Мирон Пенсон. «На волне памяти…». Часть шестая История Ташкентцы

И опять работа превратилась в праздник. Праздник был еще и потому, что на съемочной площадке были люди, имена которых знал каждый узбекистанец. Их знали по всей стране и за рубежом. Сам Камиль Ярматов был известной фигурой. Работать с ним было интересно. Популярные актеры с радостью принимали его приглашения. В титрах ярматовских фильмов были имена и Шукура Бурханова, и Аббаса Бакирова, Рахима Пирмухамедова, Асада Исматова, Хамзы Умарова и еще многих-многих других.

Главная роль во «Всадниках революции» принадлежала Шукуру Бурханову – фактурному, своеобразному актеру. Он не имел ни театрального, ни кинообразования. Бурханов был актером от Бога.

Работая с Шукуром Бурхановым, вспоминал первые театральные потрясения. Однажды отец взял меня на съемку в театр имени Хамзы. В этот день в Ташкент приехала делегация английского парламента. Только что кончилась война. И это была, может быть, первая делегация, которая приехала в Узбекистан. Гостям показывали Шекспира.

Мы пришли в театр задолго до начала спектакля. Первый раз в жизни оказался за кулисами. И смотрел на все широко раскрытыми глазами. Все для меня было интересно. И как ставят декорации. Как ставят осветительные приборы. Потом стали подходить актеры. Роль Отелло исполнял Аброр Хидоятов. Отец часто снимал его. И по фотографиям сложился его образ…

За кулисами появился невзрачный человек в поношенном, засаленном костюме. Он стоял в коридоре и сворачивал самокрутку из газеты – долго шарил по своим карманам, доставая крохи табака. Наконец, он свернул цыгарку, достал спички, закурил и сладко-сладко затянулся едким дымом. Не докурив ее, выбросил и пошел по коридору.

– Кто это? – спросил у осветителя.

Тот удивленно посмотрел и сказал:

– Аброр Хидоятов.

Дверь гримерной была открыта. Актер снял поношенный пиджак, темную рубашку. Потом он переоделся в костюм Отелло. Надел белую театральную рубаху, в которой он выступал на сцене. Белоснежный китель, расшитый золотым галуном, и генеральские шаровары с лампасами. Он уселся перед зеркалом. Достал театральные краски. Гримеров не было. Он гримировался сам. Сидел, пристально вглядывался в свое лицо. У него были потухшие глаза. В зеркале отражался усталый, безразличный, болезненный человек. Он набрал на пальцы черный грим и провел этой краской полосу по своему лбу, стал размазывать его по лицу. Глаза его стали медленно загораться. Казалось, что его подключили к электрическому току. И чем он становился чернее, тем ярче зажигались его глаза…

Прошло первое действие, второе. Аплодисменты в зале были неимоверными. И вот наступила знаменитая сцена Отелло и Дездемоны. Дездемону играла его жена, Сара Ишантураева. Накал эмоциональной страсти в игре Аброра Хидоятова достиг человеческого предела. Зал замер. И вдруг Отелло упал. Наступила гробовая тишина. Занавес закрылся. Аброру Хидоятову стало плохо. Спектакль дальше не шел. Потрясенные зрители молча разошлись. Когда он очнулся, глаза его погасли.

– Что было со мной? Опять, что ли, приступ? – сказал он, поднимаясь, – У нас еще целое действие – будем работать?

– Зрители разошлись.

– А делегация? – спросил Хидоятов.

Англичане собрались в правительственной комнате и не хотели уходить, пока не узнают о судьбе актера. Аброр Хидоятов пришел к ним, по-актерски опустился на одно колено, пытаясь извиниться. Но глава делегации, спикер английского парламента поднял его.

– На моем веку приходилось видеть многих Отелло. И на родине, в Англии, и в Шотландии, и во Франции. Но здесь, в Ташкенте, вы создали новый образ такого знакомого мне героя. Никогда прежде не приходилось видеть на сцене такие человеческие эмоции, доведенные до предела. Сидел и думал, что нельзя вот так жертвовать собой, каждый раз сгорать. Но, наверное, это судьба великих актеров. Они выходят на сцену и играют как в последний раз. Я благодарен судьбе, что она дала мне возможность увидеть вас – великого актера современности… Вернувшись домой, я буду просить наших театральных деятелей, чтобы они пригласили вас. Хотелось бы, чтобы ваш Отелло заговорил на узбекском языке на родине великого Шекспира.

Аброр Хидоятов обнял главу делегации, еще раз извинился и сказал, что с радостью принимает приглашение и готов в любое время поехать в Англию.

Но мечте Аброра Хидоятова – побывать на родине Шекспира – не суждено было сбыться. Вскоре его не стало…

Аброр Хидоятов, его эмоциональная искренность, самоотдача вспомнились, когда перед объективом камеры работал Шукур Бурханов. Актеры были связаны между собой какой-то невидимой нитью. Они были не похожи внешне, но одно у них было общее – талант.

Шукур Бурханович знал себе цену. Но иногда дело доходило до анекдотических курьезов.

