Перед каникулами. Шесть эссе Искусство История Ташкентцы

Фахим Ильясов

ОТЕЦ.

Воскресный майский день. Плыла жара, жара плыла, на Кукчу обрушилось лето. Двое или трое маленьких воробьев потихонечку приблизились к ведру с водой. То ли воробьи пили из полного ведра с водой стоявшего под краном, то ли просто охлаждались окуная свои головы в воду, но мне казалось что они всё это делали вместе с большим наслаждением. А вот соседский безымянный кот, часто заглядывавший в наш двор, вместо охоты за воробьями норовил прошмыгнуть в наш прохладный подвал. Самый маленький воробышек напившись воды осмелел и нахально вертелся возле кота, однако любитель сметаны из чужих подвалов игнорировал птичку, и продемонстрировал, так сказать, ноль внимания — фунт презрения. Коту надо было пробраться в подвал, там мама хранила много чего вкусного и полезного для кота. Но мама зная нрав нахального кота (как и его хозяйки, соседки Дильбар — опы), всегда держала двери подвала закрытыми. Безымянный кот, прекрасно реагирующий на слово «Брысь», был изгнан со двора вышедшей из дома мамой. Сто сорок солнц поднимающихся над акацией и старым абрикосовым деревом, почти как из-за Акулиной Горы в подмосковном Пушкино, лазерным принтером впечатывали в голову слова, — «Эй ты, лентяй, давай — ка собирайся и езжай купаться на «Комсомольское озеро».

Но родители не разрешали никуда ездить до наступления каникул. До вожделенных трех месяцев сплошной радости в виде футбола, плавания на «Комсомольском озере», зачарованного, а самое главное безлимитного погружения в мир книг, журналов и газет с последующими обсуждениями прочитанного с Алишером (сосед и друг), а также разнообразных уличных игр оставалось совсем немного времени. Даже предполагаемое увеличение нагрузки домашних обязанностей во время летних каникул в виде помощи маме в закрутке фруктов и овощей, неоднократных утренних хождений на кукчинский базар за овощами и фруктами, казались несущественной «мелочевкой» по сравнению с предстоящими «великими делами». Мы с Алишером сидели на айване и укатывались от смеха читая книгу » Витя Малеев в школе и дома» писателя Николая Носова. Жара достигла своего апогея. Отец начинал делать омовение в бане, затем он совершил полуденный намаз в спальне. Через некоторое время папа появился на террасе с приборами для бритья. Отец не любил жару, его 100 килограммовое тело при росте 185 см начинало обильно выделять пот. Папа усиленно обмахивался полотенцем или садился перед вентилятором — подхалимом на кухне, затем переходил в гостиную и подставлял своё тело под напольный вентилятор, но духота не отступала. Каждые три — четыре часа папа принимал душ в летней душевой кабинке. После него он пил чай и всё начиналось сначала. Станок для бритья был старым, купленный отцом в Москве через пару лет после окончания Второй Мировой войны. Значит мама и папа сегодня идут в гости подумал я. Если папа в воскресенье брился не утром, а до обеда или после, то значит у родителей был очередной выход в свет. Это мог быть концерт в театре имени Свердлова или спектакль в каком — нибудь другом театре, а может светское «Party» в доме друзей или родственников. Папа в этот день был почему — то грустным, намылив лицо помазком перед круглым зеркальцем висящим на гвозде на террасе, он молча смотрел куда — то мимо зеркала и вдруг тихонечко запел. Песня которую он тихо, но проникновенно пел была нам с Алишером абсолютно незнакома:

"Что стоишь качаясь тонкая рябина,
головой склоняясь до самого тына.
А там за дорогой, за рекой широкой,
также одиноко дуб стоит высокий.

Вот бы мне рябине к дубу перебраться,
я тогда б не стала гнуться и качаться.
Тонкими ветвями я б к нему прижалась,
и с его листвою день и ночь шепталась".

Мама услышав пение отца выглянула из кухни и встала в дверях позади отца, но папа не видя никого и ничего, пением выражал свою тоску по России, откуда он был родом и куда его тянуло всю жизнь. При последних словах строчки — «А там за дорогой, за рекой широкой, также одиноко дуб стоит высокий», голос отца крепчал и становился чуть более протяжным. Слова этой песни, как и само душевное пение отца очень тронули меня и Алишера. Папа приехал первый раз в жизни в Ташкент и как потом выяснилось навсегда, после окончания войны с Японией. Он хотел проведать своего отца сосланного из Москвы в ссылку в Мары, но в последнее время проживавшего в Ташкенте. Войну с Японией папа называл странной. После окончания войны с Японией прошло уже семьдесят лет, но мирный договор с этой страной до сих пор не подписан (Есть надежда что это вскоре произойдет). Во время неоднократно происходивших переговоров о подписании мирного договора, иногда японские дипломаты упирались рогом, и наши не понимали их, а иногда наши дипломаты закусив удила гнули такую линию, что бедные японцы впадали в ступор. Как говорил в приватной беседе один из сотрудников МИД СССР, а затем РФ, во время переговоров появлялось ощущение, что ни потомки Самураев, ни потомки победителей Второй Мировой войны не знают ничего о менталитете друг друга. Поэтому и не могут договориться.

