Книга воспоминаний об Александре Файнберге. Часть 22. Галина ЖУКОВА Искусство Ташкентцы

КУХНЯ ПОЭТА

Начну традиционно: «…кто ходит в гости по утрам, тот…».

Нет, не так…

Кто напрашивается в гости по утрам… да, и еще прихватывает с собою двух друзей, тот…

Ну так по делу ведь напросились… По неотложной, можно сказать, служебной надобности. Руководствуясь исключительно этими соображениями, автор и два фотографа – Татьяна Кравченко и Анатолий Рахимбаев – образовав тройственный союз, вторглись однажды в дом поэта Александра Файнберга (так и не смогла подобрать никакого эпитета. Сказать «знаменитого» – отдает салонностью, «известного» – слишком сухо… Поэт он и есть поэт).

Надо сказать, Александр Аркадьевич до последнего надеялся, что мы не придем. Но надежды эти, как уже понятно, не оправдались… Мы пришли и тут же начали деловито рассупонивать фотокамеры, приставать с вопросами, большей частью нескромными, и вообще всячески нарушать беспорядок.

Но главным, что если и не смутило хозяина, то несколько обескуражило, — был повод, из-за которого мы, собственно, и заявились. Хотя язык не поворачивается произнести такую кощунственную вещь, но придется – мы пришли не из-за поэзии. Вернее, не столько из-за нее. Конечно, хищно цапнув по книжке, подаренной нам любезным автором, мы только и смогли сказать «О!» от избытка чувств, и чуть было не провалили всю миссию, углубившись в чтение, – но долг пересилил.

Не буду больше томить читателей и признаюсь наконец: мы явились в этот дом из-за мебели… Нет, не из-за какого-нибудь картоньера XVIII века или бюро на ножках-кабриолях, приобретенных поэтом по случаю на аукционе Сотбис. Из-за мебели, которую Александр Аркадьевич изготовил собственноручно и которая существует в мире в единственном экземпляре.

Но кроме того, что он приложил к ней свои руки, самых лестных слов заслуживает выбор материала и смелость дизайна. Короче говоря, исходным «сырьем» для стеллажа в кабинете, стола и полок в кухне послужили… обыкновенные чертежные доски. Деревянные такие, знаете.

– Очень хорошее дерево, – согласился тогда Файнберг, – не фанера какая-нибудь шпонированная…

Помимо материала, эксклюзивной является и конструкция изделий. Стеллаж, например, не склеен и не сколочен гвоздями, – доски свинчены между собой специальными шурупами для дерева. Так что, пришла бы поэту фантазия переставить мебель (ну, вдруг!) – все развинчивалось и переезжало бы по частям.

Отделаны стеллаж и табурет в кабинете черным материалом, который я по близорукости приняла за натуральную кожу. Тут же срочно вспомнив, что я являюсь единственным представителем организации «Green Peace» на своей лестничной клетке, я приготовилась уж было выступить в защиту животных, но Александр Аркадьевич успокоил меня тем, что это не кожа, а утеплитель. Сугубо синтетический, а следовательно, – не живой.

Тем временем съемка была в разгаре. Нас с Файнбергом периодически перемещали из угла в угол, мотивируя это тем, что мы застим свет. По той же причине из кабинета вежливо, но непреклонно был выдворен большой цветок, который из-за глубокой моей ботанической безграмотности останется в истории безымянным (но точно  – не фикус).

От греха подальше потихоньку самоустранились на кухню и мы с Александром Аркадьевичем, то есть – интервьюер и интервьюируемый (какая может получиться чудная скороговорка!..). И тут я все-таки отклонилась от генеральной линии, и контрабандой, тайком от трудившихся коллег, послушала стихи – и старые любимые, и новые, только что «выпеченные» на кухне поэта (в данном случае фигурально). Но о кухне буквально.

………………………………………

А в стороне, у берега реки

ножом любви раздеты чесноки.

Готовые идти в огонь и уксус,

лежат в тазу сырые шашлыки.

…………………………………..

Там специями пахнет от стола.

Курдючный жир шипит на дне котла.

И точно жезл, капкир свой гордо держит

ошпоз, невозмутимый, как скала…

…………………………………..

Но час настал. С хитринкою в глазу

ошпоз подносит каждому касу.

Шурпа в касе мерцает и искрится.

И специи щекочутся в носу…

Как-то вдруг некстати вспомнилась одинокая сосиска, наспех проглоченная за завтраком, с поэтической точки зрения – такая бледная и невыразительная…

Это, наверное, из-за того, что Александр Аркадьевич не только мастер слова, но еще и «практикующий кулинар» (о, какая это редкость среди мужчин…). Как он сам сформулировал в уже цитировавшейся поэме «Струна рубайата»:

Но коль едой займешься ты всерьез,

нарубишь лук, не утирая слез,

и для котла разделаешь барана,

с восторгом назову тебя – «ошпоз».

О плове, который готовил Файнберг, можно было бы написать поэму. Но не буду, потому что он сам это уже сделал – до меня. И, приходится признать, – лучше…

Пред блеском этой сказочной горы

бледнеют президентские столы.

Чеснок над ней восходит, как корона,

и в недрах жиром светятся мослы.

…………………………………..

На троне – плов. Ни слова на губах.

Пот проступает на тяжелых лбах.

Чем тишина над пловом величава?

Поскрипываньем риса на зубах.

Хорошо, что в кухню, в которой вдруг явственно запахло всеми описываемыми запахами, переместились со своим штативом фотографами, не утратившие делового настроя. Кухня, напоминающая деревянную шкатулку, полную всяких диковин, Тане и Толику понравилась. Да и кому бы не понравилась!

– Дерево… – Александр Аркадьевич был настроен благодушно, – разве может быть материал теплее… А нишу для холодильника и шкаф для посуды я оборудовал, пожертвовав стенным шкафом в коридоре. Заодно и площадь кухни увеличилась.

– И металл… – задумчиво заметили фотографы, узрев над столом изящный фонарь в кованых завитушках и прочие железные штучки.

– Что вы, металл я не сам ковал, – стал отнекиваться поэт. – И керамикой, честно говоря, не увлекаюсь…

Но мы уже уверовали в то, что талантам Файнберга несть числа. Мы жаждали еще каких-нибудь открытий.

Может быть, поэтому у автора поэтических, кулинарных и мебельных шедевров на снимке того дня такой измученный вид. В конце концов, он готов был признать, что самолично вышил полотенце крестиком, лишь бы мы оставили его в покое.

– Ку-ку! – торопливо сообщила из часов кукушка и спряталась обратно.

– Уже час! – спохватились мы.

Вспомнился художественный беспорядок на столе у Александра Аркадьевича, недвусмысленно указывающий на то, что в «поэтической кухне» кипят и вызревают новые стихи. Да и пора было начать отчитываться перед читателями о нашем визите.

Не исключено, что кого-то из них наш рассказ подвигнет на дизайнерские подвиги. Вот только чертежных досок теперь днем с огнем не сыщешь, – все они в свое время были скуплены Файнбергом.

Покидая этот теплый дом и пытаясь как-то систематизировать свои впечатления, я пришла к выводу, быть может, не столь оригинальному: во всем, что делает поэт, присутствует поэзия.

Но вот – что она такое? – сказать не берусь.