Известный советский режиссер Александр Осипович Гинзбург ставил в театре Хамзы пьесу «Бай и батрак». Бая играл заслуженный артист Узбекистана Алим Ходжаев. Батрака играл народный артист Узбекистана Шукур Бурханов.

Идет репетиция. Бай сидит в своих апартаментах, на мягких подушках. И к нему входит батрак. Входит Шукур Бурханов. Гневно смотрит на своего хозяина и говорит:

– Ну что? Зачем ты звал меня сюда?

Александр Осипович останавливает репетицию и говорит:

– Шукур Бурханович, как вы говорите? Ведь вы же батрак. А он ваш хозяин. Ведь он может вас сейчас убить, выпороть. Он может сделать все, что хочет.

Бурханов посмотрел на Александра Осиповича и говорит:

– Что он со мной сделает? Он заслуженный артист, а я народный артист, понимаете?

Все, конечно, посмеялись. Но даже в этом был весь Шукур Бурханович.

Под конец жизни судьба обрушила на него много горестных испытаний. Старший сын заболел белокровием и погиб. Роковая участь постигла и его младшую дочь. Шахноза появилась в семье, когда Шукуру Бурхановичу было за 60. Не было на земле человека более дорогого и любимого, чем эта девочка. Она повторила черты лица своего отца, украсив его материнским обаянием. Две шаловливые косички с большими бантами подчеркивали красоту миндалевидных глаз. Она была очень ласковая девочка и безумно любила отца. Он брал ее на все спектакли в театр Хамзы, на все премьеры фильмов в Доме кино. Шахноза выучила все отцовские монологи – короля Лира, царя Эдипа, Азнавура-палвана. Когда в их гостеприимном доме собирались друзья, девочка под бурные аплодисменты исполняла отцовские роли. Вместе с внешностью Бурханов передал ей и свой талант. Девочка не могла дождаться того момента, когда она выйдет на настоящую сцену и будет играть в фильме. Ждать ей пришлось недолго. Такой день настал. Режиссер Камара Камалова пригласила Шахнозу Бурханову на главную роль в фильме «Завтра выйдешь?». Бурханов был счастлив, что доченька идет по его стопам. Группа Камаловой работала в предгорьях. Жили они в Газалкенте. Был выходной день. Режиссер и директор картины уехали в Ташкент на просмотр материала.

Было очень жарко. Воспитатели взяли детей и пошли купаться. Недалеко от Газалкента реку Чирчик перекрывала плотина. Образовалось небольшое водохранилище. На нем были хорошие песчаные пляжи. Народу было довольно много. Дети стали купаться. И вдруг воспитательница со своим приятелем спохватились, что вначале детей было шестеро, а осталось пять. Стали звать:

– Шахноза, Шахноза…

Но девочки нигде не было. И дети ничего вразумительного сказать не могли. Они подумали, что Шахноза просто спряталась, что часто с ней случалось. В силу непоседливого характера она выдумывала пиратские игры, надевала на себя самодельные индейские причиндалы, вооружалась деревянными копьями. Детям казалось, что и сегодня она что-то придумала. Оставив детей с приятелем, воспитательница поехала в гостиницу, думая, что Шахноза убежала туда. Но девочки там не было. Воспитательница вернулась и забила тревогу. На ноги подняли всю милицию, думая, что девочку выкрали. Хотя все знали, что выкрасть Шахнозу невозможно – не такой у нее характер, она могла за себя постоять…

На другой день тело несчастной девочки прибило к створу плотины. В том месте, где дети купались, река образовывала водовороты, которые затягивали вовнутрь все, что попадало в них. Так, вероятно, было и с Шахнозой. Она не успела даже крикнуть, когда вода опускала ее на дно.

Гибель Шахнозы стала огромным горем для всех нас. Это горе разделили с семьей Бурхановых и киностудия «Узбекфильм», и театр, и вся страна. Выразить соболезнование было совершенно невозможно, Шукур Бурханович стал невменяемый…

Потом прошло некоторое время. Камиль Ярматов работал над новым фильмом «Далекие, близкие годы». Картина снималась в Хорезме. На одну из ролей Ярматов, по традиции, пригласил своего друга Шукура Бурхановича, отдавая себе отчет в том, что после трагедии с дочкой работать с ним будет трудно.

Группа приехала в Ургенч. Киноэкспедиция разместилась в гостинице. Камилю Ярматову и Шукуру Бурханову местные руководители предоставили обкомовскую дачу.

Директор картины попросил меня:

– Пожалуйста, переезжайте на дачу. Шукур Бурханов просил уговорить вас поселиться с ним.

Жить отдельно от группы не хотелось, но еще больше не хотелось обидеть Шукура Бурханова.