А до войны со страной Восходящего Солнца, отец успел вволю намерзнуться в непростых сражениях с Финляндией. Между битвами с Финляндией и Японией, папа испытал все тяготы войны с Германией. Мама немного послушала отца и у неё заблестели глаза, она ни слова не говоря ушла в дом. Отец закончив петь побрился, затем умылся холодной водой из под крана и наказав мне подбросить угля в печку бани зашел в дом переодеваться. В это время к нам зашла соседка Фарахат — опа с тарелкой какого -то блюда накрытого вафельным полотенцем. Фарахат — опа была нашей соседкой и подругой мамы. Обе подруги ежедневно, по два — три раза, хоть на пять минут, но забегали к друг другу. А если к ним присоединялась третья подруга Инобат — опа, жившая на соседней улице, тогда пиши пропало, эти пять минут превращались в несколько часов. На эти несколько часов жизнь в трех кукчинских домах превращалась в остров невезения (общее к-во детей у трех подруг было 16 человек, восемь у Фарахат — опы и по четыре у Инобат — опы и мамы), то есть «ребятня и взрослые пропадали зря». Но лицо мамы светилось довольством от встреч и разговоров с подругами до самого вечера. Вышеназванные подруги, плюс ещё почти десяток соседок заносили нам то плов, то манты, то хасип ( «упка — есип» по уйгурски, потрошки барана с рисом наполенные в очищенные легкие барана), то домашнюю выпечку и т.д., впрочем как и моя мама им. Но если у мамы разносчиком пиццы, то есть её кулинарных изысков был я, тогда как соседки сами старались занести свои изделия. Их целью был мой отец, он по просьбе соседок читал им Аль Фатиху (основная, открывающая сура из Корана), Аль Ихлас, Аль Ясин и другие суры. Поводов для прочтения сур из Корана в махалле всегда было множество. Например у одной из соседок кто — то из близких скончался, у второй вот — вот начнутся вступительные экзамены её чада в институт, у третьей на носу свадьба дочери или сына. А читал папа аяты и суры из Корана, а точнее их пел очень красиво, сказывалась учеба в медресе, знание арабского языка, а самое главное наличие музыкального слуха и красивого голоса. Соседка Фарахат — опа всё это время стоявшая за воротами, но слышавшая и также завороженная исполнением отца этой бередящей душу песни сразу поняла настроение отца и отдав мне накрытую вафельным полотенцем тарелку с самсой хотела уйти, но вышедшая из дома
мама не отпустила Фарахат — опу. Они зашли в дом и пили чай с разными сортами варенья, а тарелку с самсой мама отдала нам с Алишером. Папа также отказался от самсы, они с мамой собирались в гости. Алишер молчал, но по его настроению я понял, что пение папы и сама песня ему понравились. Мы с ним молча умяли полную тарелку самсы от Фарахат — опы под чай со свежим клубничным вареньем от моей мамы. Тарелка с вафельным полотенцем осталась у нас, через несколько дней мама приготовит что — нибудь и тогда я сам отнесу к Фарахат — опе тарелку наполненную вкусняшками от мамы.

Исполнение отцом песни на русском языке очень удивило не только Алишера, но и меня самого. Осознание самого факта, что эта красивая и щемящая душу народная песня является великой, пришло ко мне намного позже. В этот жаркий и душный майский день в нашей мусульманской махалле случилось первое исполнение отцом русской песни и, слава Богу, не последнее. В махаллинской чайхане, где радио звучало на полную мощность с раннего утра и до самой темноты, если вдруг, ненароком, исполнялась эстрадная песня на русском языке или даже гимн Союза Советских Социалистических Республик, то чайханщик Эргаш — ока или его ассистент Кори — ока ( он же дипкурьер в магазин за водкой) сразу убирали звук. И хотя, в те годы, среди молодежи Кукчи уже вовсю были популярны концерты советской эстрады, однако русские фольклорные песни, увы, никто и никогда не слушал.
А взрослое население Кукчи вообще никогда не слушало никаких песен и даже передач по радио на русском языке. Исключение составлялось только для футбольной команды «Пахтакор» во время его выездных игр, так как репортажи о футбольных матчах ташкентской команды из разных городов СССР шли только на русском языке. До начала телевизионных трансляций футбольных матчах и других спортивных соревнований оставалось совсем немного времени.
Пройдут годы, грядет «перестройка», вот тогда — то все посетители нашей чайханы с утра и до позднего вечера будут смотреть и слушать репортажи телевидения со съезда и других заседаний из Кремля исключительно на русском языке. А если во время выступления какого — нибудь депутата, кто — то из посетителей нечаянно включит старое и доброе радио «Ригонда» послушать концерт известных узбекских певцов для хлопкоробов или животноводов, то шипение гюрзы у его ног покажется менее страшным, чем осуждающий выдох двадцати с чем — то завсегдатаев чайханы, готовый перейти в тяжелый матерный гром. А в наши дни, количество телезрителей смотрящих передачи московского телевидения увеличивается с каждым годом.

Уже не помню в каком классе случилось это событие (пение папы на русском языке), впрочем, нисколько не нарушившее патриархальные устои нашей махалли, но думаю что где — то в третьем, так как мы совсем не испытывая никаких комплексов по поводу своей одежды ездили на Комсомольское озеро в одних трусах и босиком, сперва на трамвае до Хадры, а оттуда «зацеперами» на троллейбусе до Бешагача. При этом каждый из нас как — то умудрялся сохранить свои дежурные пять копеек на пирожок и стакан чистой газировки или десять копеек на два пирожка и, соответственно, на два стакана воды.

