Гусь Искусство

Александр Колмогоров.

Гусь не понимал, что происходит.
Хозяин связал ему веревкой лапы. Сунул в темный мешок. Потащил куда-то.

Сначала гусь слышал шум вагонных колес, голос женщины: «Оплачиваем за проезд!» Потом этот шум исчез и возник другой. Люди говорили, спорили о чем-то. Их было много.

«Не торгуйся, бери, – сказал мужской простуженный голос, – я даю тебе целых пять свежих яиц, а ты мне всего одно ношеное пальто!»

Мальчишеский голос монотонно кричал: «Патока! Меняю патоку на папиросы!»

А чей-то женский голос совсем рядом попросил: «Покажите».

Мешок развязали, приоткрыли. Гусь сощурил глаза от света.

Исхудавшая женщина средних лет заглянула в мешок. Кивнула.

«Камень принесла?» – спросил хозяин, и гусю снова стало темно.

«Принесла, – ответила женщина, – вы не подумайте чего-нибудь, я это кольцо еще до войны купила, я в двух больницах работала, хорошую зарплату получала».

«Чего мне думать. Давай кольцо. Бери птицу. И разойдемся, как в море корабли».

Потом снова была дорога. Шаги женщины, ее затрудненное дыхание.

– Что ты делаешь?! Перестань сейчас же! – вдруг крикнула она.

Ломкий голос девочки-подростка огрызнулся:

– Не твое дело! Фашисты – гады! Их убивать надо.

– Какие они фашисты? Они немцы. Они в нашей стране живут.

– Все равно фашисты! Все отцы воюют, мой был ранен уже! А ихний свою жопу в нашем Казахстане греет! Мать правильно говорит: вы одни, одни такие дураки! Разговариваете еще с ними, гадами, как с людьми!

– Брось камень, – жестко сказала женщина.

Гусь услышал, как что-то упало на обледеневшую дорогу.

«Жопу греет, – пробормотала женщина, – скажет же. В семиметровой нетопленой избушке на десять человек… В тридцатиградусный мороз…»

Когда гуся снова достали из мешка и развязали ему лапы, он увидел комнату, а в ней двух тощих детей, девочку лет восьми и мальчика лет шести. На мальчике был красный застиранный свитер с двумя серыми оленями на груди. Красный цвет заинтересовал гуся, и он двинулся в сторону мальчишки. Тот не испугался. Решил, что с ним хотят поиграть. Встал с потертого матерчатого коврика и побежал вокруг стола. Гусь вразвалку пошлепал за ним. Стал приговаривать:

– К-ге, к-ге!..

– Смотри, мама, он играет с ним! – засмеялась девочка и стала бегать вокруг стола вместе с братом.

Женщина присела на табуретку рядом с кроватью.

«Ладно, дождусь Клима, – подумала она, – завтра все и решим».

Клима, пятнадцатилетнего старшего сына Нины, отпустили на два дня из города, где он работал слесарем на заводе, отпраздновать новый 1942 год с семьей.

В поселок Чердаяк, где жили его мать с двумя младшими детьми, он привез в рюкзаке целое сокровище. Три кило картошки, кило риса, две банки тушенки, пол-литровую банку патоки, буханку серого хлеба, две головки чеснока. А еще – остаток декабрьской зарплаты.

Нина не сдерживала слез.

– Мне еще премию дали, – сказал Клим.

Выложил на стол газетный сверток. Развернул его.

– Вот. Двести грамм конфет, три пачки папирос, два яблока и рассказы Чехова. Смотри, тут и детские есть. Каштанка. Будешь читать им.

Нина оттерла пальцем глаза. Поцеловала сына.

– Кормилец!.. А у нас для тебя тоже сюрприз. Сейчас принесу. Вы тут только молчите, не выдавайте! – погрозила она детям.

Нина пошла в кладовку. Вернулась с гусем в руках.

– Ого! Какой громадный, – удивился Клим, – жиртрест номер один! Подожди, мама… Ты что, на кольцо его обменяла?

– Да. Я очень боялась, сынок. Нас тут обворовали уже. Кольцо на себе носила.

– Ты же хотела на черный день.

– А сейчас что, белый? Посмотри на себя.