– Знаешь, почему я тебя позвал? – он впился в меня глазами, – Видишь, люстра? Ложусь спать, а на люстре – Шахноза. И я не могу. Вот если ты будешь рядом, остановишь ее, и она не будет приходить в эту комнату. Она зовет меня. Я хочу помочь ей опуститься на землю, но нет сил подняться, зажечь свет. Пытаюсь заснуть при свете, но боюсь закрыть глаза…

Снимался эпизод «свадьба». Маткаримов – герой нашего фильма выдавал замуж свою дочь. Банда басмачей ворвалась на свадьбу. Они разогнали гостей, изнасиловали дочь. Устроили засаду, ожидая прибытия жениха. А он все не ехал и не ехал. Они решили расстрелять отца невесты…

В небольшом кишлаке недалеко от Ургенча наши художники воссоздали все атрибуты свадьбы – накрыли столы вокруг хауза. Могучий дуб своей раскидистой кроной как бы закрыл от посторонних взглядов предстоящее веселье. Эпизод снимался ночью. Начали снимать с конца – с расстрела Маткаримова. Ярматов захотел, чтобы Бурханов шел на камеру, все время был на крупном плане, чтобы зритель мог смотреть ему в глаза.

Долгая подготовка. Рельсы. Тележка. Лихтваген. Диги. Бурханов сидел в кресле на берегу хауза и не отрываясь смотрел на воду. В этом эпизоде он ничего не должен был говорить – его просто расстреливали.

Камера на тележке. Горят диги. Все готово к съемке. Ярматов подошел к Шукуру. О чем-то они поговорили, и Бурханов встал перед объективом. Очень тихо Ярматов сказал:

– Мотор!

Бурханов долго стоял на одном месте, в его глазах отразилась вся его жизнь. Его било как в лихорадке. Пауза затянулась, но команды «стоп» не было. Бурханов прошел два шага. За кадром раздался выстрел. Бурханов на секунду приостановился, в его глазах появились искорки гнева. Он не упал, но чувствовалось, какая страшная боль обожгла его. Он сделал еще один шаг. Раздался еще один выстрел. По договоренности после второго выстрела Бурханов должен был упасть, но он стоял. Его качало из стороны в сторону. Над ним качался дуб под напором усиливающегося ветра. Бурханов шел дальше, вместе с ним двигалась камера. Профессиональным чутьем Шукур Бурханович понял, что рельсы кончаются и двигаться дальше камера не может. Он остановился, широко открыл глаза, огромная слеза покатилась по его щеке. Ярматов выстрелил в третий раз. Бурханов вздрогнул, казалось, он ощутил, как пуля прошла сквозь него. Он закрыл глаза и стал медленно опускаться на землю. К Бурханову подбежали Ярматов, врач, дежуривший на съемке, жители кишлака, наблюдавшие за съемкой. Актер был почти без сознания. Команды «стоп» не было, механик не выключил камеру, и она еще долго фиксировала раскачивающиеся ветви могучего дуба.

… Камиль Ярматов не любил ни поездов, ни самолетов, любимым средством передвижения был автомобиль.

Несмотря на то, что Камиль Ярматович чувствовал себя плохо, в Хорезм мы отправились на машине. Руководство киностудии обратилось в Министерство здравоохранения с просьбой, чтобы в нашу группу откомандировали опытного врача для того, чтобы он сопровождал Камиля Ярматова. Этим врачом стала симпатичная женщина Галина Николаевна. Прежде она работала на «скорой помощи», в реанимационной бригаде.

Группа была уже в Хорезме, когда наша машина отправилась в путь. Проехали Самарканд. Отдохнули там немного и поехали дальше. Стояли жаркие майские дни. Природа бушевала, степи превратились в ярко-красные моря маков. К вечеру мы приехали в Бухару. Но мы не знали, что рано утром в Газли произошло страшнейшее землетрясение. И его отголосок коснулся и Бухары. Город встретил зловещей темнотой. Подъехали к даче, на которой должны были остановиться. Она тонула во мраке. Появился милиционер и сказал, что его известили о нашем приезде. Здесь жить невозможно. Нас ждут на маленькой даче в центре города. Он объяснил, как туда проехать.

Вернулись в Бухару, подъехали к даче. И это был, наверное, единственный освещенный уголок в мрачном темном городе. Нас встретили, разместили. Через некоторое время мы узнали о землетрясении в Газли.

В половине восьмого утра, когда большинство людей вышли на работу и повели детей в детские сады и школы, затряслась земля. Это продолжалось несколько минут. И на глазах у людей рушились дома. Образовывались трещины в земле. Стоял неимоверный грохот. Всю ночь мы не сомкнули глаз. Казалось, что землетрясение продолжается. Все время скрипели окна, скрипели двери. И душу томило страшное предчувствие.

Наконец, наступило утро. Нам сказали, что Газли закрыт, но нашу машину пропустят, чтоб мы сумели доехать до Ургенча, нас пропустят через висячий мост на другой берег Амударьи.

– Желательно, чтобы вы доехали до Дуль-Дуля в светлое время суток.

Утром Бухара выглядела еще страшнее, чем ночью. Обвалившиеся заборы, покосившиеся дома. И люди все на улицах. Был май, но жара июльская.

Часа через два показались очертания Газли. Никогда нам не забыть той картины, которую мы увидели в Газли. Никогда, даже в самых жутких фильмах о войне, не видел того, что сделала стихия с городом.

