Мирон Пенсон. «На волне памяти…». Часть третья История Ташкентцы

А тогда в 1957 году, когда мы прилетели с Маликом Каюмовичем в Нукус, снимать фильм «Моя Каракалпакия», он придумал для съемки такой эпизод, что к чабану в степь на санитарном самолете прилетают врач с медсестрой для того, чтобы провести обследование.

На другой день с Нукусского аэродрома поднялись в воздух два самолета. Санитарный самолет ПО-2, на борту которого находились врач-хирург, медсестра и пилот. А вслед за ним поднялся наш самолет ЯК-18, это такое воздушное такси. На его борту были Малик Каюмович, пилот и я. Малик Каюмович сидел рядом с пилотом впереди, а я сзади них.

Самолет поднялся в воздух. На коленях у меня лежала кинокамера «Аймо», заряженная пленкой.

Мы поднялись чуть позже того самолета. Малик Каюмович хотел снять с воздуха, как летит этот санитарный самолет.

Отодвинул защитную форточку. Шум винта оглушал, и ветер бил в лицо. И вот справа под нами показался санитарный самолет. Скорость нашего была несколько больше, и мы догнали его. Поднял камеру, но боялся нажать на гашетку: никогда в своей жизни я не видел такой удивительной красоты. Белый самолет с красным крестом летел под нами. Навсегда остались в памяти те первые минуты полета. Под нами проплывали пригороды Нукуса, хлопковые поля, сады, канал Кызкеткен. И бежала вдаль панорама земли. Была осень. Желтые деревья… Потом очень много раз мне приходилось подниматься для съемок с воздуха и на маленьких, и на больших самолетах и вертолетах, но тогда это было впервые. И это было необычайно красиво.

Смотрел в визир камеры и вдруг стал замечать, что санитарный самолет становится все крупнее и крупнее в кадре. Вижу, что он уже не вмещается в кадр. Он уже больше, чем весь кадр, хотя там стоял обычный объектив. Опускаю камеру вниз и вижу, что самолет уже рядом, и кричу:

– Стукаемся!

Пилот был слева, а самолет – справа, он его не видел. Пилот резко повернул штурвал влево, нажал на газ. Наш самолет стал уходить. Раздался странный звук. Выглянул в окошко, увидел порванное перкаль нашего самолета. Еще увидел, что самолет ПО-2 падает вниз. Увидел то мгновение, когда он упал на хлопковое поле, и облачко пыли закрыло его. Наш самолет развернулся и, не меняя курса, стал резко снижаться. Не выбирая никакой полосы, мы долетели до аэродрома. Самолет плюхнулся на землю, и пилот выключил двигатель. Наступила тишина. Малик Каюмович сидел не шелохнувшись. Потом он повернулся, и меня поразила его бледность. А он, в свою очередь, спросил:

– Ты что такой бледный?

Что я мог ему на это ответить. Мы молча выбрались из самолета. Пилот подошел к хвосту самолета и легонько ногой дотронулся до него. Кусок хвоста тут же отвалился. И он сказал:

– Если бы это случилось хотя бы три секунды назад в воздухе, то нас бы уже никого не было.

Тут к нам подбежали люди. Подъехала санитарная машина. У нас были только бледные лица. Ни одной царапинки, ни одного удара. Ничего, кроме бледных лиц.

Мы сели в машину, доехали до аэродрома. И командир летной части сказал мне:

– У тебя есть фотоаппарат?

Я говорю: есть.

– Давай, садись в машину, поедем на хлопковое поле.

Минут через 15-20 мы были уже возле того самолета. Пилот, врач и медсестра поджидали нашу машину. Вокруг собралось огромное количество мальчишек. И командир летной части говорит:

– Ну, ладно, долетались. Теперь сделай несколько фотографий вот этой машины на хлопковом поле.

Щелкнул несколько раз камерой. Врач, сестра и пилот сели в нашу машину. Мы вернулись на аэродром.

Тогда двух пилотов посадили в разные комнаты и заставили писать объяснение.

Нас с Маликом Каюмовичем тоже рассадили по разным комнатам и заставили писать наши объяснения.

Где-то часа через полтора мы вышли. И хирург глубокомысленно сказал, что сегодня, наверное, второй день нашего рождения.