– Это ты на себя посмотри. Мам… Может, зря ты в эту дыру уехала?

– Я же тебе говорила: здесь на сто грамм больше хлеба дают.

Клим смотрел на играющих с гусем детей. Присел на корточки.

– А знаете, кто этот гусь? – спросил он всех сразу. – Это ж Иван Иваныч!

– Какой Иван Иваныч? – не поняла Нина.

– Да вспомни! В «Каштанке» у Чехова! Там у клоуна были кот, свинья, собака Каштанка и гусь – Иван Иваныч! Он у вас как, веселый парень?

Братишка и сестренка стали наперебой хвалить гуся, рассказывать, какой он хороший, как все понимает, как любит играть с ними.

– Ладно, – зевнул, улыбаясь, Клим, – я малость передохну с дороги, и мы его дрессировать будем.

– Ты только, сынок, не выходи на мороз, – попросила мать, – кури здесь, на кухне.

Сын покачал головой.

– Бросил. Баловство это. Максимыч говорит. Папиросы обменяй.

– Ой! Какой же ты молодец, – обрадовалась мать, – правильно! Я ведь тебе тоже столько раз…

– Ну, ладно, мам. Все. Дай с малышней поиграть. Соскучился!

И Клим, забыв про отдых, стал ползать по полу с братишкой и сестренкой. А потом попробовал дрессировать гуся.

Поклон и реверанс Иван Иваныч делать не хотел. Клим нагибал его шею, младшие расправляли его крылья. Но гусь вырывался и что-то недовольно выговаривал им на своем птичьем языке. А вот когда Клим дал команду «Иван Иваныч, умри!», уложил его на спину и задрал ему лапы, это гусю понравилось. После нескольких повторов он понял, что от него хотят, запомнил команду и свои действия после нее.

– Молодец! Артист! – радостно закричал Клим. – Бурные аплодисменты!

Все смеялись и аплодировали. Гусю тоже нравилась новая компания: здесь было гораздо веселей и интересней, чем в доме прежнего хозяина.

Клим воодушевился и стал снова учить Иван Иваныча реверансу. Но гусь вырывался как прежде и громко протестовал. Он хотел, чтобы в этой игре убегал он, а дети его догоняли.

– Балда! – горячился Клим. – Чего тут трудного?! Вытянул шею и маши крыльями, как дурак!.. А-а, – догадался он, – ты, наверное, хочешь, чтоб тебя похвалили, угостили чем-нибудь? Мам, дай ему что-нибудь!

– Сынок, может, не надо? – замялась Нина. – Зачем?.. Завтра уже сосед придет его резать.

И тут к ней кинулись младшие. Взмолились:

– Не надо! Не надо его резать! Он хороший! Он же нам теперь друг!

Клим и Нина переглянулись.

– Ладно, мам. Я же тушенку привез. Уеду, тогда уж…

Нина пыталась спорить с ним. Но сын только отмахивался. Тогда она присела на табуретку и стала наблюдать, как Клим продолжает дрессировать гуся, как младшие радуются этому. И она радовалась. Ровно, тихо, как может радоваться вымотанная, уставшая женщина. А когда отвлеклась и посмотрела в окно, то увидела, что на другой стороне улицы стоит в коротком пальтишке, переминаясь с ноги на ногу от холода, Питер, подросток из немецкой семьи.

«Узнали уже, что Клим приехал» – подумала Нина.

Спросила у сына, можно ли дать немцам несколько картошин. Клим разрешил. Услышав, что Питер стоит на улице, попросил позвать его. Подросток вошел, стараясь сдерживать дрожь. Клим указал ему на гуся.

– Смотри, Питер, какой у нас артист появился. Иван Иваныч! Сейчас он покажет тебе свой талант. Иван Иваныч! Умри!..

Гусь лег на спину и задрал лапы вверх.

Питер глядел на большую, лежащую на спине птицу с недоверием, даже с некоторым испугом.

Когда Нина дала ему несколько картошин, он пробормотал «большое спасибо», быстро рассовал их по карманам, поклонился и выскользнул на улицу.

Утром второго января Клим уехал в город. А Нина одела младших и повезла их на елку в дом культуры.

Когда детский праздник закончился, показали фильм «Волга-Волга». Домой они вернулись только после обеда.