По обеим сторонам улицы стояли пустые дома с проваленными крышами. На водопроводных трубах висели раковины, унитазы. Но самое страшное зрелище представляли люди, которые стояли у своих разбитых домов. Кто-то пытался достать из-под обломков свои вещи. Другие сидели в шоке. А дети бегали и веселились. Им было не понять глубину трагедии. Подъехали к управлению Газлинского газового комплекса. Трехэтажное бетонное здание не разрушилось. Но все стекла выбиты, окна перекошены. Возле здания уже стояло несколько вагончиков. Из одного вышел начальник управления, сказал, что ждет нас заправщик на месте и готов обслужить нашу машину. Камиль Ярматович пошел с ним в вагончик. А мы с водителем решили заглянуть в здание. Здесь хозяйничал раскаленный газлинский ветер. Перекрытия переломаны. Шкафы перевернуты. Все бумаги высыпаны на пол. И ветер кружил эти документы. Сквозняк образовывал воздушные воронки, которые крутили кипы бумаг. Мы долго наблюдали за этой пляской, Ярматов, оказывается, потерял нас.

Ехали молча. Каждый думал о своем. А вокруг нас была безлюдная пустыня. Навстречу шли грузовые машины. Они везли палатки, сборные домики. Со стороны Ургенча в Газли шла помощь.

…Со времен Малика Каюмова, который очень любил снимать восход солнца, ощущение наступающего дня «поселилось» в душе.

Вспомнился Вьетнам. Залив Ха Лонг. Тогда я снимал восходы солнца на протяжении почти месяца, каждый раз переезжая, а точнее, переплывая, с острова на остров. И не мог представить себе, ну как это есть люди, которые ни разу в жизни не видели, как огненный шар вылезает из кромки бесконечности.

Мое самолюбие грело, что фильм «Вьетнам, страна моя» начинался кадрами восхода солнца, снятыми мной.

Был еще один кадр, который переходил из фильма в фильм. Это был кадр, снятый в пустыне Кызылкум. Там прокладывали водовод от реки Амударьи в город Навои. Вода должна быть идти по стальным трубам диаметром около одного метра.

Эти трубы везли через пески специальные вездеходы. Говорили, что такие тягачи заказывало министерство обороны. Один конец трубы лежал на самом тягаче, а другой был укреплен на четырехосной тележке. Трубы сваривались в длинные петли. Это было зрелище, когда по барханам двигается монстр – впереди тягач на гусеничном ходу, на нем длиннющая труба и тележка на восьми колесах сзади.

Мне захотелось снять, как караван из таких тягачей везет трубы, причем хотелось, чтобы диск солнца был бы под трубой.

Заранее выбрал место, где гладь барханов напоминала застывшее море, договорился с начальником стройки. Тот подогнал десять тягачей.

Они подъехали к месту съемок еще вечером. Выстроились в ряд напротив места, где поднималось солнце, и ждали команды.

Поставил на штативы две камеры. В одной была черно-белая пленка, а в другой цветная.

Это невозможно рассказать словами, что такое ночь в пустыне.

Песок, нагретый за день, медленно остывал. Ветер был то очень теплый, то прохладный. И звезды!

Живя в Нью-Йорке больше десяти лет, ни разу не видел на небе ни одной звезды, а там, в Кызылкумах, небо было в алмазах, которые мерцали так ярко, что казалось – протяни руку и поймаешь падающую звезду.

Очень долго тянулась ночь, но светать стало как-то сразу.

Погасли звезды, и небо на восходе медленно начало окрашиваться в розовый цвет.

Начальник строительства водовода достал ракетницу. Небо озарила красная полоса. Это был сигнал, чтобы водители трубовозов подготовились, завели двигатели и ждали приказа двигаться.

Наконец из-за горизонта показался светящийся огромный диск.

Взлетела зеленая ракета, и караван трубовозов тронулся.

Все это, почему-то, напоминало начало боя. Ракеты. Грохот моторов. И силуэты странных машин, двигающихся по барханам.

Включил обе камеры. Видел в визир, как в кадр, в центре которого поднималось огненное светило, вошел силуэт тягача, который перекрыл солнце на какую-то долю секунды, а потом оно появилось под трубой, которая плыла по верху кадра.

Потом солнце перекрылось задней тележкой. И так было, пока весь караван не прошел мимо камеры.

Взлетела красная ракета. Тягачи остановились, и водители подошли к своему начальнику. Тот обнял каждого. Все спрашивали, как было? А было прекрасно. Хотел благодарить начальника строительства, но он опередил меня:

– Спасибо тебе, брат! – сказал он. – Эту ночь не забуду никогда. Даже не думал, что восходы солнца бывают такие прекрасные, – говорил он с пафосом, а я молил всех святых, чтобы пленка не подвела.

