Книга воспоминаний об Александре Файнберге. Часть 7. Сухроб МУХАМЕДОВ Искусство Ташкентцы

Сухроб МУХАМЕДОВ

ПОВЕДАЙ, ЧЕМ ЗА ВСЁ ОТВЕТИШЬ

I

В который раз подхожу к столу, пододвигаю стопку чистых листов, делаю попытку начать свое повествование об Александре Файнберге и… У меня ничего не получается. Наверное, потому, что на меня как-то исподволь накатывает долго не проходящая, щемящая грусть.

Комкая, рву один лист за другим. И все что-то — написанное кажется ненужным, незначительным.

Чуть позже, расхаживая по комнате, пытаюсь найти ответ на единственный вопрос – как прореагировал бы Саша на мое эссе?

…Хорошо помню, когда писал повесть «Его величество ”Пятак”», я решил несколько страниц посвятить Файнбергу. Прежде всего потому, что он был одним из завсегдатаев этого кафе. На мое желание он отозвался не сразу. Позвонил через пару дней и попросил:

– Старина, я очень прошу прочитать мне твое изложение.

Так было и сделано, но… Он как-то странно посмотрел на меня, когда в тексте прочитал, что я назвал его «грустным поэтом». Нет, Саша не задал вопрос – почему? Он долго и задумчиво разминал сигарету, молча ее выкурил, а затем, глядя мне в глаза, спросил:

– Ты так считаешь?

Я молча кивнул и не стал ему говорить о том, что все его творчество – стихи, сонеты, баллады сравнимы с осенним букетом. Что его поэтические строки не просто заставляют констатировать – «как здорово сказано», «как мудро подмечено», но задуматься. Прежде всего о том, что тебя окружает, волнует. С чем и для кого ты живешь, что для тебя жизнь, любовь. Познал ли ты в ней радость, счастье, боль утрат и каких-то бед.

Саша закурил новую сигарету, а я неожиданно для себя вспомнил строки его стихотворения:

 

Ночь ли, вечер, вьюга в поле,

Огонька ли нет во мгле –

В жизни все пути – господни,

Все как надо на земле.

 

Он покачал головой. По его губам скользнула улыбка – грустная улыбка. Вообще, как ни странно, за десять или двенадцать лет я редко был свидетелем громко смеющегося Файнберга.

На балконе, где мы сидели, появилась Инна. В руках у нее поднос с чайником и пиалами. Пили чай с фруктовыми конфетами. Инна женщина мудрая, тактичная. «Малыш», как часто называл Саша супругу, никогда не вмешивалась во время наших бесед. С откровенной теплотой в глазах она разливала чай по пиалам и молча уходила на кухню. Хочу признаться, эту теплоту я ощущал всегда, как только переступал порог их квартиры. Дверь всегда открывала Инна и, приподнявшись на цыпочки, она обнимала меня, а затем делала знакомый жест – проходи.

 

II

Возвращался я от Саши домой всегда пешком. Надо было пройти расстояние от бывшей консерватории до Дархана.

Этот путь преодолеваю я довольно часто и в последние годы. Иду неспешно, размышляя о тогда состоявшейся беседе …вспоминаю.

С Александром я познакомился в начале шестидесятых годов, в «Пятаке». Уже тогда среди молодежи разных лет были известны его симпатичные строки:

 

Желтый гном – осенний царь

Нес под мышкою букварь.

Видно, не было у гнома

Высочайшего диплома…

 

Я, откровенно говоря, с поэзией тогда особо не был дружен. Оканчивал вечернюю школу и работал учеником в только что открывшемся телевизионном ателье. Да и в «Пятак» заглядывал не часто. Но в один из редких визитов, я случайно оказался в кругу начинающих поэтов, и среди них был Файнберг. Нет, я не скажу, что он как-то сразу обращал на себя внимание. Много позже я понял, что Саша относится к разряду тех скромных, даже немного застенчивых молодых ребят, интерес к которым появляется чуть позже.