Накормив детей и перекусив сама, Нина вспомнила, что с утра не заглядывала к гусю в сарай. Она собрала картофельные очистки, набрала в ковш воды.

Зайдя за дом, Нина увидела, что дверь сарая приоткрыта, а замок и скоба лежат возле порога. Под сердцем кольнуло. Она толкнула ногой дверь…

В сарае было пусто.

Лишь несколько гусиных перьев валялось на земле вперемешку с клочьями соломы.

Нина тихонько завыла.

С того дня она впала в ступор. Замолчала. На вопросы отвечала не сразу. Коротко, сухо.

Однажды вечером дочь сказала ей, что гуся своровали немцы. В ее школе все так говорят.

– Кто все?! – взорвалась Нина.

– Жорка Андреасян, Ленка Соловей. А учитель физкультуры сказал, что зря мы привадили эту чуму, они с голодухи не то что гуся, друг друга сожрать могут, и что надо идти в милицию.

Нина подумала: «А ведь и правда. С того дня, как пропал гусь, никто из немцев не заглядывал к ним. Идти в милицию? Тогда Хильде с Гюнтером светят лагеря, а детям детдом».

– Надо идти спать, – сказала Нина.

Руки ее безвольно опустились.

– Ладно. Пусть. Им еще страшнее.

Через неделю вечером, когда сын и дочь уже заснули, а Нина при свете свечи зашивала носок, надетый на деревянную ложку, кто-то постучал в дверь.

Нина открыла ее и увидела в полутьме дверного проема Адель, семилетнюю немку.

Она хотела сказать девочке строгим голосом «чего тебе?», но разглядела, что Адель без платка, в большой фуфайке поверх платья, а ее голые ноги обуты в рваные ботинки, запорошенные снегом. Адель пошатывалась.

– А у нас папа умер, – сказала она и сначала клацнула зубами, а потом застучала ими беспрерывно.

Нина кинулась к ней, вытащила ее из ботинок. Посадила возле остывающей печи. Стала растирать ей ноги, надевать на нее какую-то одежду.

– Сиди здесь, – приказала она девочке в дверях, – никуда не ходи!

Хильда тупо смотрела в угол. Ничего не понимала и не слышала.

Когда Нина обмыла иссохшее тело Гюнтера и стала тормошить ее, спрашивать, что на него надевать, Хильда очнулась.

Посмотрела на Нину.

– Прости. Это мы его украли. Бог увидел и наказал.

Нина устало махнула рукой. Они обнялись и разрыдались.

Через день Хильда, Нина, старик Нурулхан и сестры-старушки Лавровы возвращались с кладбища. Хильда уже не плакала. Но когда подошли к дому, ее снова стало трясти.

С ними поравнялась женщина в мужской шапке-ушанке, несущая связку колотых дров. Она окинула взглядом кучку людей у покосившегося ветхого заборчика. Услышала чье-то тихое подвывание. Сказала, не останавливаясь:

– Тут этот… немец сдох. Собаке собачья смерть. Не реви.

Поправила веревку на плече и ускорила шаг.

Хильда сглотнула подступивший к горлу комок. Вздохнула глубоко, прерывисто.

– Гут… Больше не буду. Никогда.

Обещание свое Хильда сдержала.

За время войны из восьми своих детей ей пришлось похоронить троих. Но больше уже она не плакала. Никогда.

Ее старший сын Питер стал высококлассным токарем. Получил от завода квартиру. Заботился о матери, своих братьях и сестрах.

Время от времени его настигал нескончаемый сон.

В нем Питер ловил в кладовке гуся и никак не мог его поймать.

Гусь все время кричал ему: «Я вкусный, Питер! Поймай меня, поймай!»

Измученный, отчаявшийся Питер вспоминал, наконец, заветные слова. И выкрикивал их:

– Иван Иваныч! Умри!

Гусь валился на спину, задирал лапы кверху.

Питер хватал его. На ватных ногах бежал к дверям. Бежал долго. Кладовка была безразмерной, гулкой.

У порога, у самого выхода гусь вдруг вырывался из рук. И все повторялось опять и опять. Снова и снова. Много раз.

До тех пор, пока Питера, кричащего во сне «Иван Иваныч, умри!» не будила Хильда.