Все обошлось, и даже Роман Григорьев взял этот кадр в свой фильм «Люди голубого огня»…

Пустыня Кызылкумы оправдывала свое имя, она казалась красной. Может, оттого, что солнце раскаляло бесцветный песок. Тому, кому довелось побывать в пустыне, тот знает, что там порой возникает странное ощущение, когда кажется, что стоишь на небольшом островке, а вокруг безбрежный океан воды. Так было и с нами – впереди плескалось огромное море. И казалось, еще немного и машина окажется на берегу. Но море все отодвигалось и отодвигалось. А мы ехали все по той же пустыне…

Вдруг море исчезло и впереди появился другой «мираж». На горизонте зеленела роща. Она приближалась к нам. Это было не видение. Раньше приходилось бывать здесь. В крохотном зеленом оазисе в бескрайней пустыне. Когда строился водовод из Амударьи в два новых города – Зерафшан и Навои, где развивалась золотодобывающая и химическая промышленность, начальник строительства отвел от водовода маленькую трубу. По его команде там очистили небольшую площадку от песка, вокруг нее построили забор, чтобы сдержать натиск песка. На площадку привезли плодородный грунт, посадили тополя. Построили дом, вырыли небольшой бассейн, который облицевали голубым мрамором. Рядом соорудили большой узбекский айван. А вокруг айвана был настоящий сад из роз. Амударьинская вода, да еще узбекское солнце, да еще самоотверженный труд людей превратили маленькую площадку в райский уголок. Свернули с дороги и подъехали к роще. Там жил охранник, у которого было двенадцать детей. Я спросил, почему так много. Он сказал:

– Понимаешь, вечер длинный, керосин нет, другой работы нет.

– А Вы хотя бы знаете, как зовут детей?

Он рассмеялся и сказал:

– Я не знаю, жена знает.

Водитель Саша Новиков достал паяльную лампу, наши походные чайники. Стали кипятить воду для чая. Ярматов молча сидел на айване. Было видно, что мыслями он в Газли. Дети прыгали вокруг него, галдели, но он не замечал их. Подошел охранник, накрыл стол дастарханом, стал ругать детишек за озорство. Ярматов все также молчал, уставившись взглядом в одну точку. Лицо его было бледно, взор потухшим.

– Что с вами, Камиль Ярматович?

Он поднял голову, как бы очнувшись, и тихо сказал:

– Что-то неможется мне.

Галина Николаевна достала тонометр и стетоскоп. Саша Новиков притащил раскладную кровать. Мы уложили Камиля Ярматовича. И он на наших глазах стал терять сознание. Глаза у него закатились, дыхание стало прерывистым. Галина Николаевна стала слушать Ярматова. Потом она измерила ему давление. А потом только командовала, а мы выполняли ее указания. Саша Новиков вскипятил щипцы. Мне она поручила достать из ее сумки ампулы, отколоть им головки и передать ей. Доктор набрала лекарства в шприц, сделала один укол. Послушала его сердце. Потом велела достать другое лекарство. Сделала Ярматову второй укол. И снова слушала его сердце. Лицо Ярматова было покрыто крупными каплями пота. По лицу Галины Николаевны было видно, что она слушает сердце, но ничего не слышит. Заметив мое смятение, сказала:

– Перестаньте паниковать…

Галина Николаевна взяла большой шприц, какое-то лекарство и стала делать Камилю Ярматовичу укол в вену. Она вводила это лекарство каплю за каплей. В ушах ее были концы стетоскопа, а другой конец в руках Саши Новикова и она жестом показывала, куда он должен прислонить его конец. И так продолжалось два или три часа. Потом она не стала вытаскивать иголку из вены, а вытащила шприц. Снова взяла большую ампулу, наполнила шприц, и снова, стоя на коленях, она по капле в течение двух часов вводила это лекарство в вену Ярматова. Он был без сознания. О чем только не подумалось, что только не вспомнилось тогда, в центре Кызылкумов, в маленькой роще…

Камиль Ярматович загорался, когда рассказывал истории, связанные со штурмом Бухары. Рассказы его были настолько эмоциональными, что захотелось снять фильм о нем. Работа над этим фильмом была для всех тайной. У нас всегда была наготове вторая камера. Мы старались зафиксировать самые интересные и выразительные эпизоды работы режиссера-постановщика над фильмом. Когда мог, сам исподтишка «скрытой камерой» подсматривал, как работает Ярматов. А когда был занят, меня сменял второй оператор Эргаш Агзамов.

Он сумел снять удивительный кадр. Готовились к съемке самого грандиозного эпизода – штурма Бухары. Художники восстановили старые полуразрушенные стены Бухарской крепости. Установили на ее башнях пушки. Директор картины превзошел самого себя – собрал массовку в несколько тысяч человек. Были солдаты и студенты почти всех институтов Бухары. Их всех переодели в военную форму. Было огромное количество пиротехники – Федя Тюменев со своей командой провели большую работу. Установили «взрывы», раскидали старые автомобильные баллоны, пропитание соляркой для имитации пожаров. Была конница. Подготовка заняла много времени. Все было готово к съемке. Камиль Ярматович решил «дозором обойти владенья свои».