ВАЖНЫЙ ГОСТЬ И «ВОЛГА ГАЗ-21М»

Но в этот день произошло ещё одно событие заставившее махаллинских соседей удивиться и ещё долго судачить о нём. За родителями приехала машина. Это был не «Москвич — 408» моего дяди, а это была чудо — «Волга» с никелированным бегущим оленем на капоте. Блестящий серебряный олень выглядел крайне возбужденным подрагивая на капоте работающего мотора «Волги» и казалось, что он сейчас ринется вдогонку за своими товарищами увезшими в тундру знаменитого певца Кола Бельды. Не скажу, что мы не видели автомобили «ВОЛГА ГАЗ -21М». Их много бегало по улицам города, но эта была нафарширована какими — то иностранными прибамбасами, ухоженна как молодая любовница богатого махаллинского картежника Тоир — ока (мы с Алишером не раз видели её у дома вдовца Тоира — ока, но женился он на другой, а не на этой красивой артистке из театра имени Мукимий, последняя выйдет замуж за музыканта). На обеих передних крыльях «ВОЛГИ» были наклеены притягивающие взор любителей автомобилей логотипы фирмы «Ив Сен Лоран», руль был обернут в кожаный чехол, да и чехлы на сиденьях были пошиты из очень красивой материи, колпаки колес автомобиля были с вожделенными для каждого водителя эмблемой «Мерседеса». А самое главное, это красивая покраска автомобиля, она была свежей и в два цвета, бежевый и светло — коричневый. Краска играла, блестела и переливалась на солнце, в отличие от других блекло покрашенных «Волг» работавших городскими такси. Владелец этой потрясшей наше воображение «Волги» Сахиб — ока несколько лет был в командировке в Иране и оттуда привез разные прибамбасы для своей машины, включая и краску. Не успели открыться двери автомобиля, как его уже окружили пацаны, а соседки стоявшие на углу нашего дома мелкими шажками стали приближаться к «Волге». Родители услышав звук подъехавшего автомобиля вышли на улицу. Из машины вышел какой — то важный, импозантный, шикарно и модно одетый дядька. Пацаны тут же начали шептаться — «Вай, джаляб, ануни коринглар, Москвадан министр келгани ухшаябди» (Посмотрите -ка на него, кажется, министр приехал из Москвы). «Министр» обнялся с отцом и галантно поцеловал маме ручку. На Кукче такого сроду никто не видел. Мне было ужасно неловко перед набежавшими соседями, к тому же я не хотел чтобы чужой дядя целовал маме руки. Я уже заранее знал, что все обомлевшие соседи будут спрашивать у меня об этом дяде, которого я видел первый раз в жизни и почему он поцеловал маме руку. Но мама нисколько не смутилась, она моментально преобразилась в леди и чувствовала себя в этом положении очень даже уверенно и комфортно. Мама выглядела так, словно ей целуют ручки по несколько раз в день, и это будто бы не она, всего лишь пару часов тому назад ходила по двору в старом крепдешиновом платье и в не менее старых узбекских галошах собирая зеленые листочки усьмы в углу двора (из листочков усьмы выжимается сок для покраски бровей и ресниц).

Узбекские галоши были нашей с мамой любимой дворовой обувью. В галошах было удобно поливать улицу и двор водой из арыка, собирать осенью тонны листьев и отвозить их на тачке в мусорные баки за триста метров от дома, таскать в ведрах уголь из подвала и растопить печку в бане, сбегать в магазин за хлебом и «Ташкентской» минеральной водой, а если повезет, то и за мороженным. Папа предпочитал носить во дворе свои старые туфли, а мы с мамой так и не смогли приучить его носить удобные галоши. Наоборот, это папа старался отучить нас с мамой носить резиновые галоши. Ношение галош через несколько лет аукнулось маме ревматизмом, ну а я продолжал носить удобные и практичные галоши, правда, мама стала подкладывать в них двойные стельки, а сама уже старалась не пользоваться услугами этих блестящих галош, будто бы лакированных снаружи и фирменной красной «Лабутеновской» отделкой изнутри. Пардон, ошибся, это фирма «Christian Louboutin» без всякого разрешения продавцов галош с базара «Чорсу», начала красить свою обувь (подошву) в красный цвет. Папа и мама пригласили гостя в дом, но он отказался, сказав, что их уже заждались. Шикарный «министр» открыл заднюю дверь автомобиля и помог маме сесть на заднее сиденье, а потом подойдя ко мне протянул руку и приподняв обнял меня. Ну здравствуй родственник, — сказал он. От волнения я что — то пропищал ему, а это мой друг Алишер добавил я, показывая на стоящего рядом товарища. Важный родственник с удовольствием пожал руку и Алишеру. За рулем «Волги» сидел Сахиб — ока, муж папиной двоюродной сестры, недавно вернувшийся из командировки в Иран. Сахиб — ока также тепло поздоровался со всеми нами, но слава Богу, в присутствии десятков соседей, он ручки моей маме он не целовал.

