Книга воспоминаний об Александре Файнберге. Часть 25. Марта КИМ Искусство Ташкентцы

ВРЕМЯ НЕ ЛЕЧИТ

Время не лечит, –
Напротив, боль утраты сильней.
И бессмысленны чьи-то речи,
И нет слов – для своей.

Всегда трудно говорить о людях, близких тебе по духу, в прошедшем времени. С ними уходит часть жизни, а порой и смысл происходящего.

Я хочу начать свой рассказ-воспоминание с первого нашего знакомства. А случилось это 45 лет назад. Была ранняя весна, мы с Рано Азимовой (в девичестве – Юнусовой) гуляли по парку и вдруг: «Смотри, Файнберг идет…».

Она знала его по выступлениям на радио и телевидению, с упоением читала стихи своего кумира наизусть. И даже однажды, набравшись смелости, пригласила в школу выступить. Творческие вечера, Дни поэзии тогда не были в новинку, но для начинающих – это целое событие. А Рано уже втайне писала стихи.

– Привет! – сказал Файнберг, подойдя к нам вплотную. – С лекции сбежали? Ну-ну…

– Это моя подруга, – представила она. Но я почему-то отошла в сторону. Они разговаривали негромко. Доносились знакомые имена – Ахмадулина, Евтушенко, Вознесенский…

Прошло без малого 20 лет. Все сборники А.Файнберга, начиная с «Велотреков» («Этюд», «Мгновение», «Короткая волна», «Печать небосклона» и др.) я перечитывала по многу раз. И почему-то весной…

Судьба подарила еще одну встречу, которая во многом изменила мою жизнь. Для вступления в Союз писателей требовались отзывы и рекомендации. Конечно, в первую очередь был назван А.Файнберг. Я взяла с собой сборники «Разные миры», «Эхо» и несколько новых стихов. Поэт был дома, его жена Инна Глебовна на работе. Я оставила и быстро вышла. В тот момент мне казалось, что никогда не дойду до остановки. Такое волнение человек испытывает, когда перед ним живое чудо, легенда. А ведь мне было уже за сорок. Я уже была человеком с горьким жизненным опытом и чем-то удивить, застать меня врасплох – было почти невозможно.

Прошло время, и вдруг я случайно узнаю, что в газете «Правда Востока» (от 25 мая 1996 г.) опубликован материал Александра Файнберга  «Талант – не только Божий дар»: небольшое представление читателям «Правды Востока» еще одной начинающей, то есть – меня…

И, конечно, я получила от него совершенно замечательную рекомендацию в Союз писателей Узбекистана…

Он ничего не обещал, как другие. А взял, да и сделал.

Конечно, А.Файнбергу не все нравилось из того, что я писала. Но говорил он об этом, давая советы, наедине. Иногда, даже очень сильно поругивал. Но потом отходил. Однако все его замечания до сих пор храню в памяти.

– Ты пойми, душа как резервуар. Пока не наполнится – не пиши! Или пиши, когда не можешь уже не писать. Муза (поэт не любил этого слова и редко озвучивал) – возлюбленная, встреча с которой неизвестна…

– А как же «ни дня без строчки?» – По Юрию Олеше, надо писать все время.

– То проза, а здесь поэзия…

Однажды он спросил: «Почему ты ко мне по имени-отчеству? Я чувствую себя старше. Все – Саша, Саня, а кто и Аркадич.

– Не могу. Это все равно, что с А.С.Пушкиным на «ты».

– Ну и сравнила!

После паузы Александр Аркадьевич закурил, а я, чтобы как-то продолжить беседу спрашиваю:

– А почему Вы меня называете Мартыш? Вроде бы не вертлявая…

– Да я вовсе не имел в виду то, что ты думаешь. Марта – звучит грубовато, Марточка – слащаво. А вот Мартыш (малыш) – в самый раз. Ты же, как Инна, – ростом маленькая…

Для Александра Файнберга многое было ассоциативно. Адекватно воспринимая мир и свое окружение, в душе он всегда оставался романтиком. Он не искал приключений, они находили его.