А они, эти беседы или споры, всегда были долгими, жаркими. Этому не стоило удивляться – Хрущев еще стоял у руля государства – молодежь могла себе позволить роскошь говорить откровенно, без опаски о том, что ее волновало, интересовало, беспокоило. Но она не была политизирована. Во всяком случае, в «Пятаке» редко кто заговаривал о политике. Чаще – кто спокойно, кто энергично и эмоционально – о девушках, учебе и, конечно, о поэзии.

В те годы, а это нужно отметить особо, молодежь была в основном увлечена поэзией, девушками и спортом. Бокс – считался главным видом. На слуху у всех имена Беллы Ахмадулиной, Вероники Тушновой, Булата Окуджавы, Евгения Евтушенко, Андрея Вознесенского, Роберта Рождественского. И лишь единицы знали о существовании Марины Цветаевой, Осипа Мандельштама. Сергей Есенин был полузапрещенным поэтом, и остальных не всегда можно было достать, но… кто-то все-таки находил, заучивал их поэтические строки, а потом в тесном кругу вполголоса читал:

 

Пускай ты выпита другим,

Но мне осталось, мне осталось

Твоих волос стеклянный дым

И глаз осенняя усталость.

 

Кто-то, вдохновленный, подхватывал тему строками Цветаевой:

 

Разбросанным в пыли по магазинам

(Где их никто не брал и не берет!),

Моим стихам, как драгоценным винам,

Настанет свой черед.

 

III

И опять кто-то просил:

– Саша, пожалуйста, продолжи. Почитай свое из нового.

Он не отказывался. Читал глухо, нараспев, глядя в окно «Пятака» в полуосвещенные аллеи сквера…

Нет, не стоит удивляться тому, что поначалу он был просто Сашей, а для некоторых Санькой. Однако многие знали, что этот голубоглазый, недавно демобилизованный из армии парень пишет неплохие стихи. Хотя были и такие, которые довольно скептически относились к начинающему поэту. Они считали, что несколько им написанных стихотворений еще ни о чем не говорят. Саша мол, скоро забросит это дело, а всему причиной будет вино, «Пятак», окружение легкодоступных девушек. И не надо далеко ходить за примером. Взять хотя бы Бориса Царина. Талант! Его имя после песни «Солдатский вальс» гремело на весь Союз. И что? Он не вынес тяжести популярности, сломался. Борис не просто сломался – забухал по-черному, превратился в жалкого бомжа. И его однажды нашли замерзшим в арыке на Кашгарке…

Ошибались они! Никто не спился, не утопил свое призвание в вине. Борис был почти исключением.

Поговаривали и о Николае Лукьянове, как о талантливом поэте.

Правда, с Николаем несколько лет спустя произошла трагедия: в расцвете своего таланта он скончался от сердечного приступа. Но ушел признанным поэтом. Ему было 33.

Саша дружил с Николаем. И смерть собрата по перу он долго воспринимал с непреходящею болью. Может быть, уже как-то пережив ее, он понял, глубоко осознал, что…

 

Успех – не бог. Успех – не знамя.

К чему? Зачем? Что проку в нем?

Терзают разум полузнанья.

А жизнь короче с каждым днем.

 

Не лучше ль миру неизвестным

прожить незнаменитый век,

чем по наивности прелестной

за славу принимать успех.

 

Сашу в те годы довольно часто можно было видеть в компании Иззата Кинжалина, Владимира Наумкина, Валерия Замесова, Иосифа Малкиеля и других. Шумные, веселые, они быстро сдвигали два стола и, с гулявшей давно среди молодежи поговоркой «Скинемся по рублю и посидим, как люди», заказывали несколько бутылок сухого вина, а на закуску покупали крохотные пакетики с жареным миндалем. О чем-то спорили, громко смеялись, заглушая нависший над столами гул голосов. Потом вдруг наступала тишина. Пятерка как бы замирала. И в этом затишье слышался глуховатый голос – Файнберг читал свои стихи.