Наступил вечер, я уже успел по два — три раза нарушить все запреты мамы, съесть все оставшиеся на столе московские конфеты, вместо четырех лепешек купить три, а на оставшиеся десять копеек взять мороженое в газбудке у дяди Миши, проигнорировать школьные задания и посмотреть по телику какой- то фильм не рекомендованный детям до шестнадцати лет. Фильм оказался абсолютно неинтересным и скучным. За полтора часа было всего три поцелуя главного героя с красавицей, а всё остальное время шли какие — то монологи, диалоги, ни тебе драк, ни погонь, ни шпионов и т.д.. А родителей всё ещё не было. Но свои обязанности по дому я выполнил на пять с плюсом (это моё мнение, мама конечно думала по другому), вымыл полы на террасе, кухне и айване, отвез на тележке мусор на свалку, вернувшись хорошо вымыл тележку в арычной воде, обильно полил улицу и двор водой из арыка, причем сделал это несколько раз и потом искупался в бане. Остальные дети в этот день были в гостях у маминой сестры на дне рождения кузины.
Никто не мешал мне самому побыть важным гостем в своём доме и дополнительно съесть ещё и папино мороженое. Папа никогда не ругал меня за это, а если говорить откровенно, он даже не вспоминал о том, что его мороженое лежит в морозильнике. А если ещё честнее, то папа никогда не ел мороженое, это я покупал мороженое для него, чтобы потом самому же и съесть его. Мама знала об этой уловке и отдавала папино мороженое по очереди всем детям. В этот раз оно должно было достаться брату, но его не было дома и, поэтому съев мороженое, я абсолютно не мучился угрызнениями совести. Обнаружив забытую дядей Садыком початую пачку сигарет, я взял одну сигарету и уже хотел погрузиться в негу из табачного дыма, но внутреннее чутьё остановило меня. Я понял, что запах сигаретного дыма будет относить вечерним ветерком к соседке Дильбар — опе, а она уж не преминет укорить маму, что её сын начал курить в таком раннем возрасте. Тем более, что сама Дильбар — опа нет — нет, да и поглядывала в через дверь в наш двор. В заборе между нашими дворами была маленькая калитка. Такие калитки существовали почти во всех дворах нашей махалли. Они были нужны чтобы не ходить к друг другу через улицу, или если вдруг кто — то забыл ключи, то пройти к себе во двор через соседей. А так как в нашей махалле многие жители были подпольными кожевниками, а их дети работниками торговли, общепита, складов, баз и других масляных мест, то сотрудники ОБХСС время от времени приезжали к кому — нибудь из соседей. И пока они стучали в двери, хозяин благополучно исчезал через соседей. Сотрудники ОБХСС даже не старались поймать беглеца, так как знали, что вскоре обязательно придет к ним фельдъегерь от имени сбежавшего, чтобы договориться о сумме отступных. Если зайти из нашего двора к соседке Дильбар — опа, то можно было пройти через десяток дворов и выйти на абсолютно другую улицу.

Садык — ока, мамин младший брат, привез родителей на «Москвиче» в двенадцатом часу ночи. Папа, кажется был выпившим и порывался запеть какую — то песню, но Садык — ока успокаивал его, а мама говорила, что больше никуда не поедет с ним, так как папа целый вечер пел какие — то дурацкие песни и никому не давал сказать ни слова, позоря её (Все песни не входившие в число любимых мамой, были дурацкими). Отец обнимал дядю и бормотал какие — то имена. Папа никак не хотел ложиться спать, на его голос к нам во двор зашёл сосед Абдурасуль — ока, муж Фарахат — опы. Он сказал матери, что забирает папу к себе и они с ним немного посидят у них во дворе. Я тоже было хотел пойти за ними, но суровый взгляд матери пригвоздил меня к полу айвана.

Только спустя некоторое время я понял, что в этот день мой папа вспоминал День Победы, также как наш сосед, бывший пехотинец Абдурасуль — ока, отец Алишера капитан Шомухтар — ока, муж двоюродной сестры отца, полковой разведчик майор Сахиб — ока, муж подруги мамы Мухтарама — опы сержант Олим — ока Артыков, — знаменитый разведчик о котором много раз писали центральные журналы и газеты, а также другие фронтовики. Отец и вышеназванные участники войны не праздновали этот день, они просто поминали тех кто погиб. До официального признания 9 Мая нерабочим и основным праздничным днём оставалось всего несколько лет. У каждого из вышеназванных фронтовиков была куча орденов и медалей, но они практически не надевали их.

КУЗЕН ОТЦА.

На второй день я начал расспрашивать у матери о незнакомом дяде. Но мама озабоченная тем, что отец поспал всего несколько часов и не позавтракав рано уехал на работу, собиралась отвезти ему в офис (тогда это называлось конторой) домашнюю еду. Единственное что мне удалось выяснить о «важном министре» это то, что он оказался кузеном отца и работал в Большом Театре в Москве. Кузен отца не был ведущим тенором Большого Театра, хотя говорят, что он имел очень красивый голос. Кузен исполнял второстепенные партии, но они позволяли ему ездить с театром или отдельной труппой составленной из оперных артистов на гастроли за рубеж. Вот и в этот раз сборная труппа Большого возвращалась с гастролей из какой — то страны через Ташкент в Москву, и Кузен воспользовавшись случаем остался на пару — тройку дней погостить у родственников и знакомых. Вечером следующего Кузен приезжал к нам в гости, но в этот день я сам поехал с ночевкой к дедушке и бабушке. Жаль, но я видел этого папиного родственника в первый и последний раз в жизни.

Второй раз московский Кузен отца побывал в Ташкенте через пару десятков лет. Но меня самого в те годы не было в Ташкенте, я уезжал в длительные командировки. Папа часто рассказывал нам историю женитьбы своего Кузена. Отец Кузена Мустафа — Хазрат, родной дядя моего отца, являлся имамом — хатыбом Исторической мечети в Москве. Его сын (Кузен) учился в московской консерватории и там познакомился с девушкой, русской по национальности. Когда Кузен сообщил своему отцу о намерении жениться на русской девушке, то первым восстала против этого брака мама Кузена, сама наполовину немка и наполовину татарка (Мама Кузена всю свою жизнь мечтала хоть одним глазком увидеть Германию). Но Мустафа — Хазрат уговорил супругу и они дали своё согласие на брак при условии, что девушка примет ислам. Девушка согласилась и приняла ислам. Когда у Мустафы — Хазрата спрашивали в мечети про будущую невестку, то он отвечал так: — «Ничего страшного, научим разговаривать по татарски, готовить лапшу, пироги, перемечи, уч — пучмак, чак -чак и другие блюда». Прошел год после свадьбы сына. Во время проведения какого — то мусульманского праздника у Мустафы — Хазрата спросили про невестку, мол, научилась ли она разговаривать по татарски, готовить лапшу, перемечи, уч- пучмак и другие блюда? Мустафа — Хазрат с улыбкой и татарским акцентом отвечал, — «Какой там по татарски, наоборот, всех нас научила говорить по русски».