Сама жизнь распорядилась, чтобы придуманный кадр, когда хирург приезжает на пастбище, чтобы сделать обследование чабану, так и не был снят для фильма «Моя Каракалпакия». А ведь это был самый первый день в моей кинооператорской профессии. Потом я очень много снимал с воздуха. Я снимал фильм «Голодная степь», где почти что 100 часов налетал на вертолете. Были разные случаи. Было много всяких происшествий.

Мы летели с Маликом Каюмовичем из Москвы на самолете ТУ-104. Когда он должен был пойти на посадку, над Ташкентом опустился туман. А пилоты выпустили часть горючего в воздух для того, чтобы посадка была помягче. И практически горючего не осталось на борту.

Самолет поднялся, и все аэродромы вокруг Ташкента закрылись этим туманом. Остался один-единственный военный аэродром Ханабад в Карши. Своим спасением наш самолет и все его пассажиры обязаны мастерству и решительности того офицера, который дежурил в ту ночь на аэродроме. Он следил по радару за всем тем, что происходило в воздухе. И он видел, что самолет терпит бедствие. И тогда диспетчер принял единственно правильное решение: без единого разворота, он стал прямо направлять самолет на свой военный аэродром Ханабад. По боевой тревоге он расчистил рулевочную полосу, потому что садиться на взлетно-посадочную полосу с разворотом уже не хватило бы горючего. И вот так, благодаря умению военного дежурного, наш самолет сел на рулевочную полосу военного аэродрома Ханабад. Обо всем этом мы узнали потом из газет. А в тот момент, когда шасси коснулось земли, наступила гробовая тишина. Потому что в этот момент кончилось горючее.

Военный диспетчер позже был награжден орденом за спасение гражданского самолета.

А уж сколько раз на земле мы попадали в экстремальные ситуации, не сосчитать. Машины переворачивались, проезжали на двух колесах над пропастью, врезались в фонарные столбы, тонули в каналах, а мы? Мы оставались живыми.

Говорят, что «суеверные» руководители советского «Аэрофлота», издали специальный приказ, запрещающий предоставлять самолеты и вертолеты для киносъемок Малику Каюмову…

Когда снимал фильм «Голодная степь», мне захотелось снять вот такой кадр: по степи бежит тень от вертолета. Безжизненная высохшая степь. Потом эта тень от вертолета пересекает канал, который привел в степь воду, поднимается выше, и за каналом открывается новый город Янгиер.

С нами работал вертолет, прикрепленный к управлению Голодностепстроя. Начальник строительства и освоения Голодной степи Акоп Абрамович Саркисов дал команду, чтобы этот вертолет обслуживал нашу съемочную группу. И практически он стоял во дворе того домика, где мы жили.

Мы вылетели рано. Солнце только что поднялось над степью. Стали репетировать. Был субботний день, и очень много людей пришло на этот Южно-Голодностепский канал, чтобы просто отдохнуть, покупаться. Мы сделали один заход. Посмотрел, как бежит эта тень, как она пролетает, пробегает по каналу, как мы поднимаемся вверх и видим этот молодой город Янгиер. Мне понравилась открывающаяся внизу панорама. А работал с нами Володя Камалов, великолепный пилот.

А потом мы с ним снимали, как бегают по степи джейраны. Он настигал джейрана и медленно-медленно опускался над ним. И шел с такой же скоростью, как шел джейран. Это удивительные кадры: бегущий по степи джейран, который оглядывается на этот огромный вертолет, а практически смотрит в кинокамеру и не знает, куда ему бежать – вправо, влево, вправо, влево, потому что Володя Камалов в точности повторял каждое его движение.

А потом мы сняли один кадр, который стал хрестоматийным. Я уже даже не знаю в скольких картинах он был воспроизведен. Его использовал Константин Михайлович Симонов, когда спустя много лет тоже делал картину «Голодная степь». Он встречается в художественных фильмах. Вошел в кинолетопись. Этот кадр совершенно удивительный. Мы летели на какой-то объект, и вдруг под нами я увидел огромного орла. Ну, я не знаю, какой у него там был размах крыльев. Но я думаю, что где-то больше полутора метров, так вот мне показалось. Я спросил Володю:

– Скажи, пожалуйста, мы можем вот за этим орлом погоняться?

А он мне спокойно:

– Ну почему же нет?! Давай, попробуем.