Повторюсь, сначала был просто Саша. Какое-то время он ходил в ранге «начинающих». А я по-прежнему оставался человеком далеким от литературы, хотя – надо благодарить отца, который собрал приличную библиотеку – читал запоем. До призыва в армию проглотил произведения многих русских, советских и зарубежных авторов. Но ничто и ничего даже подспудно мне не говорило, что я однажды всерьез займусь литературным трудом.

 

IV

После демобилизации, будучи литсотрудником газеты «Вечерний Ташкент», я довольно быстро узнал, что Саши как такового нет, а есть известный поэт Александр Файнберг.

Отдел литературы и искусства, в котором я работал, довольно часто публиковал его стихи, но личных контактов у меня с Сашей в то время не было. Наши дороги почему-то не сходились. Много позже, после беседы с первым секретарем Союза Писателей Узбекистана Сарваром Азимовым, я был принят в штат СП. Именно тогда на этажах Союза я стал встречаться с Сашей. Он ходил не один, а вместе с Федором Камаловым – уже известным журналистом и детским писателем. Они были крепко дружны. Не стоит удивляться, что однажды Файнберг одно из своих стихотворений посвятил Федору.

 

Нас время ничему не научило.

Но это, брат, не повод для кручины.

За дверью осень. Вот она – причина.

В замызганном буфете мы сидим.

И хоть бутыль опять покрыта пылью,

дым золотой восходит над бутылью.

Качайся, дым. Мы те же, что и были, —

два чужака до старческих седин.

 

Но до «старческих седин» Камалову дожить было не суждено. Спустя какое-то время в его семье произошло тяжелое событие, которое выбило Федора из колеи. Он впал в депрессию…

Саша, как верный друг, заметался. Делал многократные попытки вывести товарища из этого «пике». Советовал, помогал отошедшему от всего Федору всем, чем мог, хотя Александр, как мне было известно, и сам не располагал достаточными средствами. Несмотря ни на что, он старался как можно чаще, подолгу быть рядом с другом, отложив на время свое творчество, службу на киностудии.

Где-то через полгода Федя умер.

Может быть, я ошибаюсь, но мне кажется, что уход друга для Файнберга был вторым сильным ударом. Первым – это смерть Николая Лукьянова.

Саша довольно долго не появлялся в Союзе писателей, а когда объявился, уже обращали на себя внимание желтизна его лица и темные круги под глазами.

Так что, поэт? Как и кому ты можешь высказать свою боль, когда судьба отнимает у тебя дорогого человека? Может быть ты однажды проснешься ночью, склонишься над чистым листом бумаги и

 

Поведай, чем за все ответишь,

Когда качнется свет в ночи

И тихим шагом некто вечный

Придет к огню твоей свечи.

 

V

Никогда, нигде я не говорил, что мы с Сашей подружились, как говорится, «в одно касание». Поначалу у нас случались разные встречи, посиделки, какие-то продолжительные беседы не только в кругу писательской братии. На этих мальчишниках, я, естественно, прислушивался, присматривался к тому, каков Файнберг. Признаюсь, мне был интересен этот человек. Не проскользнет ли у него какого-либо намека окружающим, что он самый, самый, самый… И не только в Узбекистане…

Ан, нет.

Файнберг оставался прост, никакой рисовки, уважителен с каждым собеседником, лишь улыбался, если кто-то вдруг начинал нести ахинею. Только иногда глаза заволакивала серая пелена, когда пытались громко его восхвалять и утверждать, что он по таланту превосходит многих российских поэтов.

Забегая вперед, скажу, что за годы нашей дружбы Александр ни разу не заикнулся – каким он является поэтом. Да, мы часто говорили о поэзии, о тех поэтах, которых он уважал, но никогда Саша, даже мимоходом, не заговаривал о своих стихах.

Проходили недели, месяцы и наши встречи переросли в нечто большее. Если честно, я даже сейчас не могу сказать, почему Саша так со мной сблизился. Все началось с частых телефонных звонков, в разное время суток, но чаще всего заполночь. Он читал новые стихи, а потом спрашивал:

– Ну, как?