Отменное чувство юмора помогало отцовской родне, Абдульвадуд — Хазрату, Мустафе — Хазрату и его брату, моему деду Шахимардану — Хазрату пережить аресты, ночные допросы и обыски, тюрьмы, ссылки на Соловецкие острова, а после Соловков в Мары, Ашхабад и Фрунзе.

Дядя моего деда и Мустафы — Хазрата, Абдульвадуд — Хазрат был одним из первых имамов — хатыбов московской Соборной мечети. Он единственный из трёх вышеназванных родственников остался жить после ссылки в Ташкенте и похоронен на кукчинском кладбище.

Продолжу про Кузена у которого была единственная красавица дочь. Настало время выходить ей замуж. Естественно, что Кузен хотел чтобы его дочь вышла замуж за татарина. Но жизнь преподносит свои сюрпризы. У красавицы появился Ромео еврейской национальности. Кузен, покоритель всех дамских сердец Большого, Малого и всех остальных театров Москвы хватается за сердце. Но тут на авансцену выходит бабушка жениха — еврея и исполняет заглавную арию. Бабушка на литературном татарском языке рассказывает Кузену, что она чистокровная татарка. Что она вырастила своего единственного внука на татарских сказках, стихах Габдуллы Тукая и других татарских поэтов. Что они с внуком во время зимних каникул специально ездили в Казань, чтобы посетить татарские театры. Что её единственный внук прекрасно готовит татарские блюда и даже разговаривает на нем, и т.д. и т.п..

Сердце Кузена растаяло и он дал согласие на свадьбу. Мой папа со смехом добавлял, что Кузен после смерти родителей, практически, не разговаривал на татарском языке и напрочь забыл его, поэтому он с трудом понимал литературную татарскую речь бабушки жениха, но при этом важно поддакивал ей при разговоре. Молодые, слава Всевышнему, живут очень хорошо и дружно, правда сейчас они уже находятся в элегантном возрасте, то есть вышли на пенсию. У них родится дочь, которая вырастет и выйдет замуж за ташкентского парня учившегося в Москве и имеющего уже татаро — узбекско — еврейские корни. Молодая дочь с мужем и малолетним сыном уезжают из Москвы на ПМЖ в Германию. Там у них рождается дочь. Ей сейчас шесть лет, и когда бабушка, то есть дочь Кузена пытается по «скайпу» или «вайберу» поговорить с внучкой, та ей отвечает — » Найн шпрех рус». Вот уже и внук родившийся в Москве, главная отрада бабушки, начал забывать русский язык. Всё возвращается на круги своя. Как сказал легендарный английский футболист Гари Линекер, — «В футбол играют двадцать два человека, а побеждают всегда немцы». Было бы неестественно, жить в Германии и не уметь разговаривать по немецки. Хотя если взять в пример Америку, то там есть наши люди, причем из Ташкента, живущие более тридцати и практически не говорящие по английски. Эти ребята, «новые американцы — старые евреи» первую половину жизни жили в Ташкенте, но разговаривать по узбекски они тоже и не научились. Наверное они, во время своей комсомольской юности брали соцобязательство никогда не учить языки. Впрочем, многие остальные русскоязычные жители Ташкента недалеко ушли от «новых американцев — старых евреев» в плане изучения узбекского языка.
Сейчас дочь Кузена уговаривает привезти внука и внучку на летние каникулы в Москву, чтобы внук восстановил забытые слова и выражения, а внучку хоть немного научить говорить по русски, о татарском языке уже нет и речи. Сами бабушка и дедушка ни в какую не хотят переезжать к дочери и внукам в Германию, но с удовольствием ездят туда на Рождество и Новый Год.
Мне кажется, что мама покойного Кузена радуется на небесах узнав, что её правнучка и пра — правнуки живут в Фатерлянде исполнив её тайную мечту.

ОТЕЦ И ЕГО РОДСТВЕННИКИ.

Имя им легион. Увы, но к своему стыду и сожалению, я их знаю не очень хорошо. Московские и ленинградские родственники отца, изредка приезжавшие к нам, а мои родители ездившие к ним в гости уже далече, а их потомков я вижу очень редко. Хотя с некоторыми семьями московской родни отца, мы сейчас живем максимум в часе езды друг от друга. Москва, из -за суматошного ритма, хронической спешки и огромных расстояний, долгоиграющих пробок на дорогах, только разъединяет людей, а не объединяет.

Я знаю, в основном, ташкентских родственников отца, а остальных знаю заочно по рассказам мамы. Знаю, что когда мой отец поступил учиться в московскую консерваторию (а в другие ВУЗы у него и его Кузена не принимали документы), то бабушка отговорила папу от учебы в ней, так как его религиозный отец отбывавший ссылку на Соловецких островах, явно был против любого вида пения кроме сур Корана. Старшая сестра отца наоборот, уговаривала его продолжить учебу в консерватории, но папа не посмел пойти против желания родителей. Моя мама признавала тот факт, что папа хоть и не закончил консерваторию, но пел лучше своего московского Кузена работавшего в Большом театре. О том что отец поёт классно и имеет редкий по тембру голос, неоднократно говорил родственникам и сам Кузен. Но певцом папа не стал. Отцу пришлось два или три года отработать на строительстве железной дороги, а по вечерам учиться на Рабфаке, и только затем он смог поступить в Плехановский институт. Без учебы на Рабфаке и стажа работы на железнодорожной дороге у него даже не принимали документы в ВУЗ, как сына чуждого советской власти элемента. Отец по поводу своего поступления в ВУЗ после окончания школы даже обращался к самому М.И. Калинину — Всесоюзному Старосте (Посоветовала старшая сестра). Но М.И. Калинин отказался помочь ему. Отца призвали в армию и отправили воевать с Финляндией после третьего курса. Диплом папа получил только через несколько лет после окончания войны. Для этого пришлось собирать кучу бумаг, папа никогда бы их сам не собрал если бы не мама, это она обивала пороги разных инстанций начиная от военкомата, паспортного стола, разных архивов и до горисполкома.

