Книга воспоминаний об Александре Файнберге. Часть 23. Римма КАЗАКОВА Искусство Ташкентцы

НЕПРЕХОДЯЩИЙ СВЕТ ВИНЫ…

Я еще не слышала ни разу ни в стихах, ни в прозе, чтобы слово «вина» было припаяно к одобряющему и возвышающему – «свет». Эту вину за беды прошлого, за неучастие в чьем-то горе и мученическом добром деянии поэт относит к себе с благодарностью за целительный свет осознанной вины.

Какая глубина и неожиданность!

Стихи Александра Файнберга всегда неожиданны, потому что это – живые и единственные дети, рожденные от живых и единственных родителей. Я знала Сашу в прежние времена, знаю его в новые, – мало что изменилось. Те же человеческие качества: распахнутость, правда, неумение видеть ничего, кроме светящейся внутри предмета истины. И уж при этом-то какая вбиваемая насильно в организм идеология, какое там умение принимать желаемое за действительное, служить сильным, всеимущим мира сего! Исключено. Только – служение природному, до микрона точному поэтическому дару.

Всегда, во все времена я завидовала Саше Файнбергу, его не детонирующей, не дробящейся личности. Отсутствию удобной, в конечном счете, убивающей поэзию гибкости. Я читала его с то смутным, то нескрываемо отчетливым пониманием, что я так, к сожалению, не умею. А порой все же себе на пользу чему-то и училась, что-то перенимала по принципу – «крыло в крыло». Ибо всю жизнь мы, пишущие стихи братишки и сестренки, без конца пытаемся понять, что есть стихи. Читая книги и даримые по дружбе новорожденные строки Александра Файнберга, я всегда осознавала, что это вот оно и есть. И меня охватывало чувство радости и завершенности…

С такой же радостью и предвкушением разрешения многих моих недоуменных вопросов, очищения и осветления замусоренного пространства последних лет поэтического бытия открыла я книгу Файнберга «Не плачь, дорога», изданную в Ташкенте, в издательстве имени Гафура Гуляма. Еще не так давно я была заслуженным работником культуры Узбекистана и Каракалпакии, еще помню ласковые щелочки глаз бесподобного Гафура, тепло его тяжелой, доброй ладони, еще не забыла Голодную степь и Наманган, Хиву и Бухару, ташкентский базар и купола Самарканда…

Саша живет в Узбекистане, его предки и предки его жены, кое-что сделавшие для своей республики, похоронены в этой земле. В неразберихе и изломанности нашего мира, произрастающего на обломках распавшегося общего советского дома, все время думаешь о русских, продолжающих жить не на своей, как принято выражаться, этнической родине, а там, куда занесла дедов и отцов судьба, где они влились в жизнь иного народа. И где работали на благо ему как на благо общего любимого отечества.

И меня просто осчастливило явление русской книги из горнила рабочего центра узбекской музы, и повеяло надеждой на то, что лучшее из прошлого мы не потеряем, не разломаем своими руками, не сотрем со страниц книги жизни.

Новый сборник Файнберга я читала с жадным упоением: мой испытанный друг очаровал меня по-новому. Я оказалась в ауре вечных ценностей, проверенных временем, отстоявшихся. Там, в этом обиталище духа все определяли не Госдума или Международный валютный фонд, не наш рыжий антигерой, не безвестные или пойманные за руку киллеры и воры, не политика в ее еще советском непререкаемом смысле, не отсутствующая идеология и даже не утверждающаяся религиозная вера. Мир внешний с его потрясениями и улиточным движением как бы, похоже, и в нужную сторону лишь тенью, контуром ложился на карту стихотворного рисунка, лишь давал направление некоторым линиям, определял оттенки цветов и мелкую зыбь при движении линии в пространстве.

Есть на свете один удивительный дом.

Там друзья собрались за веселым столом.

Там в окошке весна. Там сирень и жасмин.

Кто-то песню поет. Зажигают камин.

Там вино на столе. Там душа не во мгле.

Дай, Господь, чтобы помнили там обо мне.

Это про какое время? Перестроечное? Военное? Довоенное? Вчера? Завтра? Всегда? Пожалуй, – всегда. В измерении одной жизни, привыкшей к тому, чтобы не была «душа во мгле». Говоря о времени, меняющем аксессуары бытия, сценографию мира, его одежду, инструменты веселья и предметы отдыха, поэт, который, повинуясь внутренним законам, «доволен снаружи и счастлив нутром», замечает, сближая далекое и как бы не сближаемое: «А впрочем, все это и нынче к лицу».

Наверное, суть в том, что поэтическое нутро – некая константа, чистенький крепкий орешек под твердой скорлупой.

Книга «Не плачь, дорога» – густая, заселенная лично выстраданным и открытым. Тут и «гонимые прочь воспоминанья», которые жгут упреком: «Ты б не хотел, но это было…». И байка про королевича-наследника, которого ждали, желали, жизни на это положили, а он по неумолимой логике жизни «втрое батюшки кривей».