Я всегда отвечал коротко:

– Нормально.

Не удивлялся я и тому, что Саша мог объявиться у меня дома такою же глубокой ночью. Летом в майке, осенью в спортивном костюме. Наши беседы обычно продолжались до утра. Каждый раз я убеждался, насколько глубок и мудр Саша, он обладал замечательным даром рассказчика и просто говорил о самых сложных вещах. Именно во время этих ночных разговоров я уговорил Сашу взяться за прозу, рассказать не только нашему поколению о событиях прошедших десятилетий.

Чуть позже в республиканской прессе начали публиковать его короткие рассказы. В свою очередь, и я очень благодарен Саше, который тогда вдохновил меня на написание «Пятака», а позже на продолжение романа «Блеск ложной звезды».

 

Однажды Саша сообщил мне, что на днях в Ташкент из Израиля прилетает Илья Люксембург. Я знал его. Илья родом из Ташкента, много лет занимался боксом и успешно выступал на рингах бывшего Союза. Что было удивительным? Переехав в Израиль, Люксембург серьезно занялся литературой и со временем стал известным писателем, произведения которого публиковались в США, Канаде и других странах.

Мы, разумеется, присутствовали с Сашей на его встречах с читателями в Израильском посольстве, а по вечерам гуляли по городу. Вспоминали старый Ташкент, своих бывших наставников в боксе – Сиднея Джаксона, Бориса Норкина, Михаила Франка и других. Кстати, Илья признался, что стал инициатором создания в Израиле клуба имени С.Джаксона.

Почему я вспомнил об Илье? Он в большой степени поспособствовал тому, чтобы была собрана нужная сумма, которой хватило Саше на поездку в Израиль. И он полетел. Жил там несколько недель у Ильи.

А возвратился Файнберг с каким-то странным настроением, задумчиво-грустным.

Я не стал сразу его расспрашивать о состоявшемся вояже. Только спустя неделю или две спросил о его впечатлениях и – не возникло ли у него желания переехать…

Саша ответил не сразу. После продолжительной паузы он сказал:

– Старина! Там не мой воздух, там не моя земля.

 

VI

В Союз писателей позвонили из российского посольства и пригласили на встречу с поэтом и драматургом Тимуром Зульфикаровым. Мне это имя ни о чем не говорило, я слышал о нем впервые. Спрашиваю у Саши, кто это? Он отвечает, что Зульфикаров уроженец Таджикистана, однажды переехавший в Москву.

– Я как-то слышал о нем в ЦДЛ* .

К тому времени я уже был знаком с известными поэтами этой республики – Гульрухсор Сафиевой, Шерали Лоиком и другими, но Зульфикаров?

Утверждают, от любопытства нет лекарств… К назначенному часу мы поехали в посольство. В зале собралось около 30 человек. На сцену вышел Зульфикаров. И заговорил – как он плодовит, сколько им создано произведений, что он обласкан многими критиками и литературоведами и что его постоянно хвалят во всех средствах массовой информации. А когда он безапелляционно заявил, что является самым талантливым поэтом и драматургом в России, мы с Сашей, не сговариваясь, встали и направились к выходу. Дежуривший молодой сотрудник посольства сначала попытался нас остановить, но затем, улыбнувшись, распахнул перед нами двери.

Мы молча дошли до Госпитального рынка. На остановке автобуса Саша закурил, сделал несколько затяжек и с улыбкой сказал:

– Знаешь, старина, кто жаден до похвалы, тот наверняка беден заслугами… Хорошо, что мы не обласканы и не осыпаны похвалами.

 

У Александра Файнберга было много встреч с читателями, поклонниками его поэзии. Но на что я всегда обращал внимание — он, несмотря на довольно солидный возраст, обладал прекрасной памятью. Саша всегда читал свои стихи наизусть. Только в редких случаях украдкой заглядывал в шпаргалку.