А вот старшая сестра отца смело обратилась к самой Н.К. Крупской, и Надежда Константиновна помогла ей. У сестры отца приняли документы в ЛГУ, и она сдав вступительные экзамены стала студенткой. Старшую сестру боялись все родственники, включая её младшего брата (моего отца), и даже её отец, мой дедушка ничего ей не говорил. После окончания ЛГУ сестра отца стала членом КПСС (как ей это удалось при отце «враге народа», один Аллах знает), а Шахимардан — Хазрат, к тому времени уже сменивший место своей ссылки с холодных Соловецких островов на жаркий и пустынный Мары, мудро отнесся к поступку дочери, ничего ей не сказал, и не переставая удивляться произошедшим переменам в людях при новой власти, он только усиленно молился за них и просил Всевышнего простить их ошибки. Семья моего деда, кроме его сына оставшегося в Москве, переехала в Ташкент, чтобы быть ближе к деду. Со временем, хорошие люди помогли деду перебраться в Ташкент. Дочь — коммунистка тоже приехала работать в Ташкент после окончания ВУЗа. Но дважды выйдя замуж в Ташкенте (первый муж погиб на фронте, а со вторым не знаю что произошло), она посадив в поезд своих детей уехала обратно в Ленинград.

Одна моя мама не боялась сестры — коммунистки отца.
Мама сама была активной комсомолкой во времена учебы и являлась зам. комсорга САГУ (Затем ТАШГУ и ныне НГУ). Мама могла резко оборвать сестру отца, если та начинала наезжать на него. Коммунистка — сестра жила в Ленинграде и в свой каждый приезд в Ташкент говорила папе, что он мог бы переехать в Москву или Ленинград где похоронен их отец, что такие опытные специалисты как он нужны везде, и самое главное, чтобы он не был таким мягкосердечным в отношениях с женой. Если мама слышала эти слова, то мгновенно включала комсомольскую юность и коршуном набрасывалась на сестру отца. Разговаривать таким тоном с отцом нельзя было никому, конечно, кроме самой мамы. Это было исключительной привилегией мамы, и она никому не собиралась уступать его. После замужества мама потеряла интерес к общественной деятельности и забыла дорогу на комсомольские и другие собрания, но папу она «строила» если он, ненароком, плохо отзывался при детях о ком либо из советских вождей.

Отцовская сестра — коммунистка дожила до девяносто лет, но так и не приобщилась к религии. Это при том, что все её предки до седьмого колена были религиозными деятелями или востоковедами — арабистами. В отличие от неё, моя мама после смерти отца начала усиленно читать Коран, молиться, соблюдать посты и другие ритуалы. Нет забыл, пост мама соблюдала всю жизнь, даже будучи комсомолкой. Отец мягкий и добрый человек никогда не перечил матери, правда, иногда он всё таки спорил с ней, но последнее слово всегда оставалось за мамой, пусть даже она была тысячу раз неправа. После таких споров отец выглядел каким — то опустошенным. Отец не любил спорить с мамой, он всегда говорил, что в спорах с женой рождается гнев, а не истина. Немного погрустив, папа начинал делать работу согласно приказу главнокомандующего, но потом, он потихонечку переделывал всю работу по своему, и мать говорила ему, — «Вот видишь, я была права». Отец мягко улыбался и подмигивал мне, мол, никогда не спорь с женщинами.

Сестра — коммунистка работала как и мой отец главным бухгалтером в крупных организациях. Если отец составлял свои бухгалтерские
отчёты таким образом, что ни один ревизор или сотрудник ОБХСС не мог подкопаться под них, тогда как сестра отца всегда предупреждала своих директоров, что она как коммунистка будет показывать в отчетах реальные цифры. Директора предприятий её боялись, но ничего сделать не могли, за ней стоял ленинградский обком партии. Поэтому время от времени тётю повышали с переводом в другую организацию. А однажды её послали на год в командировку в Тбилиси, так тётя задержалась там на четыре или пять лет. В Грузии она не только пила волшебный и целебный «Боржоми», но и вывела на чистую воду многих организаторов жульнических комбинаций. Как — то раз в Ташкент прибыла целая делегация грузинских «цеховиков», они обратились к отцу с просьбой унять сестру. Эти «цеховики» во времена советской власти постоянно сотрудничали с одним известным ташкентским комбинатом по металлоизделиям и хорошо знали отца, много лет проработавшего на этом комбинате. Он написал письмо сестре, и та через пару месяцев вернулась в Ленинград.

ДЕДУШКА ШАХИМАРДАН-ХАЗРАТ.