И мы подлетели к этому орлу. Он стал уходить от нас. Я поставил обычный объектив. И даже объектив с фокусным расстоянием 50 этот орел полностью заполнял весь кадр. Он пытался увернуться от вертолета. Он шел то вправо, то влево, то вправо, то влево. А вертолет повторял все его движения. Но я этого в визир практически не видел. Я просто включил камеру, и все 60 метров пленки, которые были в камере, они все проэкспонировались полетом этого орла. Сколько это? Около двух минут была эта съемка. Там нет ни одной остановки. И когда кончилась пленка, я сказал:

– Ну а теперь полетели на объект.

Мы так и сделали. А когда проявили этот кадр, и я смотрел его на экране, только тогда я смог его оценить по достоинству. Я увидел совершенно удивительную картину – вертолет, точно повторявший все движения орла, сделал его как бы неподвижным. Что творилось с горизонтом! Земля то шла вправо, то шла влево, то падала вниз, то взмывала вверх. Никогда больше не удавалось снять ничего подобного. Этот материал, вероятно, еще не раз будет оживать на экране.

Много документальных картин пришлось снимать, но «Голодная степь» никогда не забудется. Жара, пыль. Преодоление нечеловеческих трудностей. В картине был эпизод, как били дорогу сквозь пустыню. Механизаторы-бульдозеристы жили в песках. Изо дня в день изнурительный труд в 40-градусную жару, когда дотронуться рукой до раскаленного металла было трудно, приходилось залезать в машину и от зари до зари «расталкивать» песчаные барханы. И единственное развлечение – бой скорпионов и каракуртов по вечерам. Одни ловили каракуртов, другие скорпионов. Усаживались вокруг и выпускали на песчаную арену «бойцов». И начинался бой. Бой не на жизнь, а на смерть. Хозяин побежденного «гладиатора» должен был «угостить» компанию.

Замечательные, отчаянные парни. Они не теряли присутствия духа даже в таких условиях, когда не было ни радио, ни телевидения, ни газет. Они строили дорогу.

Однажды вечером приехала кинопередвижка. Натянули «экран» – кусок старого полотна. Долго ждали, пока стемнеет. Наконец, все уселись на теплый песок, застрекотал маленький электродвигатель, зажегся проектор. И пошли кадры «Баллады о солдате». И в действие фильма ворвался ветер, он терзал экран, выворачивал его наизнанку. Знойное дыхание ветра горячило кровь. Возникло ощущение, что мы не зрители, а участники происходящего. Григорий Чухрай, окажись он здесь, увидел бы другой фильм, доснятый жизнью – степь, шум ветра, заглушающий грохот танков, бегущий солдат. Когда стихал ветер, плохой звук ленты «подновлялся» стрекотанием цикад и тихим посвистом неведомых обитателей степи. В тот момент, когда мать звала солдата, а он уже садился в машину, порыв ветра откинул экран, изображение исчезло, была ночь, светили яркие звезды, и голос матери, зовущей сына, летел над Голодной степью. Это было редкое соединение правды искусства и правды жизни…

Многие годы жизни связаны с Голодной степью. Приходилось бывать здесь по несколько раз в году. И каждая поездка в Голодную степь была всегда радостью.

…Однажды в гости к младшей сестре приехали польские журналисты. И мы повезли их в Самарканд. Позвонил своему другу, директору совхоза «Фергана», попросил принять наших гостей.

Много километров машина шла по голой степи. Потом свернули чуть-чуть вправо и подъехали к полевому стану совхоза «Фергана».

Встречать нас вышел директор совхоза Сабирджан Сиддиков, большой труженик, замечательный человек. Он бросил обжитые места в Ферганской долине, переехал сюда. И на пустом месте создал маленький уголок рая.

Через бетонный канал, по которому вода подавалась на совхозные поля, был перекинут широкий деревянный помост. На нем стояли стол, кровати, а вокруг раскинулись огромный сад и большой огород. Чего там только не росло: и великолепные помидоры, и огурцы. Была и небольшая бахча. От опустошительных набегов степных ветров это великолепие «охраняла» стена стройных ферганских тополей. Маленькие фонтанчики разбрызгивали воду. Водяная пыль создавала особый микроклимат.

За айваном канал расширялся и образовывал небольшое проточное озеро. Здесь обитало семейство лебедей. Самец был черный, а мама-лебедь – белоснежная. У них было многочисленное разноцветное потомство. Лебеди были почти ручные, брали клювом куски лепешек, опускали в воду, размачивали их, разжевывали и кормили своих детенышей. Они подплывали к человеку безбоязненно. И это была действительно идиллия. Голодная степь…. и лебеди.