Несколько раз мы выступали в Пединституте имени Низами (ныне университет), в Институте востоковедения. Поначалу я отказывалась, поскольку не из тех людей, которые мечтали оказаться рядом – в тени его славы. К тому же я считала, что как поэт, Файнберг должен был быть на сцене один. Ведь он, прекрасно читая по памяти свои стихи, всегда заполнял собою буквально все пространство.

Да и не всегда я себя чувствовала уютно на большой, неохватной сцене.

Он пробовал успокаивать, он учил:

– Не размахивай руками. Держи правильно микрофон. А то, что голос дрожит от волнения – нормально.

Я и за это ему до сих пор благодарна…

Как-то однажды нас пригласили на очередную встречу со студентами. Александр Аркадьевич чувствовал себя плохо, но переносить время и день отказался. Когда мы вошли в зал, ему стало еще хуже. Было видно, – сейчас не до стихов. Да, не до стихов… Но – что он делает? Извинившись перед аудиторией, всего лишь садится и – начинает читать свои рассказы.

Стихи он не мог читать сидя. Это не долгая проза. Стихи он читал, только встав во весь рост.

Тем не менее, поэт периодически обращался к прозе. Писал сценарии к художественным, документальным и мультипликационным фильмам. Круг его увлечений оставался неизменно широким… Точнее – круга как такового не существовало. Все ему интересно, все новое – свежо и многообещающе, а старое – памятно и свято.

Любознательность, способность по-детски радоваться всему и не держать в себе мрачные мысли, отгоняя их от себя – это тоже черты его характера. Отсюда его бесконечные импровизации, его чувство юмора, притягивающее многих.

Он редко плохо отзывался о ком-то. Лишь сильнее прикусывал сигарету и затягивался по самые легкие.

Александр Аркадьевич Файнберг в жизни не слыл эстетом. Напротив, иногда был нарочито по-мужски грубоватым. Но за всем этим скрывалась очень тонкая, очень хрупкая душа – ранимая от малейшего чужого прикосновения. Он мог извиниться или признать свою неправоту, искренне сожалея. При этом продолжая оставаться самим собой.

– Все могу простить, кроме подлости. И предательства, хотя это и близко по сути, – говорил он часто в задумчивости…

Не любил вопросы и сам их не задавал.

Однажды я застала Александра Аркадьевича в фартуке; руки выпачканы мукой и тестом.

– А, великая дочь великого корейского народа. Проходи!

– Опять издеваетесь?

– Насчет?

– Великой дочери…

– А что здесь плохого, скажите, пожалуйста? Я действительно люблю корейцев. Они трудяги, пахари.

– Были. Сейчас все работают – так себе.

– Не ёрничай. Принесла что-нибудь новое? Я вот долеплю, а там посмотрим…

– Поэт-гений лепит пельмени, – скаламбурила я и пожалела.

– Не подлизывайся! Все равно ругать буду.

– Так Вы даже не читали.

– Пройдусь по старым. Ты зажимаешься так, что у тебя не стихи, а сухофрукты. Всюду тоска, одиночество, смерть… Что, больше писать не о чем? Учти, мысли материализуются. Не кличь беду. И потом, – что за тяга к афоризмам? Я понимаю, краткость – сестра таланта, но не до такой же степени. Тоже мне философ!

Хорошо, подоспела Инна Глебовна и, как всегда, разрядила обстановку.

Я редко спорила. Гораздо интереснее было слушать. А рассказывал он как никто другой. Иногда мне казалось, в нем жил великий актер-трагик. Но судьба отвела ему иную роль для иного предназначения…

Александр Аркадьевич никогда не жаловался на плохое самочувствие, на дождь, снег, жару… Он любил жизнь – все, что в ней и вокруг нее.

В один из вечеров, когда Инна Глебовна разговаривала по телефону, он тихо сказал: «Я должен уйти первым. Она сделает все как надо. А умирать-то, ей Богу, не хочется»…

Чувство нескончаемой вины, –
Что я жива и вижу сны.
Перебирая дни, как рис от шелухи.
Пишу скупые сжатые стихи.