Любимым занятием папы по вечерам было чтение, начиная от газет, журналов, детективов, мемуаров, особенно о маршале Г.К. Жукове писателя В.В. Карпова и других книг о войне. Папа также любил по настроению углубиться в статьи и книги на арабском языке покойного академика Игнатия Юлиановича Крачковского (друга деда) и в работы заведующего кафедрой семитологии восточного факультета ЛГУ Писаревского Льва Зосимовича (ученика деда, дед учил его арабскому языку). Это занимало у папы несколько дней, а после он всегда писал письма — комментарии Льву Зосимовичу Писаревскому, а тот присылал папе ещё какие — нибудь работы И.Ю. Крачковского. Папин отец Шахимардан — Хазрат после окончания медресе в Казани, где он учился и жил в одной комнате с татарским поэтом Габдуллой Тукаем, уехал в Каир учиться в знаменитом университете Аль — Азхар. После окончания каирского университета Аль — Азхар, Шахимардан — Хазрат учился ещё и в Китае. В перерывах между учебой он работал Имамом — Хатыбом в Нижнем Новгороде и построил там вторую Соборную мечеть. Мир востоковедов был тесен, и он сблизился с И.Ю. Крачковским в Каире, куда последний приезжал, они и по возрасту были близки к друг другу. Знаю со слов тетушек, отца и Л.З.Писаревского, что при переводе Корана, И.Ю. Крачковский часто консультировался с Шахимарданом — Хазратом. Говорят, когда он приходил к деду, то сразу начинал шутя спрашивать, — » Шахимардан — Хазрат, а когда будут готовы перемечи»? Да и возвращению деда из ссылки в Питер говорят, поспособствовал Крачковский. Но сам И.Ю.Крачковский умер почти сразу после переезда деда в Ленинград. А Шахимардан — Хазрат умер через два года после И.Ю. Крачковского, но успел поработать со своим учеником, а после учеником академика Крачковского заведующим кафедрой семитологии восточного факультета ЛГУ Л.З. Писаревским. Но всё таки Шахимардан — Хазрат был религиозным деятелем, а не востоковедом. Он искренне верил в Аллаха и великолепно проводил Хутбы — пятничные проповеди. Шахимардан — Хазрат обладая красивым баритоном завораживающе читал Коран. Часто он читал весь Коран во время ночного намаза в два ракята, то есть за два земных поклона. Прочитав вслух первую половину Корана, он делал земной поклон, затем он читал вторую часть Корана и совершал второй земной поклон. Обладая удивительным голосом и абсолютным слухом Шахимардан — Хазрат во время чтения Корана собирал за собой тысячи людей присоединившихся к нему для совершения ночного намаза. Народ услышав завораживающее пение Корана приходил в мечеть чтобы совершить ночной намаз «Тахаджуд» вместе с Шахимарданом — Хазратом. Это неоднократно случалось в Ташкенте, Ашхабаде, в Мары и во Фрунзе. А однажды Шахимардан- Хазрат читал ночную молитву в степи, а читал он очень громко и его красивый баритон без всякого микрофона был слышен на многие сотни метров. После молитвы обернувшись он увидел тысячи всадников прискакавших чтобы послушать, буквально, волшебное чтение Корана. Об этих и других фактах из жизни Шахимардана _ Хазрата мне рассказывали как родственники отца, так и кукчинские старики, знавшие его лично. Деда своего я не видел, но его присутствие ощущалось всегда, так его часто вспоминали и родственники, и знакомые, и совсем незнакомые люди.

СТАРШАЯ СЕСТРА ОТЦА.

Сестра — коммунистка отца и моя мама в молодости не очень жаловали друг друга. Но после смерти папы, они сблизились и стали очень тесно общаться. Выйдя на пенсию далеко за семьдесят лет, тетя стала приезжать ежегодно на летний период в Ташкент. Мать жалела эту неприкаянную женщину, ничего не имевшую за душой, всю жизнь беззаветно преданной компартии и боровшейся с коррумпированными чиновниками. Лет за десять до своей смерти (ей тогда было около восьмидесяти лет), сестра отца переехала из Питера в Ташкент. Это ташкентские сёстры отца уговорили сестру — коммунистку на переезд. Откровенно говоря, тетя и сама устала жить в одиночестве. Два её питерских сына от третьего мужа выросли, и она чувствовала свою ненадобность им. В Ташкенте у неё тоже были два сына от разных мужей, один положительный, а второй пьющий. Оставив питерскую квартиру двум сыновьям от третьего мужа, тетя переехала в Ташкент. Наверное она чувствовала, что питерские сыновья не очень горят желанием поднести ей стакан воды, если она вдруг заболеет и поэтому переехала поближе к сёстрам. Положительный сын сам купил матери отдельную квартиру на Юнус — Абаде и заодно прописал туда своего пьющего брата, маявшегося в съемной квартире после развода с женой. Пока тетя пару раз слетала в Питер за какими — то бумагами и вещами и оставалась там на несколько месяцев, то её второй, непутевый сын за это время умудрился пропить её квартиру. Тетя — коммунистка оставшуюся часть жизни прожила в квартире положительного сына. Время от времени она неделями гостила у своих сестер или у моей мамы. После смерти тёти — коммунистки, в её вещах ничего ценного не было, кроме бережно завернутого в плотный целлофан, но уже ненужного никому партийного билета. Всё что покупал матери в своё время её положительный сын, она раздавала своим питерским сыновьям, кстати, один из них в своё время был офицером КГБ, а второй комсомольским работником. Питерские сыновья были большими эгоистами и любителями покутить. Тетя — коммунистка была три раза замужем, национальности её мужей такие, — Узбек, Таджик и Русский. Сколько у неё было детей я даже не знаю, я знаю только её положительного сына, от общения с её другими детьми меня в детстве ограждала мама, а питерских я вообще не видел никогда. Некоторые её дети умерли ещё в детстве, а сын пропивший её квартиру, после этого неразумного поступка прожил всего год или два. Он сгорел прямо на рабочем месте, то есть во время приема горячительных напитков в какой — то забегаловке.
Тётя — коммунистка, которую в старости очень жалела моя мама, напоминала мне одинокую и тонкую рябину из той песни которую пел папа во времена моего детства. Она так ни с кем и не сблизилась за всю свою жизнь. Строгая, умная, до самой смерти державшая спину прямо, неподкупная, барственная(даром, что коммунистка) она всю жизнь прожила без друзей и подруг. Только уже после восьмидесяти лет она осознала, что кроме своих сестер и моей матери она никому не нужна, а особенно той системе на которую она преданно работала. Но несмотря ни на что, она никогда не отзывалась плохо о советской власти и коммунистической партии. Также она исключительно положительно отзывалась о своих сыновьях, несмотря на принесенные ей некоторыми из них тяжёлые моменты в жизни.