Эргаш Агзамов снял проход Камиля Ярматова по съемочной площадке. И не было там равнодушных людей к нему. Солдаты помогали перейти через арыки, проводили через мостики. Он останавливался, заговаривал с ними. Этого материала было 60 метров. То есть, полная кассета. Когда мы посмотрели на экране этот кадр, твердо знали, что фильм у нас получится. Проход Ярматова по съемочной площадке, как и проход солдата на костылях по перрону в фильме «Два имени одна жизнь», тоже стал самым главным в фильме о Ярматове…

После окончания съемок Камиль Ярматович приступил к монтажу своего большого фильма. Мы с ним сидели целый день в монтажной. А когда он уходил, то со вторым режиссером Эдиком Хачатуровым оставались на вечер, на ночь и монтировали второй фильм. И вот так было почти каждый день.

Мы спорили с Эдиком почти до хрипоты. Но, тем не менее, находили общие решения, общие монтажные стыки. Вместе написали дикторский текст. Хачатуров очень здорово, артистически прочитал его своим низким, красивого тембра голосом, который был абсолютно не похож на голос профессиональных дикторов. Наш звукооператор нашел великолепную музыку. Мы назвали фильм «Репортаж со съемочной площадки».

Художественный совет студии принимал фильм «Гибель черного консула». Как все фильмы Ярматова, обсуждение было очень кратким. Все поздравляли группу с созданием очередного шедевра. По нашей просьбе члены худсовета остались в зале. Мы им решили показать фильм «Репортаж со съемочной площадки». Камиль Ярматович позвал Мелкумова:

– Миша! – сказал шутливо Ярматов, – пойдемте посмотрим, как сделали ребята свой черный бизнес на черном консуле.

Погас свет, по экрану зашагал Камиль Ярматов, и десятки солдатских рук тянулись к нему. На этом проходе и звучала та мысль, с чего все начиналось – спустя пятьдесят лет Камиль Ярматов возвращается в свою молодость. Я не смотрел на экран, а старался разглядеть реакцию Ярматова, но когда увидел, что он вытащил носовой платок и вытер набежавшую слезу, успокоился. Двадцать минут пролетели как один миг. Прошли конечные титры. Когда ушли члены худсовета, Камиль Ярматович сказал:

– Зарядите фильм еще раз.

Он посмотрел картину еще раз. Снова погас свет, и снова «зашагал Камиль Ярматов в свою молодость». Кончился фильм, и … тишина.

– Зарядите еще раз, – попросил Ярматов, а когда закончился третий просмотр, мы ожидали критики или разбора, но Ярматов сказал только одно слово:

– Спасибо!

…У Ярматова был свой стиль работы. Он не вмешивался в работу кинооператоров, звукооператоров, художников, гримеров. Он считал, что люди, которые работают с ним — профессионалы.

И в работе с актерами он старался быть мягким. Обговаривал эпизод, указывал на нюансы. И отпускал его. Многие из тех режиссеров, которые пытаются вытащить из актера любой ценой только то, что им надо, снимают дубль за дублем. Вымучивают себя, актера, группу. Но часто все дубли оказываются безлико одинаковыми. Долгие годы работы с актерами показали, что хороший актер – это пластилин, из которого можно вылепить все, что угодно. Но лепить должен сам актер. Тогда идет правда, искренность и удача. Актеры любили работать с Ярматовым. Любили атмосферу, которую он создавал на съемочной площадке. Но в случае, когда Ярматов по каким-то причинам переставал любить актера, для него создавалась экстремальная обстановка на съемочной площадке.

Роль белогвардейского полковника Осипова, который поднял восстание в Ташкенте, а затем после его разгрома бежал к Эмиру бухарскому, была поручена московскому актеру Славе Ковалькову. На пробах он понравился, и Ярматов утвердил его. Ковальков стал сниматься. Поначалу съемки были в павильоне в Ташкенте. Затем на натуре в Бухаре. Ковальков прилетел туда. Ярматов посмотрел материал, что-то его не устраивало в игре Ковалькова. Заменить он его не мог, так как декорации в Ташкенте были уже разобраны. И каждая съемка с участием Ковалькова вызывала у Ярматова чувство неудовлетворенности. Так было и на съемке эпизода, когда Эмир бухарский собрал всех приближенных, потому что войска Фрунзе подходили к Бухаре. Эмир обвинял их, в том числе и полковника Осипова, за то, что они проиграли войну и он вынужден бежать.

Ярматов подошел и говорит:

– Сделаем так: я буду говорить «мотор», а механик пусть не включает камеру.

Он дал команду «Эмиру бухарскому» – молодому тогда актеру Якубу Ахмедову, для которого это была первая роль в кино, чтобы тот не жалел выражений для полковника Осипова-актера Ковалькова.

Хлопушка. Дубль один. Актеры начинают работать, а камера стоит. Эмир идет от одного своего сановника к другому, потом подходит к Осипову и говорит ему:

– Ты такая сволочь, негодяй, мерзавец, бездарь. Да я тебя сгною… Стоп! Дубль два.

Мотор. Хлопушка, дубль два.

Все повторяется сначала. Якуб Ахмедов подходит к Славе Ковалькову:

– Бездарь, дерьмо, да я тебя в порошок сотру, все соки из тебя выжму. Ты – предатель! Ты ничего не смог сделать!

Слава стоял бледный, как полотно, а Ярматов продолжал командовать:

– Стоп! Мотор! Дубль три.