От изысканного: «Ты вдаль глядел с развалин Карфагена, блистал под флорентийскою звездой…» – до босяцкого, очень российского:

Учись, как жить, заокеанский бармен.

Я марганцовкой глицерин разбавлю.

От политуры тож не откажусь.

Гуляй, душа! Не зря я пожил, братцы.

Я столько выпил за святую Русь,

что долго ей теперь опохмеляться.

В книге много пронзительных стихов о любви, написанных не приготовишкой, а много видевшим, много испытавшим человеком.

Опыт такого опосредованного переживания светел, он не ранит, а вразумляет и помогает разобраться в хитросплетениях собственной любовной одиссеи.

Пять минут осталось до отлета.

В пепле сердце.

Легкие – в дыму.

На мои последние высоты

Я тебя с собою не возьму.

…………………………………………..

Оставайся со своим вопросом

там, где я всегда тебя любил.

Оставайся верность и измена,

оставайся, счастье и беда.

Ненавистной и благословенной

больше ты не будешь никогда.

Редкое благородство отличает любовное чувство Александра Файнберга. Я уже привыкла, что в русской поэзии мужчины какие-то женственные, они не дарят своим женщинам меха и бриллианты. Куда там! И даже не умеют, как писал об этом мужественный Смеляков, снимать с плеч любимой снежинки, «…как Пушкин снимал соболя». А у Файнберга мужчина всегда – коленопреклоненно перед женщиной, даже если она не понимает, мешает, выпадает из гармонии его понимания любви.

Ты печаль мою не трогай.

Пусть качусь я в никуда.

Не над каждою дорогой

Вифлеемская звезда.

……………………………………….

Ночь ли, вечер, вьюга в поле,

огонька ли нет во мгле –

В жизни все пути – Господни.

Все, как надо, на земле.

Нету минуса без плюса.

Вот и счастлив я как раз.

Не о каждом слезы льются

из таких прекрасных глаз.

Подкупают стихи Александра Файнберга о родине их точной привязкой к земле узбекской. Они – как бы связующая нить между прошлым, прожитым и настоящим. Напоминание о том, что наша дружба органична и оплачена самой жизнью.

Я пил айран в той мазанке убогой,

где и теперь ни окон, ни дверей.

Печальный край. Но именно отсюда

я  родом был, я родом есть и буду.

Ау, Европа! Я не знаю Вас.

Вдали орла безмолвное круженье.

В зубах травинка. Соль у самых глаз.

И горестно, и счастливо мгновенье.

Поэтическое самосознание, знание своего расположения в стране ПОЭЗИЯ у Файнберга очень скромное, как и надлежит ему быть у подлинного поэта. Ибо «…другие по живому следу пройдут твой путь за пядью пядь…»* Александр Файнберг, как ныне редко бывает в нашем клане, видит все же сцену в себе, а не себя на сцене. Все это предельно четко формулируют строки стихотворения «Поэзия».

Как нереальна музыка твоя!

Людей не слышит и богов не молит.

Как будто ветер странствует над морем,

вздымая паруса без корабля.

Зачем зовут меня твои моря?

Я – сын земных береговых развалин.

Я груб. Я недостоин. Я реален.

За что ж она мне – музыка твоя?

Я назвала свои заметки о книге стихов Александра Файнберга «Непреходящий свет вины». Это потому, что ему больно, что он, как и Высоцкий, нежно и непоправимо им любимый, из тех, что «поют на разрыв сердец». И легкость отношения к неудачам, жизненная устойчивость, умаление своей доли в глобальных вершениях века и личности, склонность к скромнейшей самооценке, к умению ощущать себя таким, как все, простым и грешным, еще больше усиливает несгибаемую ноту ответственности за всех и вся. И в обнаженно честных стихах «Сибирь», переживая ужасную участь декабристов, пропуская через себя их труды и страдания, то, что «…не я лежу в земле Сибири, чтоб кто-то сочинял стихи», Файнберг заключает свои непростые размышления единственно возможным для человека и поэта его структуры:

Так пусть же долг мой честно платит

больная совесть, а не страх.

Да будет мне всю жизнь распятьем

горчинка хвои на губах.

Да не погаснет надо мною

непреходящий свет вины…

А чувствуем ли мы, современники, себя так уж виновными пред бабушкой, которая, долго вздыхая, отсчитывает копейку за копейкой на четвертинку хлеба, ощущаем ли себя лично ответственными за убийство царской фамилии, за не кающихся, за то, что – на нашей улице, но – не жжет нас желанием вмешаться, перевернуть, изменить?

У Саши Файнберга очень низкий болевой порог, как, опять же, и должно быть у поэта. И потому естественно в его устах:

Я виноват, что звери умирают.

Я виноват – а в чем, не знаю сам, –

что чья-то мама плачет в Заполярье.

а сын в столице глух к ее слезам…

От Михаила Светлова я впервые услышала, что талант – крайне редкое, уникальное явление. Позже поняла, что талантливые люди – воистину всенародное достояние.

Сейчас, в эпоху стихотворного безвременья, книга стихов Александра Файнберга доказывает, что стихи пишутся не потому что, – а вопреки.