У тёти коммунистки была одна особенность слегка шокирующая меня, приходя к нам домой она в упор не видела меня. Я сперва думал, что я один ей неинтересен и она испытывает ко мне какое — то презрение. Но как позже выяснилось, тётя не только меня одного не видела в упор, но и всех остальных племянников и племянниц. Но самое главное, что и свою внучку, дочь её положительного сына, она тоже не баловала вниманием.
Тетя не замечала меня ни тогда когда я учился в школе, ни тогда когда я был студентом, ни тогда когда я уже был женатым и имел детей, ни после её возвращения в Ташкент. Она начала изредка общаться со мной, только узнав, что я немного помогал её больной сестре. Общение с ней было специфичным, — «Здравствуйте тетя Имярек, как Ваше здоровье, как дела»? Ответ, — » Здравствуй, спасибо, хорошо». Причём я говорю ей по узбекски, а она отвечает по русски. Всё это происходило строго, почти официально. Никаких улыбок, и хотя летом ( тетя бывала у нас, в основном, летом) я был в одной рубашке, но мне всегда хотелось согласно этикету надеть пиджак, застегнуть верхнюю пуговицу во время встречи с ней и вытянуться по стойке смирно, а заодно признаться во всех своих мыслимых и немыслимых грехах. Один раз тетя прожила у нас на Кукче несколько месяцев, она очень любила мамину кухню, а сама не умела ничего готовить кроме безвкусного супа и яичницы. По заведенному мамой обычаю, я приезжал к матери два раза день ( А для чего тогда нужна машина, если родителей не проведывать и не помогать им, так говорила мама всем подругам и родственникам). Рано утром я завозил маме лепешки, молочные и другие продукты, а вечером поливал улицу, убирал мусор и купался в бане и только потом уезжал к семье. Уикенд по традиции проводил на Кукче. Когда я приезжал рано утром, то мама ещё спала, а вечером, она не говорила мне иногда и двадцати слов. Маме надо было просто увидеть меня и убедиться что со мной всё в порядке. На остальных троих детей, мамин приказ о проведывании родителей почему-то не распространялся, и некоторые её дети не приезжали к маме годами, отделываясь телефонными разговорами. Ну а тётю, когда она жила у нас, я видел только по вечерам, сидящей в гостиной у телевизора спиной к входной двери. Я заходил и здоровался с ней, она полуобернувшись здоровалась со мной и возвращалась в мир «голубого экрана». А я проходил в свою комнату.
Тетя — коммунистка прожила девяносто лет, но если не считать приветствий, мы с ней не сказали друг другу даже девяносто слов.
Мама пережившая тётю на несколько лет, наоборот говорила мне, что тётя — коммунистка очень хорошо ко мне относилась, и даже иногда интересовалась у неё моими делами.

Кроме сестры — коммунистки у отца были и другие сестры, из них я хорошо знал и общался с двумя, так как они жили в Ташкенте, а ещё две сестры жили в Самарканде, но я их никогда не видел. Ташкентские сестры отца вышли замуж за узбеков и имели по восемь детей.
И сейчас, если придти хотя бы к одному из двоюродных родственников, то я рискую затеряться в Ташкенте на несколько месяцев обходя их всех, так как у двоюродных братьев и сестер тоже по семь — восемь детей, а у этих детей, естественно, тоже куча своих детей. И все они жаждут пригласить к себе домой. Дети ташкентских сестер отца создали свой дружный татаро — узбекский клан и тесно общаются между собой. Дети самаркандских сестер отца (а их тоже немалое количество) разъехались из Самарканда по всему свету, начиная от Москвы, Белгорода, США и заканчивая Израилем. Но Узбекистан они не забывают. У них есть одна «дежурная» квартира в Самарканде где живет их дальний родственник. Эта квартира, практически, не пустует, особенно в летнее время, туда часто наведываются разъехавшиеся по разным городам родственники.

P.S. За несколько лет до своей смерти, мама подсчитала количество национальностей имеющихся в нашей многочисленной родне. Я не запомнил точное число подсчетов мамы, но просто напишу те национальности которые я помню.

Вот они: Татары, Арабы, Узбеки, Немцы, Русские, Евреи, Армяне, Таджики, Швед, Коми, Казахи, Украинец. Прошло одиннадцать лет со дня смерти мамы, за этот период в нашу родню вошли следующие национальности: Араб, Русский, Узбеки и что самое удивительное, даже одна татарка из Казани, которая прекрасно щебечет по татарски, в отличие от нас, бестолочей. Чтобы послушать говор этой казанской татарки, мои обрусевшие московские родственники с удовольствием ходят в гости, теперь уже к моему московскому Кузену. Мой Кузен женился во второй раз на девушке из Казани. Он тоже как и покойный папин Кузен, кроме русского языка других не знает.

P.P.S. В Москве, всегда побеждает великий и могучий. И слава Богу что это так.