Душный день Искусство История Ташкентцы

Автор: Валерий Овечкин
(Из книги «Броском вперёд! Мой отец Валентин Овечкин в дневниках, письмах, воспоминаниях», Курск, ИД Славянка, 2015)

Зима 1968 года в Ташкенте выдалась тёплой, первый снег выпал в конце января и тут же растаял.  Субботний день 27 января был душным, влажный воздух завис без движения. Такое муторное затишье бывает перед резкой сменой погоды. Мы поздно пообедали, мама вышла во двор отдышаться и пообщаться с соседями на скамейке, отец вернулся в кабинет за свой рабочий стол, а я включил на кухне газовую колонку, которая «то как зверь она завоет, то заплачет как дитя», мыл посуду, прикрыв дверь. Заглянул отец:

— Валерка, закончишь мытьё, зайди ко мне, есть разговор.
— Ладно, зайду.

Выключил я это чудо техники ХХ века, газовую колонку, извергающую децибелы погромче  симфонического оркестра, и вошёл в кабинет. Отца там и в других комнатах не оказалось. В туалете – никого, а дверь в ванную закрыта изнутри на щеколду, я постучал, но в ответ молчание. Поставив табурет в туалете, я заглянул в широкое окно, что под самым потолком в стене, разделяющей туалет и ванную, и увидел отца, лежащего на полу головой к двери, закрытой на щеколду. Стамеской быстро отодрал штапики и выставил стекло, через окно влез в ванную, сдвинул отца в сторону и открыл дверь, но поднять его в тесноте не смог. Выбежал во двор за подмогой, предупредил маму, и мы с соседом перенесли отца в гостиную и уложили на тахту. Мама привела соседку, санитарного врача, вслед за ней пришла ещё и медсестра, тоже из нашего дома. Вызвали «скорую». Врач и сестра  тихо переговаривались между собой, а я боковым зрением увидел, как они складывают руки отца на груди и обвязывают их полотенцем. Женщины бросали на меня короткие, какие-то виноватые взгляды, не решаясь сказать то, что я уже понял, — это конец. Не дожидаясь «скорой», помчался к брату, он жил в квартире без телефона в десяти минутах быстрой ходьбы от нас.

Сообщили Узилевскому, а он отзвонил помощнику Рашидова и в Москву, в Союз писателей. Узбекские власти действовали оперативно и чётко, несмотря на выходные дни. Была создана похоронная комиссия во главе с Камилем Яшеном, которая взяла на себя все подготовительные заботы, полностью освободив семью от каких-либо хлопот.

Хоронили отца в понедельник. Приехал к нам домой Рашидов, посидел у гроба, сказал прощальные слова – простые и искренние. Мама поблагодарила его за приют и заботу о нашей семье. А потом высадился десант из совминовского общепита со своими столами, стульями, посудой и готовой едой в термосах для поминок по христианскому обычаю.

Из Москвы прилетели Д. Ковалёв, Е. Герасимов, А. Марьямов, М. Колосов, Наташа Фиш, из Курска – Ф. Голубев и Е. Носов. Самолёт из-за непогоды посадили в Фергане, и лишь когда в Ташкенте рассеялся туман, полёт продолжился. Из ташкентского аэропорта делегация в ожидавшем её микроавтобусе прибыла прямиком на кладбище, успели за считанные минуты до прихода катафалка. Траурный митинг открыл Д. Ковалёв, делегированный от Союза писателей СССР. С трудом сдерживая слёзы, он говорил, что литература потеряла одного из лучших своих представителей, а он – чтимого и уважаемого друга, близкого его душе человека. Говорили Е. Носов, М. Колосов, К. Яшен и незнакомые мне люди, говорили без фальши, без пафоса, по-доброму.

Д. Ковалёв опустил в гроб платок с русской землёй, взрастившей, но – так уж случилось – не упокоившей своего строптивого сына Валентина Овечкина.

Он хотел изменить мир к лучшему, а тот оказался тяжёлым и неповоротливым. Но он не изменил себе. Он верил в коллективный труд и думал о людях, верил в их разум. Он люто ненавидел бюрократию и партократию с их самодовольством и чванством, он презирал трусость, подхалимаж и лихоимство. Любые формы предательства не прощал. К нему тянулись люди зарядиться смелостью и честностью.

Овечкина нет, но звучит и будет звучать его побудительный призыв: «Хочешь жить – броском вперед!».

P.S. Почти одновременно на смерть Валентина Овечкина откликнулись два поэта – в Ташкенте Александр Файнберг, а в Курске  Егор Полянский.

Александр Файнберг
Памяти Валентина Овечкина

Красным обили гроб.
Всё, Валентин Овечкин.
Склони над звездами лоб,
думай целую вечность.

Луна озарит хату.
Стрелец успокоит нервы.
Ты на земле напахался,
теперь паши небо.

Плачь, моя песня скорбная.
В пальцах - земли комья…
Помню сырую комнату,
дым «Беломора» помню.

Пристанище невезения.
Гранки «Нового мира»…
Боль за свою землю                 
дни твои осветила.

В комнате той простудной
даже в последний час
были твои будни
праздниками для нас.

Были…
Прощайте беды.
С безбожниками упокой.
Литературоведы
долг исполняют свой.

Кадильщики…
Окружили,
речи понаплели.
Гроб опускают чужие…
Это закон земли.

Много у нас ораторов -
фишек в дурном лото:
на одного оратая
их штук сто.

А ты в печатные полосы
Душу излил до дна.
Да будет колоссом
колос от твоего зерна!

Да будет доброе вечным!
… Чудится день. Синица.
Синяя-синяя речка.
Ветер качает пшеницу.

Чудится – издали машет,
с поля, из юных лет
дерзкий ушастый мальчик.
Черный российский хлеб.

Не болтунам красным, -
пахарю у межи,
Россия, скажи спасибо.    
Хотя бы теперь скажи.

Егор Полянский
Памяти В. В. Овечкина

Так, товарищ, бывает,-
всем свой срок и черед
мудрый друг умирает,
недруг тупо живет.

Слов дежурно-пристойных,
поминальных кадил,
как известно, покойник
никогда не любил.

И в делах многотрудных
он всегда для меня
весь – «Районные будни»,
сплошь без Юрьева дня.

Зарастали по склонам
тропки к душам дворов:
как гроза – над районом
разрастался Борзов.

Телеграммами молний
и громами угроз
перечеркивал мольбы
древних нив и берез.

Может, нынче забылась
тяжесть памятных лет?.. 
Отступать – приходилось,
«лавулировать» - нет.

И пред взором Борзова
не прогнулось перо:
в бой - партийное слово,
как на бурном бюро!

В схватке той многолетней,
как порой фронтовой,
это наш не последний,
но решительный бой.

Будто пойман с поличным,
в яром гневе багров,
сам себя «нетипичным»
видит в книгах Борзов.

А в полях до рассвета –
в шапке туч по глаза –
огрызается где-то
дальним громом гроза…