И третий проход Эмира бухарского. Актер находит все новые и новые слова. Ковалькова шатало из стороны в сторону. Он перестал понимать и место действия, и время действия. Ярматов почувствовал, что еще один такой дубль и Ковальков упадет.

– Мотор! Хлопушка!

Механик, наконец, включил камеру.

Эмир подошел к Осипову, а тот еле стоял на ногах. Якуб своим басом говорит ему:

– Я верил тебе, доверил такой пост, а ты предал меня! Как и все вы, толстые собаки. Теперь я вынужден бежать из Бухары.

Ковальков замер. Губы его дрожали. Глаза потухли, он стал медленно садиться на землю. Это был тот единственный дубль, который вошел в картину…

…В маленьком оазисе в центре Кызылкумов врач скорой помощи Галина Николаевна продолжала бороться за жизнь Камиля Ярматова. Четвертый час она не вставала с колен, вводя в вену лекарство каплю за каплей. Четвертый час Саша Новиков держал на груди Ярматова трубочку стетоскопа.

Дети охранника, которые бегали, кричали, шумели, как только увидели, что человеку плохо, сразу притихли, расселись возле раскладушки. И все четыре часа наблюдали, как Галина Николаевна вынимает шприц из иглы, втягивает из ампулы в него новое лекарство, вставляет его обратно в иголку. И «живая капельница» продолжается.

Ярматов медленно приходил в себя. Бледность сходила с его лица. Стало слышно тихое дыхание. Ярматов спал. Галина Николаевна с трудом поднялась с колен. Ноги ее затекли. Она села в раскладное кресло возле раскладушки. Охранник с каким-то благоговением поднес ей косу казахского чая – кипяченое молоко, сливочное масло и пряности. Поднялся и Саша Новиков. Стал собирать пустые ампулы и отошел к машине. Галина Николаевна небольшими глотками пила казахский чай.

– Не надо его будить, пока сам не проснется. Слава Богу, обошлось…

…Миша Мелкумов часто говорил Ярматову:

– Камиль, есть счастливые люди, про которых говорят, что они родились в рубашке. Но вы, Камиль Ярматович, родились в нейлоновой рубашке…

Мы снимали эпизод для фильма «Всадники революции» – взлет вражеского самолета. В ДОСААФе нам выделили списанный самолет с работающим двигателем. Это была однокрылая спортивная машина. В годы революции однокрылых самолетов не было. Умельцы из ДОСААФа приделали к нему второе крыло.

Эпизод снимался недалеко от Ташкента, в селении Паркент. Местность там горная. Мы долго искали площадку, чтобы самолет мог хотя бы разогнаться. По линии движения самолета в землю был уложен довольно приличный заряд пороха. Еще два-три маленьких заряда были закопаны справа, слева по борту. Съемка была рассчитана таким образом, что когда самолет проедет большой заряд, раздастся взрыв, дым окутает весь кадр. Все было готово к съемке. Огромное число зевак со всех кишлаков собралось вокруг съемочной площадки. Самолет завелся. В кабине уселся пилот-инструктор ДОСААФа, который для пущей важности надел на себя тяжеленный маузер, шлем. Роль белогвардейца вызвался сыграть ассистент Ярматова Слава Шамшаров. Большую синхронную камеру установили по линии движения самолета, в хвост ему. Это была основная камера, которая должна была зафиксировать взрыв, после которого кадр закрывался пеленой дыма. Ручная камера должна была снять это сбоку. Для оператора вырыли окопчик неподалеку от взрыва. Все было готово: и самолет, и актеры.

– Мотор!

Камеры заработали. Взревел двигатель самолета. Он стал двигаться. С разных сторон, наперерез самолету, выскочил эскадрон конников- красноармейцев. Впереди Азнавур-палван – Шукур Бурханов. Он выхватывает из-за пазухи гранату и бросает ее в сторону самолета. Должен раздаться взрыв. И он раздается! Но не за хвостом самолета, а прямо под пилотской кабиной. Уж кто в этом был повинен – актер, который чуть раньше бросил гранату, режиссер, который раньше времени дал команду, или пиротехник, у которого дрожали руки и он случайно замкнул контакт электродетонатора. Взрыв оказался такой силы, что самолет подбросило вверх, пропеллер уткнулся в землю. Хвост самолета поднялся. Машина перевернулась и стала медленно опускаться. После взрыва наступила тишина. Вся группа и зеваки кинулись к лежащему вверх колесами самолету — ведь в его кабине было два человека. Синхронная камера продолжала работать, фиксируя все, что происходило. Уже, вероятно, не для фильма, а для комиссии, которая должна была расследовать этот несчастный случай.

С большим трудом подняли опрокинутый самолет. Из кабины выпали пилот-инструктор и Слава Шамшаров. К великому счастью, они были невредимы. Только маузер пилота придавил ему грудь. И мы были счастливы, что обошлось без жертв, которые иногда случаются на съемочных площадках. Ярматов обнял пилота, извинился. Директор картины хотел объявить конец смены. Но…

– Все по местам! Съемка продолжается! – усиленный мощным динамиком прогремел над площадью голос Ярматова. Он привел группу в чувство, снял эмоциональный стресс.

