Каюмович сидел в кресле у окна, пил чай.
«Да, Малик Каюмович…»
«Садись… Вот сюда… Отсюда лучше всего видно».
Я сел напротив широкого окна.
Только поднявшееся солнце освещало золотые купола кремлевских храмов.
«Днем ты такого не увидишь!»
Я забыл про своё недовольство от прерванного сна. В самом деле, я никогда не видел такого фантастического зрелища. Солнце играло в золоте.
«Извини, что разбудил… Я уже третий день наблюдаю отсюда за восходом… Решил, что и тебе будет интересно… Ведь красиво?» — почти виновато произнес Малик Каюмович.
Что остается в жизни? Яркие, будоражущие нашу память воспоминания, звуки, картинки, краски, смех, лица…
В то утро Малик Каюмович сделал мне подарок на всю жизнь.

Али Хамраев:
Отличный текст!.. Хорошо бы у всех учеников Малика Каюмова собрать воспоминания и опубликовать книжкой с уникальными фотографиями и кадрами из лучших фильмов… Кто в Узбекистане возьмется?.. Это вам не лицензии популярным и любимым певцам возвращать, талантливых артистов много лет гнобили и запрещали, они обслуживали свадьбы, зарабатывая на жизнь… Книжка книжкой, это дело времени, но почему Узкинохроника не носит имя основоположника документального кино республики?.. Где улица или хотя бы переулок имени Малика Каюмова?.. Эх, слабаки мы..