Случалось, что мы выступали вместе. В канун 70-летия Батыра Закирова директор музея Анны Ахматовой А.В. Маркевич предложила нам провести творческий вечер, посвященный его памяти. Саша согласился. Он знал Батыра с того времени, когда тот взялся за создание мюзик-холла. Как-то он мне рассказал, что в момент организации коллектива в Ташкенте гостили Марк Захаров и Александр Ширвиндт. Они взялись помочь Батыру. Эта помощь выражалась в написании сценария. Работая над ним, М.Захаров и А.Ширвиндт пригласили Файнберга и попросили написать несколько стихотворений, которые могли бы стать песнями. Саша это и сделал. Когда же состоялась премьера, Батыр долго благодарил Сашу за песни.

А вечер памяти Батыра Закирова состоялся в зале бывшей консерватории. А.Файнберг был в ударе. Он прекрасно и в хорошем настроении читал свои другие стихи.

Чуть позже состоялась еще одна премьера. В ташкентском театре музыкальной комедии был поставлен спектакль «Арабское танго», который тоже приурочили к юбилею Б.Закирова. И, как бы в продолжение его, в парке имени Бабура провели вечер, посвященный певцу. Среди многочисленных приглашенных находились братья Батыра Фаррух, Джамшид и Ровшан. Нам тоже оказали внимание. Сначала выступил Саша, а следом я.

 

VII

Читателям «Звезды Востока», и не только им, было известно, что Александр Файнберг являлся членом редколлегии. Он, как никто другой, знал о тяжелом положении литературного издания. Ежеквартальный тираж журнала упал до тысячи экземпляров, денег на счету – ноль, учредители наотрез отказывали в помощи. Разумеется, за издание нечем было расплачиваться с типографией, ко всему этому, еще и творческому коллективу – в штате состояло всего 4 человека – требовалось выдавать зарплату…

Саша приходил почти ежедневно. Мы долго с ним прикидывали, как выйти из создавшегося положения. Появилась идея – ее подал Файнберг – связаться с литературными кругами среднеазиатских республик и создать единый журнал, который по выходу распространялся бы в Казахстане, Киргизии, Туркменистане и Таджикистане. Чтобы не откладывать дело в долгий ящик, связались по телефону с редакторами русскоязычных изданий. Но… эта идея никого не вдохновила.

Чуть позже позвонил Саша. Он сообщил, что неожиданно объявились его товарищи-бизнесмены, и что он сумел их уговорить взять журнал под свое крыло. Они, разумеется, пришли. Долго расспрашивали о тираже, количестве распространяемых экземпляров, остатках, штате, сколько денег требуется перечислять в типографию за ежеквартальные издания и, конечно, о годовом фонде заработной платы. Прикинули, подсчитали, потом развели руками, – мол, не выгодно и у журнала нет никаких перспектив.

Саша не скрывал своего разочарования. Он знал, что на подходе издание очередного номера и что в конце недели коллективу надо раздать зарплату. И вдруг выдает:

– Старина, я должен днями получить гонорар. Может, его хватит для коллектива?

Качаю головой, не соглашаюсь и говорю:

– Саша, это не очень хорошая идея.

Я-то хорошо знал, что самому Файнбергу живется непросто. Был в курсе его проблем в быту, на службе в киностудии, знал, почему он берется за любую творческую работу, которая могла бы принести его семье хоть какие-то дивиденды.

– Ладно, – не сразу отзывается он. – Дай мне время подумать.

Саша звонит на третий день и с откровенным сожалением признается, что придти не может, затемпературил.

В конце недели зашел проведать Файнберга. Удивлен тому, как быстро проявляется болезнь на лице друга – глаза потускнели, щеки слегка запали. Он сразу забросал меня вопросами:

– Ну, как? Ты что-то предпринял? Сотрудники не зароптали?