…Вернемся в Кызылкумы. Огромный диск заходящего солнца опускался за волны барханов. Его лучи окрасили раскаленный песок в ярко-оранжевый цвет, как бы подтверждая название «красные пески». В пустыне не бывает сумерек. Вместе с заходом солнца на песчаное море опустилась ночь.

– Долго я не был на этом свете? – спросил Ярматов, открывая глаза.

– Камиль Ярматович, вы вообще с этого света не уходили, – ответили мы хором.

– Нет, я уходил с этого света. Но вот долго ли меня не было? Что, уже вечер? Мы здесь останемся ночевать? – устало спросил Камиль Ярматович.

– Это смотря как вы себя чувствуете. Как скажет Галина Николаевна, – ответил ему я.

Ярматов медленно встал. Правда, его немного пошатывало. Галина Николаевна померила давление. Охранник принес стакан зелья, настоенного на свежей полыни и верблюжьей колючке.

– В моем роду испокон века после обмороков или потери сознания давали людям выпить эту священную настойку. Я уверен, вам поможет.

Галина Николаевна одобрительно кивнула головой.

– Ну и гадость же, – Ярматов залпом выпил весь стакан.

Ну чего не сделаешь во имя жизни. Крепкий сладкий чай, еще горячий богурсак – поджаренное в раскаленном масле тесто, оживили Ярматова.

– Где бы я был сейчас, если бы не вы, Галина Николаевна, – Ярматов благодарно поцеловал руку врача.

Я не мог удержаться от реплики:

– Ей надо не только руки целовать, но и ноги. Семь часов Галина Николаевна простояла около вас на коленях.

Ярматов поднял глаза:

– Как жаль, что вы не мой сын, – сказал он, обращаясь ко мне.

Подошел Саша Новиков:

– Камиль Ярматович, только что пробежала лиса!

– Доставай ружье!

Все рассмеялись.

Охранник предложил остаться. Но зная, что там, в Ургенче, группа сходит с ума, мы все-таки решили тронуться в путь. Ночью дорога кажется короче. Не успели оглянуться, а уже оказались на берегу Амударьи. Мост в Дуль-Дуле был закрыт. Начальник охраны моста – молодой симпатичный парень, сказал, что он знает о нашей машине, но, к сожалению, проезд в темное время суток запрещен – у него даже нет ключей от шлагбаума.

– К вашему счастью, на нашем берегу стоит паром. Здесь рядом, всего два километра. Попросите ребят, они переправят вашу машину.

Паромщики уже давно закончили свою смену и изрядно «загуляли».

– Пожалуйста, перевезите нашу машину на тот берег, – попросили ребят.

– Какая машина, какой берег? Завтра утром перевезем! – категорически отрезал паромщик.

Стали им объяснять, что в машине сидит человек, старый, больной. Мы его еле откачали и нам обязательно нужно доставить его в Ургенч, чтобы показать в больнице.

Но они и слушать не хотели. Тогда я сказал:

– В машине лауреат Государственной премии, один из известнейших людей Узбекистана – Камиль Ярматов. Если с ним что-нибудь случится, то это будет на вашей совести…

Бог не дал им совести, а может, она утонула в тех напитках, которые они пили? Темноту ночи прорезал луч фары мотоцикла – подъехал начальник охраны моста, он сказал нам:

– Подождите немного. Я сейчас вернусь.

И минут через двадцать он привез своего отца, симпатичного пожилого человека с орденскими планками на лацкане пиджака. До фронта и после фронта он работал паромщиком на Амударье. Была уже половина второго ночи. Но он, как человек дела, сказал:

– Я все знаю.

Он завел двигатель. Подогнал паром к берегу. Мы поставили на него машину. Ребята уже спали. Старик сел в катер. Перевез паром на другой берег. Мы пытались рассчитатъся с ним деньгами, но он ни в какую не соглашался. Старик тихо сказал:

– Мне сын рассказал, что в машине Камиль Ярматов. Его фильм «Алишер Навои» я смотрел много раз. На войне показывали его фильм «Подарок фронту». Я счастлив помочь Камилю Ярматову и всем вам. Это мой долг.

Мы поблагодарили этого замечательного человека и поехали дальше.

Под утро, наконец, добрались до Ургенча. Никто уже не спал. Все волновались. Директор уже договорился, что с рассветом он вылетит на вертолете искать нашу машину. Наш рассказ привел всех в ужас.

А Камиль Ярматович проспал всю дорогу. И даже не понял, каким образом мы переправились на другой берег Амударьи, на хорезмский берег. Он вышел из машины и спросил:

– Где мы?

– В Ургенче.

– Уже в Ургенче? – удивился он…

Целую неделю Галина Николаевна не разрешала Ярматову работать. Она ухаживала за ним. Варила какие-то каши. Заставляла выпивать два или три стакана сока черного тутовника в день. И через неделю Ярматов, помолодевший, поздоровевший, вышел на съемочную площадку, и работа над фильмом продолжалась. Как будто не было Газли, не было зеленого оазиса в пустыне…