Энциклопедия забытого. Колбаса История Разное

София Вишневская:

Все забываться стало быстро-быстро, как будто бы и не было. Работала я тогда на Радио. Двадцать два года на одном месте, от Брежнева до Горбачева – это срок, долгий срок, небо сквозь эфирную сетку, почти пожизненное заключение.
И как в тюрьме каждый эпизод становится событием, поводом для долгого обдумывания, так и мое пребывание на радио превратилось в нескончаемое повествование. Из тысячи эпизодов, фрагментов, мгновений причудливого людского хоровода вокруг неуловимого Эфира.
На радио время считают минутами, пленку – километрами. В одном километре сорок четыре минуты. А вещали мы 36 часов в сутки. От этой сложной арифметики в наших умах происходила постоянная путаница: у нас была одна дама из литературной редакции абсолютно уверенная, что в часе сто минут.

А потом шли дроби и проценты – 40 рублей гонорара можно было заработать, если твои внештатные авторы выдавали «на гора» 60 целковых.
Так сложилось, что все мои авторы были гении, это несчастье для редактора. Они зависели от вдохновения, а я от главного редактора, цензора, дикторов, сетки и бесконечных праздников. Равнодушные к презренному металлу, таланты пили кофе в нашем буфете и читали друг другу свои бессмертные строки. А потом, как в летаргический сон впадали в очередной роман. И надолго исчезали. Любовь любила их. Чтобы завершить этот абзац в «до» мажоре сообщу, что все мои авторы стали писателями, а у некоторых даже книжки выходят с ангельскими названиями.
Боже мой! Как меня заносит! Я ведь о колбасе хотела. Но мне нужен разбег, фонариком посветить, цвет картинки вспомнить. В самое трудное время нам в нашей идеологической конторе что-нибудь подкидывали: мясо, тяжелые ледяные куски, которые долго не размораживались, у нас шутили, что это мясо мамонтов окоченевших. 1 бутылку хлопкового масла, и это там, где мы бесконечно рапортовали о взятых шестимиллионных рубежах «белого золота». Ну и, конечно, тушенку, сгущенку, чай со слониками и еще пачку зеленого «95», да, что об этом писать, ассортимент вам должен быть еще памятен
Очередь длинная, долгая, но без бунта. Только иногда вопль: представьте – вы заняли очередь за одним человеком, и в тот момент, когда вы уже у прилавка, человек вдруг и говорит, что занял очередь на весь свой коллектив. А коллектив этот – оркестр народных инструментов. Человек 60. Как тут не завыть?
А вот особо дефицитные продукты распределяли по редакциям. За ними отправлялись старшие по званию. И вот однажды нам дали колбасу вареную, причем, целый батон. Этот самый батон мы должны были честно поделить между собой.
Нашей редакцией заведовала женщина, которую мы между собой звали ее детским именем Мака. Есть такие люди, чьи достоинства хуже любых пороков. Аккуратная до нервозности, пунктуальная до влажности, потела от ужаса, так боялась опоздать на работу, честная до мелочности. Ей принадлежали сакраментальные высказывания, которые мы любили повторять. Выходившая трижды замуж, она часто говорила: « Наших женихов на войне убило». У нее была еще одна беда – ее 90-летняя мама играла в преферанс. И бывало по воскресеньям, проигрывала состояния — от рубля до трех. В страстях жила наша Мака нешуточных. Иногда плакала басом.
И вот она приходит радостная с колбасой на руках, как с долгожданным младенцем, и просит закрыть дверь на ключ. В самый ответственный момент в эту закрытую дверь постучит Дина Рубина. Впускать ее было нельзя — она была лишь внештатным автором, и ей колбаса не полагалась. Мы затаились, как крысы.
Под руководством все той же Маки, освободили стол, застелили его листами белой бумаги в формате А-4, на которой печатали свои бессмертные творенья и возложили на нее колбасу. Она была такого ярко розового цвета, как мечта. И лежала непристойно соблазнительно, Рубенс, честное слово. Больше всего на свете я хотела влажный, толстый, пусть с кожурой, кусок колбасы. Без хлеба.
Уверенным голосом, которым отдают команды: «Зажим», «Скальпель», «Тампон» было произнесено: «Сантиметр», «Твердый карандаш»!
А это еще зачем? — подумала я, мечтая о втором куске колбасы.
Кто-то может решить, что сантиметра у нас не было. Ничего подобного. Сантиметр был в наличии, те, которые часами не курили в праздной болтовне, трудолюбиво, как пчелки что-то бесконечно вязали, перешивали и укорачивали. Назывались они Пенелопками.
Кто-то тщательно заточил карандаш, превратив грифель в подобие опасного острия, и подал Хирургу. Мака уже один раз измерила длину колбасы, данные записала на листочке. Потом разделила на количество редакционных чревоугодников. Их все равно было ровно семь. Каждый мечтал о чуде изменения объема и веса. Каждому хотелось, чтобы одна колбаса разрослась до размеров небольшого дома, стола, или, чтоб батонов стало пять, ну, три, два…
Доверенные лица держали туго натянутый сантиметр, Мака нанесла, как в фехтовании, первый укол, острие легко вошло в розовую плоть колбасы. Она даже прыснула от восторга. Редакция наполнилась пряным ароматом черного перчика.
— Так неправильно! Кому-то ведь попадутся попочки, а кому-то из самой середины.
— Давайте отрежем попочки потолще, и вместе съедим на обед
— Нет! Мы разрежем все, как есть, завернем, а потом разыграем. Пусть каждый тащит, как в лотерею.
Возник диспут. Запомнились крики о слепой фортуне, высшей справедливости, неисповедимых путях Господних и еще о чем-то таком же вечном и бессмысленном.
Я вытащила кусок из середины. Весил он 240 граммов. И свой трофей принесла домой, который и был мгновенно без меня съеден. Как я и мечтала, без хлеба. Честно говоря, мне совсем не хотелось. Кусок колбасы с селитрой померк перед виртуозно разыгранной пьеской о ничтожности жизни, в которой все мы были главными действующими лицами. Настоящими эпическими героями. Только в финале никто не закалывался кинжалом.

Справка:
Начали производить эту колбасу в 1936 году, разрабатывал рецептуру колбасы и технологию ее изготовления ВНИИ Мясной Промышленности, а впервые осуществил производство Московский мясоперерабатывающий комбинат им. А. И. Микояна. Колбаса предназначалась в качестве диетического (лечебного) питания больным с соматическими признаками последствий перенесенного длительного голодания (конкретно — «…больным, имеющим подорванное здоровье в результате Гражданской войны и царского деспотизма»).