Докладываю коротко, по-военному, что уговорил председателя Госкомиздата выпустить номер с оттяжкой оплаты типографии. Сотрудники получили зарплату. Услышав последнее, Файнберг тихо хмыкнул, догадливо улыбнулся:

– В ход, старина, пошли личные сбережения?

– Ты бы сделал то же самое.

 

VIII

Спустя какое-то время в редакции вдруг появился мужчина – седоватый, прилично одетый. Он не представился, только коротко сообщил:

– Саша просил меня зайти.

Мужчина поинтересовался делами журнала, посожалел, что не может быть полезным «Звезде Востока» и напоследок поинтересовался финансовым положением журнала. Выслушав меня, сказал:

– Я очень уважаю Александра и как поэта, и как человека. Пожалуйста, примите от меня скромную сумму, которая, конечно, не решит ваших проблем, но ее, видимо, хватит на пару месяцев… Только у меня одна просьба – не говорите Саше о деньгах.

Сейчас я могу твердо заявить: да, Файнберг был членом редколлегии журнала, но в действительности его можно было считать сотрудником «Звезды Востока», который приложил много усилий, чтобы журнал оставался в строю. И в том, что он издается и по сей день, есть немалая заслуга Александра Файнберга.

 

IX

В июне 2002 года в Ташкент приехала известная российская поэтесса Римма Казакова. Я знал, что с ней Саша был дружен много лет, они часто перезванивались. А я впервые увидел Римму Казакову в далеком 1983 году. Она находилась в составе делегации приглашенных литераторов на мероприятии, проводимом Союзом писателей Узбекистана. Кроме нее, в группу входили Расул Гамзатов, Давид Кугультинов, Кайсын Кулиев, Ираклий Абашидзе и другие.

Легко угадывалось, что во время нынешнего ее пребывания обязательно состоится встреча двух поэтов. Так оно и случилось.

Для меня было полной неожиданностью, когда вдруг прозвучал телефонный звонок, и Саша спросил:

– Старина, как ты смотришь, если мы с Риммой завтра нагрянем к тебе в гости?

Признаюсь честно, я на какое-то мгновение растерялся. Секундой позже ответил:

– Нет проблем, буду рад.

Они пришли в назначенный час. Римма Федоровна заметно изменилась. Двадцать лет назад она смотрелась изящней, порывистей. Ныне же передо мной предстала заметно погрузневшая женщина.

Пригласил к столу. Традиционно разлил чай по пиалам. Начался тихий, неторопливый разговор, как принято в Средней Азии. Римма Федоровна хорошо знала наши обычаи и традиции. А доказательством тому может служить цикл ее стихотворений, посвященный Востоку.

Вот и посвящение Зебуниссо:

 

Красавицей была Зебуниссо

И воздают за это посейчас ей.

А жизнь ее прошла – ни то, ни се,

когда б спросили мы о женском счастье.

 

Беседуют поэты. Два умных одаренных человека, за плечами которых большая творческая жизнь. Прислушиваясь к их разговорам, я убеждался и убеждаюсь, что они – питомцы шестидесятых годов прошлого века, по-прежнему остаются молодыми, преданными и несгибаемыми приверженцами поэзии.

Незаметно промчались часы. И, глядя им вслед, уходящим, я думал: «Хорошо, что они есть и будут. Хорошо, что судьба однажды меня наградила дружбой с Александром Файнбергом».

Комментариев пока нет, вы можете стать первым комментатором.

Не отправляйте один и тот же комментарий более одного раза, даже если вы его не видите на сайте сразу после отправки. Комментарии автоматически (не в ручном режиме!) проверяются на антиспам. Множественные одинаковые комментарии могут быть приняты за спам-атаку, что сильно затрудняет модерацию.

Комментарии, содержащие ссылки и вложения, автоматически помещаются в очередь на модерацию.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Разрешенные HTML-тэги: <a href="" title=""> <abbr title=""> <acronym title=""> <b> <blockquote cite=""> <cite> <code> <del datetime=""> <em> <i> <q cite=""> <s> <strike> <strong>

Я, пожалуй, приложу к комменту картинку.